Короли в изгнании - Макс Мах

«Забавно, – прикинул Виктор. – Пещера искусственная, но это не Камень, как в Черной горе, а обычный песчаник или что-то в этом роде. Забавно».

После памятного («Забудешь такое, как же!») разговора с герцогом Рекешей прошло восемь дней. Виктор и Макс провели все это время в «своем маленьком купе» в недрах Черной горы, и жизнь их, надо отметить, была монотонна и не слишком интересна. Но выбирать было, собственно, не из чего. Рекеша сказал: ждать. Похоже на приказ. Приказом и было, если не углубляться в детали. «Существование в ожидании» – неизвестно, чего именно, чего-то, что должно было случиться неизвестно когда или вовсе не случиться, – такое вот ожидание было делом паскудным, но им ли жаловаться? «Сама пришла», как говорится.

Время шло. Рекеша на горизонте больше не возникал. Что происходило за пределами их крошечного мирка, ограниченного кельей и куском коридора, было неизвестно. Гора молчала, что бы Рекеша ни имел в виду, когда обещал, что она позовет. Позовет! Или нет? И как позовет? Что это, вообще, должно означать? Ответов на эти вопросы не было. Что хочешь, то и думай. Они и думали.

Все свободное, то есть не занятое сном, время они посвящали двум, в известном смысле увлекательным, хотя и по-разному, занятиям. Во-первых, воздерживаясь от комментариев вслух, они обдумывали рассказ герцога, сопоставляя его с тем, что знали сами. Каждый из них, разумеется, делал это наособицу, что было не столь эффективно, как, скажем, мозговой штурм, но что поделаешь? В этой же связи Виктор неоднократно задавал себе и другой – особый – вопрос, ответ на который мог иметь весьма далеко идущие последствия. «Как много на самом деле знает этот сукин сын о нас и наших мыслях?» – спрашивал он себя. Ему очень хотелось верить, что нижний, глубинный уровень сознания Рекеша все-таки читать не может. Но уверенности в этом не было. Герцог был тот еще монстр, и от него всего можно было ожидать. И все же, все же, чем черт не шутит, когда Бог спит? А если боги? Много богов?

Другое занятие являлось делом гораздо более приятным. Во всех отношениях. Это было просто милое развлечение, позволявшее скоротать время и отвлечь себя, болезного, от назойливых мыслей о главном. Они декламировали, пересказывая друг другу, стихи и прозу классиков аханской литературы. Не классиков тоже. Тут ведь как. Если Макс знал наизусть бесчисленное множество философских, исторических и литературных текстов, о многих из которых Виктор даже никогда не слыхал, то сам он мог удивить друга мало кому известным, в свете, разумеется, гвардейским и флотским фольклором. За долгие годы службы до и после отставки он услышал и запомнил сотни песен и баллад, сложенных в разные времена солдатами для солдат. Среди них было немало беспомощных виршей, но встречались и подлинные шедевры. В конце концов, Михаил Юрьевич был не единственным офицером в истории Земли и Тхолана, имевшим такой фантастический талант. Были и другие. Во всяком случае, от иных песен приходил в восторг даже искушенный в высоких искусствах жемчужный господин и сенатор Ё.

Но как бы ни были увлечены они песнями и сказками, которыми щедро угощали друг друга в ходе этого импровизированного турнира, довлела над ними проклятая злоба дня. Нет, нет, а заглядывал Виктор в глаза Макса, как бы спрашивая: «Ну что, дружище Макс, не зовет ли тебя, часом, Гора?» «Нет, – отвечали серые глаза Макса, – нет, пока еще нет». «Будем ждать», – соглашался с очевидным Виктор. «Будем ждать», – отвечали внимательные и все понимающие глаза Макса. Будем ждать. И они ждали, терпеливые, как гора, внутри которой находились.

И как обычно случается – хотя обычным делом такое не назовешь, – все произошло неожиданно, когда и ожидание умалилось, и рутина жизни в келье втянула их в свою глубокую колею. Они как раз доедали вареное мясо, поданное им на обед, когда Макс вдруг замер, что называется, на полуслове, вернее с набитым ртом, и взгляд его сделался тревожным и даже растерянным. Виктор тоже застыл, уставившись на Макса и даже перестав жевать, враз забыв, что и у него во рту кое-что имеется, кроме языка и зубов. Секунду-две Макс так и сидел, уставившись своим изменившимся взглядом в глухую каменную стену кельи, потом, похерив приличия, выплюнул недожеванное мясо прямо в тарелку, схватил со стола кружку, выпил оставшееся в ней вино одним могучим глотком и, отставив ее, посмотрел наконец на Виктора.

– Кажется, оно, – сказал он, и взгляд его снова стал жестким и концентрированным, как всегда в минуты высшего напряжения. – Пошли.

Виктор не заставил себя ждать и не задал ни единого вопроса, боясь спугнуть удачу. Он тоже выплюнул изо рта жвачку, сделал быстро несколько глотков вина и вслед за Максом вышел из кельи, на ходу прилаживая на себе сорванные с крючка на двери детали штурмового комплекса. В коридоре Макс остановился на мгновение, как будто принюхиваясь к чему-то, – а руки его между тем, работая, судя по всему, совершенно автономно от разума, тоже что-то прищелкивали, застегивали, подтягивали – и быстро пошел в сторону, противоположную знакомым им лифтовым шахтам. В коридоре было пусто. За все время, что они по нему шли, им не встретилось ни единой живой души. А коридор оказался намного длиннее, чем можно было предполагать. Через несколько сот метров он стал ощутимо спускаться вниз, а еще через несколько минут Виктор понял, что коридор этот имеет форму спирали. В конце концов, пройдя по нему километра полтора, они достигли лифтовой площадки, и хотя у Виктора, казалось бы, не было на то никаких веских оснований, он был практически уверен, что площадка эта находится отнюдь не на той же оси лифтовых шахт, с которой они познакомились раньше. Здесь, у лифтов, Макс снова на секунду застыл, то ли прислушиваясь к чему-то, что слышал только он один, то ли принюхиваясь к какому-то запаху, данному в ощущениях только ему одному. Секунда-две, и он вошел в лифт, дождался Виктора и уверенно обозначил на проекции адрес. Лифт стремительно упал вниз, и через считаные секунды они вышли на площадку, нависавшую над огромным провалом в недра горы. Пещера, по ощущениям, была очень большой и очень глубокой, но она была плохо освещена, и рассмотреть ее не представлялось возможным. Справа от лифтов обнаружилась крутая металкерамитовая лестница, ведущая куда-то вниз, во мрак провала. По ней они и двинулись. Марш за маршем лестница уводила их все ниже и ниже. В пещере было практически темно, но лестницу освещали редкие и слабые фонари. Стояла абсолютная, мертвая тишина, лишь их сапоги тихо шлепали эластичными подошвами по ступеням и площадкам лестницы. Можно было, конечно, идти и тише, даже бесшумно, захоти они этого. Но им это даже в голову не пришло. У обоих, хотя они это и не обсуждали, было такое ощущение, что они находятся здесь по праву, и скрываться им от кого бы то ни было никакой надобности нет. Спустившись метров на двести – проверять это с помощью приборов им даже в голову не пришло, они оказались перед входом в темный широкий тоннель. Если на площадке под лестницей было просто сумрачно – одним маршем выше светила слабая желтая лампа, – то в тоннеле царил настоящий полноценный мрак. Но вот что странно, у Виктора неизвестно почему создалось впечатление, что где-то там впереди их ждет свет. Между тем Макс, практически не замедлив своего движения, двинулся в глубь тоннеля, и Виктор, чтобы не отстать и не потеряться, сразу же последовал за ним. Он на ходу достал из набедренного кармана бухту тонкого тросика и, догнав Макса, прищелкнул находившийся на одном конце тросика карабин к его поясу, второй карабин он тут же, не откладывая, защелкнул на себе. Зафиксировав длину «поводка» на делении три – он привычно определил это на ощупь, – Виктор вздохнул с облегчением. Трех метров было вполне достаточно, и свободу маневра это не ограничивало.

Как Виктор и предполагал, чем глубже проникали они в тоннель, тем явственнее был свет в его конце. Сначала это было лишь смутное предощущение света, затем далекий его отблеск, потом слабое сияние на границе видимости, и наконец свет пришел к ним, наполняясь силой и жизнью. Тоннель закончился. Они стояли теперь в огромной, хорошо освещенной пещере, имевшей форму полусферы. Молочно-белый свет исходил из неровных, каких-то волнистых, что ли, стен и купольного потолка. И Виктор, быстро оглядевший пещеру, в которую они пришли, вдруг с ужасом и восхищением понял, что сейчас они находятся внутри Камня. В тоннеле такого ощущения не было, а здесь появилось. Сразу, вдруг. Через секунду он понял, что это именно так. И дело было не в том, что здесь жил свет и что воздух здесь был другой, свежий и… легкий. Дело было именно во внутреннем ощущении. Невнятном, не детализированном, с трудом осознаваемом ощущении, что они попали в другой мир, в иную среду, в мир исполинского Камня, находившегося в недрах Черной Горы. Странное место. Необычное. Место, не похожее ни на что из того, что видел и знал Виктор. Создавалось абсурдное, ничем, казалось бы, не подтвержденное и снова же неизвестно откуда возникшее впечатление, что Камень жив. Не было никаких звуков, вибраций, даже воздух был недвижим, и свет не менял ни яркости, ни интенсивности, ни спектра, но Виктор чувствовал, что находится внутри Великого Живого, пусть даже это и не было Жизнью в общепринятом смысле.