Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— И тяжеленная, — разочарованно вздохнул он, протянул голову. Чандра покопался в кошельке, достал две рупии и бросил торговке. Та рассыпалась в поклонах.

— Подарок за подарок, — равнодушно сказал адвокат.

— Сааб, осчастливили, — кланялась торговка, по-китайски прижимая к груди кулачки.

Они зашагали прочь, Иштван восхищенно разглядывал добычу, тяжелые, сонно улыбающиеся губы, снисходительный взгляд каменных глаз, безукоризненно обозначенные линии подхваченных в узел волос. Царапины только подчеркивали очарование старинной скульптуры. Он бережно провел по ним кончиками пальцев, словно эти ссадины могли вспыхнуть болью. Сверху, с дерева, на камень упала капля, прокатилась по тесаной щеке, как слеза, оставляя влажный след. Очень красивая голова. Он ощутил внезапную благодарность к Чандре, который негромко и певуче продолжал свою речь.

— Вы же дитя, да и только, вы умеете тешиться любому пустяку… Не возьму я у вас две рупии, даже не думайте. Это мне должно быть стыдно, что набрался смелости преподнести такую безделицу.

— Чары, которыми дышит этот обломок, бесценны, вы же это прекрасно знаете.

— Наверняка какой-нибудь пастух сыскал храм и сокрушил фриз, — рассудил Чандра. — Зацепил ломом, ухо попортил. Отломил голову, она упала с высоты нескольких этажей, пока падала, задевала за стену. Носу досталось. Ручаюсь, торговка за нее тоже гроша не заплатила, просто взяла в придачу, оказала милость. Мне бы и в голову не пришло купить такую вещь. Зачем? Чтобы у меня перед глазами маячила голова, которая старше меня на несколько веков и останется здесь, когда меня уже не будет и мой пепел смешается с илом Ганга…

— Но вы, же верующий… Вам это должно послужить утешением, — Иштван окинул адвоката удивленным взглядом.

— Утешением? То, что и красота не устоит перед самой примитивной глупостью и хищничеством? Ему же в голову не пришло, что это можно продать, козы паслись, скука такая, он залез на фриз потягаться с каменными фигурами и даже не знал, что расправляется с богами, — задумчиво продолжал адвокат. — А я разве верующий? Во что я верю? В то, что во мне есть что-то непреходящее, дуновенье бессмертия, некая искра, которая снова вернется сюда, всякий раз обрастая новой, иной плотью? Если она уже не будет мною, Чандрой, какое мне до всего этого дело? Если я утрачу память о своих делах, заслугах и провинностях, как смогут они направлять мою судьбу? Череда воплощений, — думал он вслух, — каждый раз плач и крик в честь мира, каждый раз отчаяние младенца, утратившего знание о себе, вынуждаемого воссоздать свою личность от самых основ… Откроюсь вам, я неверующий и минуты страха перед мыслью о вечном существовании считаю слабостью, не достойной мужчины. Нужно иметь смелость сказать себе: я приговорен, мне нет спасенья. Каждый новый день мягко, но неотвратимо подвигает меня к порогу ночи, к мраку, который сомкнется надо мной, и возврата не будет. И ведь это научная истина, у вас ее преподают в школах. И вы сами…

Они мерно шагали среди столбов солнечного света, пробивающегося меж ветвей, окутанные плотскими ароматами зелени и исходящей паром земли, словно обдаваемые нечистым дыханием из разверстой над ними пасти. Иштвану стало страшно при виде мудрой усмешки каменной головы, ласкаемой его руками, под голодным взглядом Чандры.

— Нет, — резко возразил он. — Я верую.

— Разумеется, — адвокат разрешал ему выскользнуть, отворял калиточку, только молчи себе и тешься подарком. — Вы поэт и веруете в бессмертие удачных словосочетаний.

— Я верую в бога, — Иштван сам удивился серьезности, с которой это произнес.

— Вы правы. Каждый из нас может быть богом. Но на это нужна смелость. Ваш бог тоже был всего-навсего человеком. А я, видите ли, бог без апостолов, потому что мне скучны покорные, я сторонюсь тех, кого приобрел, меня влечет лишь к тем, кто противится. Я искушаю их, я исполняю их мечты, проверяю, а вправду ли в них есть что-то, чего мне ни купить, ни выпросить. И как я презираю их, когда они покорствуют, предаваясь мне с доверием цыплят, которые клюют зерна, рассыпанные на приманку у ног повара, даже не прячущего ножа.

— Господин Чандра, вы же несчастнейший из несчастных, — с жалостью окинул Иштван взглядом адвоката. — Неужто вам еще не встретилось что-нибудь, вправду достойное вашей любви? И вы презираете всех?

— Потому что нет на свете ничего такого, чего я не мог бы купить, чего не мог бы завоевать, чем не мог бы овладеть, а, став моим, любой предмет почти теряет ценность. И снова приходится искать себе занятие. Вот я и решил, что стану богом, от воли которого зависят судьбы людей, как только они пожелают вверить их мне. Я служу им, я исполняю их просьбы быстрее, чем Тот, к кому, как полагаю, вы иногда обращаетесь. Ведь вы все метите указать Ему, что вам нужно, то помощи ищете, то протекции. Жалеть меня вам не к лицу, вы хотите быть богаче и лучше, чем я, — по гладкому худощавому лицу адвоката внезапно пробежала гримаса гнева. — Вы просто нерассудительны, неумны. Вы никогда не разбогатеете. Перекладывая в другую руку тяжелый шар отрубленной головы, Иштван подумал, что адвокат оскорбился. Сам Иштван весь этот разговор счел упражнением в риторике и всерьез не принимал. Чандра шел рядом, смотрел прямо перед собой, прислушивался к звонкам велосипедистов и блеянью клаксонов моторикш. И что-то жевал, стискивая узкие лиловые губы.

— Напрасно я дал волю гневу, гнев только богу к лицу. Не думал, что вы настолько самоуверенны, — искоса глянул Чандра на Иштвана. — В два счета мог бы сотворить землетрясеньице вокруг вас и потом полюбовался бы, как вы простираете руки и молите о помощи. И как ни странно, вы можете на меня положиться, потому что… Нет, нет, только молодость и наивность способны вселять такое чувство превосходства. И здоровье, — прибавил он, подумав, словно намечал себе еще одни врата для штурма. — Вам хочется стать поэтом? Одним из тех, кто в действительности что-то значит? Будьте готовы страдать, много страдать…

Они приостановились в тени. Шагом дальше воздух полыхал жарой, и по мостовой на коротеньких ножках ковыляли зеленые попугайчики, копаясь в сухих шариках конского навоза.

— Теперь я знаю, почему с такой охотой с вами разговариваю, — Чандра взглянул на Иштвана широко открытыми глазами, словно яркий свет бессилен был сжечь ему зрачки. — Вы оберегаете свою иноприродность, свои карликовые заблуждения. Приятно было с вами потолковать.

— Так давайте расстанемся по-дружески, — облегченно вздохнул Иштван.

— Но ведь и вражда не исключает, что нас призовут, соединят, обласкают или бросят на колени. Вы что, действительно убеждены, что с богом можно враждовать? Даже те, кто с ним сражается, служат ему, их ненависть всего-навсего утверждает его существование… Достаточно вести себя, как я. Чувствовать себя богом. И жизнь большинства людей сводится именно к этому, хотя и не всегда у них хватает смелости быть последовательными.

Чандра подал костлявую руку, холодную, несмотря на жару.

— Может, вас подвезти? — предложил советник, отпирая дверцу — «остина».

— Нет. Благодарю. У меня есть машина, даже излишне роскошная. Но я предпочитаю рикш. Терпеть не могу выставляться на обозрение.

Иштван положил каменную голову на заднее сиденье и опустил стекла, чтобы воздух внутри хоть чуточку остыл. Чандра, при всем его коварстве, при всей изощренности его финансовых махинаций и адвокатском крючкотворстве, показался дипломату просто еще одним тихо помешанным. «Ишь, вознамерился ножом отворить мою душу миру, чтобы она страдала, и не соизволил заметить во мне ни печали, ни ноющей раны. Маргит — вот моя рана».

Он стряхнул саранчука, который с треском влетел в окно и вцепился в волосы. Работая сигналом, приходилось втискиваться в промежутки между скоплениями велосипедистов в белых и полосатых полотняных одеяниях. Разок пришлось резко притормозить, каменная голова при том гулко скатилась на пол и весь дальнейший путь, покачиваясь на битом ухе, продолжала выстукивать басовитую ритмичную дробь.

Вдруг накатило желание вернуться, отыскать среди прохожих тощую фигуру адвоката и попросить помочь вызвать сюда Маргит. Но инстинктивно хотелось докопаться до истины самому, Чандра, похоже, союзник сомнительный, хоть и вреда, по-видимому, не причинил бы.

— Тебя посол искал, — злорадно объявил Ференц, спеша по коридору с пачкой писем в руках и с таким растерянным видом, словно срочно требуется надлежащим образом решить вопрос решению не поддающийся.

— Но ты, же знал, где я.

— Еще бы, всегда есть повод смыться из конторы, — с наигранным участием кивнул Ференц. — Желаю отбиться. Старик рыкает. Это что у тебя?

— Старинная скульптура, — подбросил Иштван на ладони каменную голову.

— Мало у тебя в доме мусора? Сколько дал?