Расколотые небеса - Андрей Ерпылев

«Эх, видно, всего немецкого в нем и было-то, что имя родовое, — в который раз пожалел неудачливого барина Ларион. — Был бы настоящим немцем — сухим, да расчетливым — не полез бы в такую заварушку… Вон сколько офицерского чина по домам да по казармам отсиделось. Хоть и без орденов и чинов новых, да живы-здоровы…»

Коробейников почесал в затылке, и мысли его приняли иное направление.

Крути — не крути, а покойный барон фон Зейдлиц остался должен своему слуге аж сто семьдесят пять целковых — на мели в последнее время сидел гусар. Может, и поперся черту на рога, чтобы из нищеты выскочить? Да только не удалось ему, сердешному, Фортуну-вертихвостку за интересное место прихватить… А как приехали откуда-то из Лифляндии наследнички, то выяснилось, что и им ничего покойник не оставил — все имущество, и движимое, и недвижимое, давно заложено-перезаложено. На широкую ногу жил поручик, по-русски. Мало того что квартиру с обстановкой заложил аж в трех разных банках, на законы положив с прибором, так еще и долгов набрал чуть ли не с пол-Петербурга. А родственнички оказались немцами настоящими — русским духом от них и не пахло — вышибли Лариона на улицу взашей и не только жалованья не выплатили причитающегося, но и без нехитрого барахлишка, потом и кровью собранного за недолгую лакейскую карьеру, оставили: украл, мол, подлец, ты все у барина. Иди добром, пока в полицию не сдали. Горячился поначалу парень, хотел управу искать на супостатов, да хорошо добрые люди надоумили: никшни, мол, Лариошка, — тебе ли с немчурой тягаться? Враз без последних порток оставят, да голым в Африку пустят.

Ну и нет худа без добра: дружок покойника пожалел осиротевшего беднягу. Тоже не то граф, не то — аж князь. Бывший баронский собутыльник, должно быть. Вот уж точно — мир не без добрых людей: фон Зейдлиц ему многие тыщи должен остался, а все равно тот не держал зла на приятеля. Порекомендовал нынешнему барину — генералу Бежецкому. Стало быть, повышение Лариошке вышло: был поручиковым лакеем, а стал генеральским дворецким. Без всякого профсоюза, на халяву. Во!

Эх, кабы этот должок да с покойника взыскать… Вот барин говорил, да и по ящику показывали, в газетах писали, что открылся, мол, другой мир недалече. Все там, как здесь, только чуть-чуть отличается. Той заварушки, в которой поручика укокошили, вовсе не было. Может, жив он там? Вот бы явиться пред баронские очи да заявить: плати, мол, должок за покойного сродственничка! Интересно, можно так или нет?…

В самый разгар коробейниковских мечтаний гость вдруг особенно громко всхрапнул, неловко перевернулся и чуть было не сверзился на пол. Да и сверзился бы, коли не подскочил бы к нему вышколенный слуга, не подхватил под бочок, не выправил, как положено. От толчка Бежецкий-второй дернулся, зевнул с подвыванием и открыл мутные со сна глаза, с трудом сконцентрировав их на Ларионе.

— Ларион, ты?… Где это я?…

Поддерживаемый дворецким (не ровен час голова закружится — сблюет ведь!), гость сел на диване и недоуменно осмотрелся вокруг:

— А где Александр?…

Глаза его уставились на окно, за которым неторопливо катился к финалу пасмурный петербургский день.

— Который час?!

— Три сорок две, — с достоинством ответил слуга, взглянув на циферблат высоких старинных часов, мерно тикавших в углу. — Пополудни.

— Что-о-о?!!

Бежецкий подскочил на диване, сбросил руки Лариона, метнулся к окну, к двери, потом остановился и махнул рукой:

— Эх, близнец! Эх, шельмец! Поздно… Обскакал ведь меня…

— Не пора ли вам, барин, домой, — почтительно, но непреклонно напомнил о себе Коробейников.

— Домой? А я где, по-твоему? — выставился на него ничего не понимающий Бежецкий. — Дома и есть.

— Осмелюсь возразить, сударь. Вы дома у его превосходительства генерал-майора Бежецкого, Александра Павловича. Вчера вы…

— Разуй глаза, Ларион! Это я и есть — генерал-майор Бежецкий, Александр Павлович. Не узнал меня что ли?

Только тут слуга с замиранием сердца разглядел, что на «госте» — хорошо знакомые ему брюки от шерстяного домашнего костюма, которые много раз гладил после чистки, боясь прожечь ненароком. А вот куртки от того же костюма на нем не было — только батистовая рубашка, опять же, хозяйская. А куртка та, помнится, была на хозяине… или кто там был: он, Ларион ее подобрал в кресле после его ухода и повесил в шкаф.

«Мамочки! Неужто тот был вовсе не хозяин? — заметался слуга глазами по комнате. — А если спер чего-нибудь?! Надо в полицию звонить!!!»

— Остынь, Ларион! Не будет он воровать, — улыбнулся «неизвестно кто», знакомым хозяйским жестом потирая лицо, и дворецкий понял, что последние слова он произнес вслух. — Он такой же генерал, как и я, такой же князь. А имущества у него поболее моего будет.

— Что же делать?

— А ничего. Я в кабинет пойду… Пару звонков нужно сделать… А ты мне туда позавтракать… или лучше обедать сооруди. Ну и, сам понимаешь…

— Аспиринчику? Или пивка-с?

— Нет, Ларион. Лучше уж коньячка. Клин клином, как говорится.

Слуга возблагодарил Бога, что тот послал ему такого отходчивого господина — у прежнего-то он бы расквашенным носом не отделался, не то что так легко, — и пулей унесся выполнять распоряжение. А хозяин, осторожно неся раскалывающуюся голову, будто хрупкий сосуд с драгоценным содержимым, направился в кабинет.

«Ну, близнец, ну, сукин сын! — думал он, морщась при особенно резком уколе в мозгу. — Чем это он меня? Клофелинщик хренов! А еще дворянин потомственный, чтоб его! Нахватался замашек у своих уголовничков-наркоманов! Ну, я ему задам, если его шанс не выгорит!..»

И резко остановился, забыв про тут же ворохнувшуюся в голове боль.

«А если выгорит? В буквальном смысле ВЫГОРИТ? Ведь он меня спас, свою голову вместо меня подставил. Эх, Саша, Саша… Дуэлянтом ты был, дуэлянтом и остался…»

«Неплохо устроился близнец!..»

Весь рейс из ночного Петербурга на реактивном мини-лайнере, ожидавшем генерала в закрытом секторе Пулковского аэропорта, занял какой-то час. Видимо, спецмашина шла на крейсерской скорости, значительно превышающей обычную, да и каким-то своим, особым коридором. Солнце еще только-только показалось из-за горизонта, а легкокрылая «птичка» уже спланировала на взлетную полосу аэропорта Чудымушкино и, мягко пробежав по бетонке, встала.

Генерала уже встречали, и, естественно, никто и не усомнился, что он — настоящий, а не какой-нибудь самозванец. Мало, знаете ли, желающих сунуть свою голову под нож гильотины вместо другого, пусть даже своего близнеца. Это вам не очередь за пивом или толкотня на бюрократической лестнице, где каждый хочет быстрее и выше, немилосердно расталкивая менее расторопных коллег. Самозванцы на эшафоте не водятся-с.

Спускаясь по трапу, Александр в полной мере оценил то уважение, которым в Японии окружают камикадзе, даже не исполнивших по какой-либо уважительной причине свое предназначение. Не выполнили, но могли же! А ведь, читая в свое время об этих отважных сорвиголовах, помнится, поддавшись снобизму авторов, думал о них как о фанатиках. Хотя и сменил свое мнение несколько позже, поняв, что хотя и воевали в той далекой войне гордые самураи на стороне Британии, но по совершенно иным причинам. И не из-за материальных, если не сказать, «шкурных» интересов, свойственных этой островной нации. Было в них что-то русское, в японских парнях, лихо таранивших на тогдашних «этажерках» русские крейсера или шедших в лобовую атаку на русский истребитель, но не сворачивающих, как подданные короля Георга, до последнего. И превращающихся вместе с врагом в одно облако обломков. Огненное братство…

Точно так же и ему сегодня предстоит ринуться в кабине уже не «этажерки», а грозного детища двадцать первого века навстречу своему близнецу, словно завершая ту, давнюю, не состоявшуюся на морском берегу дуэль. Навстречу своему огненному брату.

— Ну, господа инквизиторы — ведите меня на вашу пытку! — весело приветствовал он подчиненных близнеца, большинство из которых он знал в лицо.

Очень жаль, что вскоре ему о своей веселости пришлось пожалеть…

«Боже мой! Неужели близнецу тоже приходилось этакое переживать… И не раз, наверное… — вспомнил Александр скупые реплики медиков, изумляющихся во время операции, „как быстро и хорошо все зажило“. — Все-таки он настоящий герой, не чета мне, слюнтяю…»

Он все никак не мог опомниться от тех ужасных процедур, которым ему пришлось подвергнуться в действительно инквизиторском кресле, где над ним колдовали неразговорчивые люди в зеленых хирургических халатах, с лицами, неразличимыми под одинаковыми масками, — этакие «зеленые человечки» из дешевых фантастических сериалов. Перед ним, правда, извинились небрежно, что общий наркоз невозможен из-за долгой «реактивной стадии», и придется ограничиться местным, но велели не волноваться, потому что это «не больнее, чем зуб удалить».