Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— Мало у тебя в доме мусора? Сколько дал?

— Ни гроша. Подарок.

— Не боись, заплатишь. Они тут дают, чтобы побольше взять, вовсе не от большой любви.

— Не твоя забота.

— Ах, да, я забыл, к твоим услугам склад посольства, там черепков хватает.

Тереи проследил, чтобы завхоз отнес коробки с кинолентами на склад, в специальный шкаф с замком. Пустил вентилятор на полные обороты, так что на столе дыбом встали исписанные листки, собрал их и прижал каменной головой. Голова легла на разбитое ухо, волнуя вперившимся взором и пресытившейся наслаждением, набрякшей губой. Так иногда лежим мы в темноте, полные ожидания и страха, прислушиваясь, как бьется сердце.

Заворчал телефон.

— Это я, — раздался бас Коломана Байчи. — Где вас носит? Не успел Иштван доложить про фильмы, посол перебил:

— Как у вас машина? На ходу? Отправляйтесь домой, соберите манатки и скоренько в Агру. Проведете там за меня лекцию нынче в восемь вечера. Только выезжайте пораньше, там могут быть объезды, имейте в виду, сезон дождей, то дорога есть, то вместо нее река. Будут вопросы — отвечайте, но пророка из себя не стройте, никаких предвидений, особенно далеких. Рассчитываю, — он нарочито помолчал, — вынужден положиться на ваш здравый смысл.

— Так, может, лучше бы товарищ Ференц?

— Он нужен на переговорах по торговле. А я лечу на три дня в Бомбей, приезжает замминистра торговли, вернусь с ним вместе на подписание соглашения. Ситуация: назревает гол.

— Понял.

— Действуйте.

— Одну минуту, господин посол, а на какую тему лекция?

— Не очень конкретно. Венгрия сегодня. Можете взять проблему, в которой разбираетесь. Что-нибудь литературное. Говорите свободно, доставьте себе удовольствие, критикуйте своих коллег, специалистов по этим делам здесь нет, так что все впустую, что ни скажи. Строго между нами, чтобы здешняя публика сочла, что с нею говорят всерьез, надоедать ей приходится с час, не меньше.

— Может быть, о живописи? У меня есть приличный цветной фильм.

— Если уверены, что справитесь. Это даже лучше, можно начать попозже; они устраивают вечер под открытым небом, а чем длиннее фильм, тем меньше вопросов. Только настоятельно рекомендую, не вдавайтесь в критику соцреализма, вдруг туда принесет кого-нибудь из братских посольств, начнутся протесты, ни к чему устраивать спектакль из свары в нашем лагере. Ну, желаю успеха. В субботу отчитаетесь.

Тереи затолкал письма и брошюры в ящик стола, запер на ключ. Нашел на складе коробку с фильмом, проверил на свет кадр-другой, потому что индийцы часто укладывали взятые киноленты в коробки, не считаясь с наклейками, и, как на крыльях, понесся к машине.

Даже зной не показался ему таким гнетущим. Врываясь в открытые окна «остина», воздух тоненько пел, будто к дождю, и мерно сверлили слух голоса стрекочущих цикад.

Прислуга восприняла его отъезд с такой же нескрываемой радостью, с какой он сам воспринял внезапный отлет посла. Повар почесывал подмышку сквозь надпоротый рукав сорочки, уверял, что за всем проследит, и порывался даже приготовить какое-то особое блюдо, уместное в такую жару.

Но Иштван велел ему только пришить отскочившую пуговку к рубашке, которую брал с собой вместе с цветными блузами. Мысль его устремлена была к Маргит. Нет, на этот раз она не ускользнет, он дознается, в чем правда.

На бензоколонке, обсаженной малиновыми, как петушиные гребни, цветами конопли, он наполнил бак. Стеклоподобные прожилки в воздухе над открытой горловиной показывали, с какой быстротой испаряется бензин. На перепачканных смазкой туловищах рабочих блестели струйки пота. Рабочие двигались с несносной медлительностью, рты разинуты, на лицах выражение тупой муки. Рубашка прилипла к спине, солнце, упираясь в бедра, жгло сквозь брюки. По небу цвета мертвой бирюзы одно за другим неслись два облачка, и так завидно было, что там, на высоте, ветер, когда здесь, на земле, такая духота. Здоровенный жестяной щит, реклама бензина фирмы «Шелл», с намалеванной желтым раковиной под напором солнца издавал металлический стон.

Иштван вырвался на шоссе, едущие впереди грузовики поднимали клубы рыжей пыли, и, обгоняя их, приходилось поднимать стекла. Босоногие водители с мокрыми полотенцами на головах вели груженные с верхом машины одной рукой, наполовину вывалившись из кабин в тщетной надежде, что ток воздуха принесет им прохладу. Даже деревья стояли красные, запорошенные мягкой, как тальк, пылью. Темно-зеленой стеной стоял только вспоенный дождями сахарный тростник, около него хозяйничала стая обезьян, ломая и жуя стебли, истекающие липкой сладостью, а старые самцы, подобравшись к самой дороге, оскорбительно выпячивали облинявшие зады.

«Могло ли запретить ей встречи со мной британское посольство? — рассуждал Иштван. — В исследованиях, которые она ведет, никаких секретов нет. Она подписала контракт, она вольнонаемный персонал. Вне своих врачебных обязанностей имеет право вести себя, как хочет. Пусть меня ей выдали за шпиона и опасный подрывной элемент, но даже в этом случае, если то, что она говорила, правда, она пришла бы и в упор спросила, потребовала бы объяснений».

«Все, что шепчут женщины, не имеет значения, — презрительно скривил он губы. — Прикосновение руки, от которого током бьет, покорные губы, с готовностью открытое тело говорят больше, чем клятвы». Какие еще нужны уверения? Какое имеют значение слова по сравнению с очевидными знаками всесильной радости, которую доставляла им взаимная близость, вдох одного и того же воздуха, взгляд на один и тот же пейзаж? Соединение тел, открывших свои тайны, вкус кожи, запах пота и горячих волос, от которого волной встает желание. Любовные клятвы под парусом москитной сетки не нужны. Конечно, она могла сказать себе: «Хватит, нет, больше не стану», связать себя молчанием, но ладони ее пусты, они мечутся во сне по мятой простыне в поисках его рук, грудь желает быть придавлена его грудью, измята, напоена болью, сжата до потери дыхания, сладость ожидания вскипает в недрах тела. «Только бы мне до нее добраться, сойтись лицом к лицу — она не устоит, она покорно возвратится».

Тени деревьев, пролетая по маске «остина», утомительно нахлестывали глаза. Зной лишал сил, В кустах отдыхали караваны возов-тонг, возницы, забравшись под них, спали на клочочке тени, раскинув обнаженные ноги, сквозь красные подтеки пыли белели спины буйволов. Одни верблюды, не зная усталости, по-кроличьи возили высоко разрезанной губой в бахроме зеленой слюны, ощипывали мелкий лист с шипастых кустиков.

Иштвану вспомнились гипсовые фигурки в вертепе, из тех, что на клочках сена расставляют по костелам на Рождество. Предупреждающий сигнал не пробуждал даже малейшего шевеления. Отдыхающие каменели во сне, замершие под гнетом пылающего воздуха, полного насекомого зуда.

Между глиняными стенами плосковерхих хижин несло чадом, куриным пометом и подсыхающей тиной. Бассейны для дождевой воды светились, будто налитые воском, над отсверкивающей гладью, словно подтопленные коряги, торчали рогатые головы буйволов, перемазанных илом.

Волоча длинные радужные хвосты и причитая скрипучими голосами, дорогу перебежала стайка павлинов. Время словно загустело, и Тереи, не доверяя стрелкам, подносил часы к уху, шестереночки скреблись, словно жучок-древоточец, евший старую деревянную кровать в алькове родительского дома, расписанном голубой краской. Минуты убывали незаметно. Расстояние уменьшалось.

Дрожа от напряжения, свернул он в ворота парка, обсиженные лоточниками и факирами с корзинами, полными змей, и подрулил к остекленной конторе гостиницы. Взгляда хватило, чтобы увидеть за спиной молодого портье ключ от номера Маргит, висящий на крючке. Индиец улыбнулся Иштвану, как старому знакомому, свободные номера будут чуть позже, кое-кто уедет после сиесты, но ключ от номера мисс Уорд вот, пожалуйста. Ее нет уже несколько дней. Она уехала куда-то под Дехрадун. Там в деревнях много слепых. Уехала вместе с санитарами, а когда вернется, неизвестно. Наверное, когда организует медицинский пункт.

Иштван разозлился даже, что портье так много знает о Маргит. Выхватил ключ из желтоватой ладони портье и удалился с несколько деланной независимостью, стуча каблуками по кирпичному тротуарчику перголы. С чувством, что совершает гадкий поступок, отпер дверь. Зашарил глазами, как вор. Сердце билось, словно он делал что-то вопреки ее воле и трусил, что его за этим застанут. Презирая сам себя, открыл ящик стола и узнал перевернутую рамочку, чеканка по серебру, она лежала в самом низу. Он жадно схватил ее, вдруг они все же не встретятся, так пусть его присутствие в ее комнате будет засвидетельствовано перестановкой его фотографии, как о том она когда-то помянула в письме. Но рамка оказалась пуста. В приступе жгучего гнева он сжал кулаки.