Колокол по Хэму - Дэн Симмонс

Ночь была жаркая, и бутылки запотели.

— Я думаю, она затянется на пять лет, — продолжал Хемингуэй негромким голосом, вероятно, не желая разбудить мальчиков и двух спящих мужчин, но скорее он попросту устал, был немного пьян и, в сущности, обращался сам к себе. — А то и на десять. Или навсегда. Все зависит от того, какие цели мы поставим в этой войне. Одно несомненно — она обойдется очень дорого. Соединенным Штатам это бремя под силу... мы даже не прикасались к своим резервам... однако государства, вроде Англии, будут разорены, даже если Германия не захватит их. Такая война способна обанкротить их империю, даже если она выйдет победителем.

Я молчал, глядя на писателя в тусклом свете. Две последние недели Хемингуэй отращивал бороду — он сказал, что солнце слишком раздражает его кожу, чтобы бриться, и его лицо покрылось густой пиратской растительностью. Я подозревал, что Хемингуэй бросил бриться в основном ради романтической внешности.

— Мне тоже приходится вносить свою часть платы за войну, которой я не хотел, — продолжал писатель с отчетливой артикуляцией, подсказывавшей мне, что он изрядно захмелел. — Пришлось занять двенадцать кусков, чтобы заплатить сто тридцать тысяч долларов налога за прошлый год. Извини, что я упомянул о деньгах. Я никогда о них не говорю.

Но, черт возьми — сто тридцать тысяч налога! Представляешь, Лукас? Кого бог захочет погубить, тому он сначала поможет преуспеть в его занятиях <Перефразировка греческой пословицы, перешедшей в латинский, а затем в английский язык: «Кого бог захочет погубить, у того он сначала отнимет разум».>. Я имею в виду, что, заплатив эти поборы, буду вынужден вкалывать изо всех сил следующим летом, следующей зимой и так далее, чтобы не оказаться полностью разоренным, когда вернусь с этой войны. Если, конечно, отправлюсь на эту проклятую войну.

Он допил пиво и откинулся на подушки. В мангровых зарослях в тридцати ярдах за кормой запела ночная птичка.

— Моя вторая жена Полин ежегодно получает от меня пять тысяч долларов, Лукас. Пять тысяч, с которых не взимается налог. В этом году я мало работал... черт побери, я вообще почти ничего не сделал... и выплаты Полин — изрядная брешь в моих капиталах. За десять лет... сколько это будет? Шестьдесят тысяч. Меньше чем через пять лет я пойду по миру. Как видишь, судьба известного писателя не очень-то сладка.

Якорный канат «Пилар» скрипнул, и Хемингуэй, тяжело поднявшись на ноги, проверил кормовой якорь, после чего вернулся в рубку и сел рядом со мной. Лампа компаса освещала его темные глаза и обожженный солнцем нос.

— Марти совершенно не разбирается в денежных делах, — медленно и негромко произнес он. — Трясется над каждым центом и бездумно расшвыривает огромные суммы. Она относится к деньгам, как ребенок, и не понимает, что, становясь старше, человек должен обеспечивать себе безбедное существование между выпусками новых книг, а с годами эти промежутки становятся все длиннее, Лукас. Во всяком случае, если ты пишешь только хорошие книги.

Несколько минут прошло в молчании, которое нарушали только плеск волн о борта яхты и негромкий скрип — неизбежные звуки на любом малом судне.

— Кстати, — заговорил наконец Хемингуэй, — ты видел золотую медаль за стрельбу, которой наградили Джиджи?

— Нет, — ответил я.

— Чертовски внушительная штука. — Голос Хемингуэя повеселел. — Там написано: «Джиджи в знак уважения от членов стрелкового клуба де Казадорес дель Серро». Господи, Лукас, жаль, что тебя там не было на прошлой неделе. В девять лет он победил двадцатичетырехлетних мужчин, прекрасных стрелков, многие из которых — настоящие снайперы, попадают в летящих голубей. А ведь Джиджи стрелял из легкого ружья, в то время как его соперники — из крупнокалиберных винтовок. Вдобавок стрельба по живым голубям — куда более серьезное дело, чем по неподвижным мишеням. У каждой птицы своя повадка. А ты должен не просто попасть в нее, а убить, причем на определенной дистанции. Кстати, Патрик стреляет по голубям даже лучше Джиджи. Но он держится так скромно и тихо, что этого не замечает никто, кроме букмекеров и самых опытных снайперов, зато Джиджи уже величают в газетах «eljoven fenomeno Americano» <Юное американское дарование.>, а накануне нашего отплытия... если, конечно, я не ошибаюсь... в какой-то статье его назвали «el popularisimo Gigi» <Знаменитый Джиджи.>.

Помолчав минуту, Хемингуэй повторил:

— "El popularisimo Gigi". Теперь мне приходится говорить:

«Сходи на почту за письмами, „popularisimo“. Пора спать, „popularisimo“. He забудь почистить зубы, „popularisimo“».

Небо от зенита до горизонта прочертил метеор. Несколько минут мы сидели молча, запрокинув головы, дожидаясь следующего. Небо не обмануло наши надежды.

— Хотел бы я увидеть, как кто-нибудь из поджигателей этой войны пойдет драться на фронт, прежде чем туда пошлют меня и моих парней, — чуть слышно произнес Хемингуэй. — Бэмби... это мой старший... ему придется воевать. Он купил подержанную машину. Когда он был здесь весной, мы только о ней и говорили. Его мать Хедли, моя первая жена...

По всей видимости, Хемингуэй потерял нить мысли и несколько мгновений молчал.

— Его мать недавно написала мне, что Бэмби хочет пересечь на этой развалине всю страну с запада на восток, — сказал он наконец. — Но я напишу ей, что в этом нет никакого смысла. За это время у автомобиля облысеют покрышки, а из-за нынешнего режима экономии бензина от машины не будет проку, даже если она доедет до места. К тому же Бэмби сказал, что у него даже нет запасного колеса, и я сомневаюсь, что автомобиль выдержит переезд через весь континент. Уж лучше пусть он оставит ее там, где купил, и заберет, когда вернется с войны. Если вернется.

Должно быть, только теперь до Хемингуэя дошел смысл его последней фразы — он умолк, покачал головой и допил остаток пива.

— Тебе понравилась меч-рыба, Лукас?

— Да.

— Правда, рыбалка — это великолепное занятие? Мне будет очень неприятно умирать, в любом возрасте. С каждым годом мне все больше нравятся рыбалка и охота. Сейчас я получаю от них такое же удовольствие, как в шестнадцать лет, я написал много хороших книг и могу отдаться рыбалке и охоте, предоставив трудиться другим. Мое поколение много поработало, и если ты не умеешь наслаждаться жизнью, если вся жизнь для тебя — сплошная работа, значит, ты не заслуживаешь иной доли.

За кормой плеснула крупная рыба. Хемингуэй несколько мгновений прислушивался, потом опять повернул ко мне лицо. Его глаза сверкали, но в желтом свете компасной лампочки казались затуманенными.

— Случилось так, что я проработал всю жизнь и сколотил капитал в ту пору, когда правительство забирает у людей все, что у них есть. В этом мне не повезло. Мне повезло в другом.

Я успел вкусить радостей и насладиться жизнью... вернее, мы успели... особенно с Хедли. Особенно когда мы были так бедны, что не имели даже ночного горшка. Молодой и безработный, я писал рассказы, жил в Париже, кутил в кафе с друзьями до утренней зари, когда мальчишки в белых фартуках начинали поливать из шлангов улицы, потом заплетающимся шагом возвращался домой, чтобы заняться любовью, поспать несколько часов, выпить черного кофе... если у нас был кофе... и потом весь день напролет писать, и писать хорошо.

Хемингуэй уютнее устроился на подушках. Разговаривая, он смотрел в небо. Казалось, он забыл о моем присутствии.

— Я отлично помню бега в Эйнхене, наше первую самостоятельную поездку в Памполу, эту великолепную яхту...

«Леопольдину»... помню Кортина-Д'Ампеццо и Черный лес.

Последние ночи я провел без сна... не мог заснуть... вспоминал случаи из жизни, разные события, песни.

У котенка пушистая шубка

И острые коготки,

Пушистый котенок будет жить вечно -

О, бессмертие!

У Хемингуэя был приятный тенор.

— Ты обратил внимание на кошек в моей финке, Лукас? — Он вновь смотрел на меня, словно только теперь осознав, что я сижу рядом и слушаю.

— Да, — ответил я. — Их трудно не заметить.

Хемингуэй медленно кивнул.

— Днем ты их почти не видишь... они бродят по всей усадьбе... но когда приходит время кормежки, начинается настоящее нашествие. Когда я не могу заснуть ночью, я беру в спальню трех кошек и рассказываю им истории. В последнюю ночь перед нынешним походом я взял с собой Тестер — дымчато-серую персиянку, — Диллинджера, черно-белого кота, которого мы называем также Бойсси Д'Англас, и котенка, мальтийскую полукровку по кличке Уилли. И я рассказывал им о других кошках, которые у меня были... мы всегда держали кошек. Я рассказывал им о Ф. Кисе, о нашем самом крупном, сильном и храбром коте Муки, который жил с нами в Европе и однажды обратил в бегство барсука. И стоило мне сказать:

«Барсук!» — Тестер спряталась под простынями, так она испугалась.

Несколько минут мы сидели в звенящей тишине. По небу неторопливо плыли облака, заслоняя звезды. Слабый ветер утих, но волны продолжали медленно и ритмично колыхать яхту. Москитов не было и следа.