Расколотые небеса - Андрей Ерпылев

Всеобщая шизофрения, охватившая державы-близнецы, настолько угнетала Кольцова, что ему не только не хотелось идти куда-то на поиски Екатерины, но даже покидать свой номер. Особенно после того, как десяток молодчиков, узнав неведомыми путями, что обитающий в нем офицер — «оттуда», устроил на него засаду в темном проходном дворе, ведущем к гостинице.

Что именно хотели узнать у него молодые люди (или, наоборот, сообщить), так и осталось для пограничника тайной. Поскольку к связному изложению своих мыслей разлетающиеся словно кегли в разные стороны проходимцы уже способны не были. А оказавшись на заплеванном асфальте — и подавно. Но, судя по изъятым у половины из них «колюще-режущим» аргументам, которые Вячеслав от греха (порежутся еще или глаза друг другу повыкалывают) утопил в канализационном коллекторе, намерения у них были самые серьезные. Жаль, перешли они сразу к пантомиме, забыв, что наделены Богом членораздельной речью…

Как на той на сторонеДевки пляшут при луне!Девки или бесы —Нам без интереса!

Засыпал поручик под доносящиеся из двора-колодца частушки подобного непритязательного содержания, и уверенность его в том, что он совершил глупость, крепла с каждым похабным перлом певцов…

Наконец каторга его завершилась.

Оставалось лишь обменять полученные по прибытии «на карманные расходы» местные денежные знаки на купюры родной державы (хотя внешне бумажки, не говоря уже о монетах, ничем не отличались, у честного офицера даже мысли не возникло манкировать обменом и подорвать тем самым экономику родной страны) и вернуться в аэропорт, ставший близким вдвойне. Чтобы сказать стране несбывшихся надежд «Прощай!». Этому и решил посвятить Кольцов последний, полностью свободный, так как все бюрократические формальности были улажены накануне, день. И заодно все-таки взглянуть хотя бы одним глазком на эту «запредельную» Москву.

А все потому, что по необъяснимой прихоти Министерства финансов обмен российских денег на российские производился всего лишь в одном в городе коммерческом банке. И банк этот располагался на противоположном от Тушина конце второй столицы Империи, поэтому офицер не только налюбовался вдосталь Москвой надземной, но и побывал в ее подземельях, прокатившись на метро и наглядно уяснив для себя, что ничем хорошим от уже известного ему оно не отличается. Кстати, «верхняя» Первопрестольная его тоже не слишком-то порадовала разнообразием. Единственным радикальным отличием от известных ему пейзажей оказалась стеклянная игла-небоскреб «Товарищества братьев Нобель и K°» в Замоскворечье, о строительстве которой все еще ломались копья в «зазеркальной» городской управе.

В общем, когда, завершив муторный обмен «шила на мыло» (и потеряв при этом какую-то сумму в виде комиссионных), он вышел из-под кондиционированных сводов на полированный гранит банковского крыльца, часы пробили полдень…

За неделю безделья Катя просто устала отдыхать…

Кое-кому покажется забавным, что отдых может надоесть, но это так. Сколько раз мы говорили себе: «Эх, деньков пять бы выпало свободных — ничего бы не делал! Валялся бы с книжкой на диване, смотрел телевизор, шлялся бы по городу… Да отоспался бы на год вперед!»

Увы, всего этого, как и любой другой деятельной натуре, Екатерине Соловьевой хватило ровно на два дня. На третий она уже откровенно скучала, а на четвертый твердо знала, что согласиться на предложение начальницы ее толкнул не кто иной, как сам Враг рода человеческого, для разнообразия прикинувшийся госпожой Кобылко.

Чтобы перебороть в себе желание немедленно явиться на работу (приказ Капитолины Семеновны был ясным и недвусмысленным — десять дней на территорию банка ни ногой), девушка принялась ходить по музеям, выставками и театрам. Тем более что на это поднимающее человека над собой занятие у нее никогда не хватало времени с той самой поры, когда университетские двери затворились за ее спиной.

Но и здесь ее ждало разочарование: в городских музеях новых выставок не предвиделось, а старые экспозиции она хорошо помнила еще со студенческих лет. Новое обнаружилось лишь в одном из музеев — выставка японской гравюры из Императорской картинной галереи Эдо. Жаль только, что перипетии жизни грозных самураев, чубами на лысых головах напоминающих чрезвычайно узкоглазых запорожцев, и портреты томных барышень с палочками в волосах Катю не слишком вдохновили. Исключением стали лишь пейзажи: гора Фудзи, грандиозная волна цунами, смывающая рыбацкий поселок, цветение саккуры над тихим прудом… Наверное, потому, что точно соответствовали состоянию ее мятущейся души, то каменеющей от тоски, то взрывающейся фейерверком надежды… И театры тоже не порадовали. На классику не удалось достать билетов, а два спектакля в «современном» стиле, проходившие при заполненных на одну пятую залах, оставили странное двоякое впечатление. Словно в роскошном ресторане ей на великолепно сервированный стол подали заказанное деликатесное блюдо, а вместо кушанья под сверкающим серебряным колпаком оказался старый, скрюченный, провонявший потом ботинок, полный противных мокриц, червей и тараканов. С трудом досидев до конца второго «шедевра», девушка поняла, что либо она за прошедшие годы безнадежно отстала от жизни, либо все современное искусство — мерзость. Нечто подобное описанному чуть выше блюду.

Так что к утру седьмого дня «безделья» Екатерина была согласна на все кары грозной госпожи K°былко вплоть до перевода в архив, курьеры или даже уборщицы, лишь бы сменить опостылевшую тишину уютной квартиры на великолепное гуденье персоналок, щелканье клавиатур, шепотки сплетниц-подчиненных и бессловесную Ксюшку-неумеху. Поэтому направилась в сторону запретного для нее банка с решительностью Орлеанской Девы, [33] ведущей свою армию на штурм непокорного Парижа. И чем меньше до него оставалось, тем больше радовалась душа, тем шире становился шаг, словно за плечами, разорвав жакет строгого делового костюма, вырвались на свободу два могучих белоснежных крыла, способных оторвать от земли хрупкую девичью фигурку и одним взмахом унести ее в сияющую высь…

Что же касается души… Душа пела.

Когда до знакомых до последней выщербинки гранитных ступеней оставалось всего несколько шагов, мощные двери распахнулись и из полутемной глубины показался, щурясь на белый свет, некий офицер, при виде которого сердце девушки пропустило удар, а ноги стали ватными.

«Нет, этого не может быть! — твердила она себе, остановившись как вкопанная посреди уличного перехода и не замечая недовольных клаксонов пропускающих ее автомобилей. — Мне это снится. Точно! Я никуда не пошла сегодня, я лежу в своей постели и вижу чудесный сон…»

— Ущипните меня! — произнесла она, забывшись, вслух и тут же была награждена ответом:

— Я тебя ущипну сейчас! — проорал, высунувшись едва не до пояса из окна своей могучей «Вятки» краснолицый субъект. — Так ущипну, холера бозка, что неделю хромать будешь! Пся крев, кобита ба…

Офицер обернулся на крик и обомлел, увидев замершую в окружении недовольно гудящих автомобилей девушку.

— Не может быть… — пробормотал он про себя. — Катя?!..

— Вячеслав!..

Молодые люди сидели напротив друг друга за столом и молчали.

Солнце уже клонилось к закату, комната наполнилась глубокими тенями, на столе, так и не тронутый, безнадежно остыл ужин и степлилось в бокалах вино. Было сказано много и ни о чем, но не прозвучало ни одного ГЛАВНОГО слова, будто девушке и офицеру что-то мешало выговорить их, выпустить на волю, даровать жизнь. Словно незримо парящая где-то далеко отсюда в заоблачном пространстве грань пролегла сейчас между ними, воздвигнув между двумя горячими, рвущимися друг к другу сердцами ледяную стену толщиной в бесконечность.

Их руки разделяли какие-то сантиметры, но ни разу его рука не прикоснулась к ее руке, а ее — к его…

А ангелы-хранители обоих, приложившие столько усилий, чтобы свести воедино две мятущиеся половинки единого целого, уныло опустив могучие крылья, невидимые никому, кроме их самих, сидели рядком и не имели сил, чтобы подтолкнуть двух людей навстречу друг другу.

Где-то далеко-далеко, за многими стенами, приглушенно, но четко принялись бить часы, и Вячеслав, встрепенувшись, поднес к глазам циферблат своего наручного «Хроно».

— Боже мой! — округлил он глаза. — Да я совсем с ума сошел! У меня через три часа самолет… Извините меня, Екатерина Михайловна, но я вынужден откланяться.

Тон был подчеркнуто деловит, хотя в интонации, как он ни старался, все равно сквозило огромное облегчение.

— Да, да, конечно, — голос Кати был, наоборот, бесцветен и сух, как осенний лист.