Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Молва о новом оружии дошла и до Стива Нельсона, игравшего роль связного Коммунистической партии с университетской общиной Беркли. Некоторые из этих слухов даже проникли в газеты, повторившие хвастливые заявления одного конгрессмена о разработке оружия в Беркли. Росси Ломаниц процитировал слова Нельсона, сказанные на одном публичном выступлении: «Я слышал рассуждения конгрессмена об очень большом оружии, которое якобы здесь создается. Я вам вот что скажу: народные войны не выигрываются большим оружием». После чего Нельсон стал доказывать, что народную войну поможет выиграть открытие в Европе второго фронта. Советы сдерживали четыре пятых вооруженных сил нацистов и отчаянно нуждались в передышке. «Жертву должен принести весь американский народ — только так можно выиграть эту войну».

Ломаниц встречал Нельсона на публичных митингах Коммунистической партии и, по собственным словам, «питал к нему большое уважение». Он видел в Нельсоне героя гражданской войны в Испании, ветерана рабочего движения и бесстрашного критика расовой сегрегации. По признанию самого Ломаница, он во многом испытывал твердые симпатии к партии, но так и не стал ее членом. «Я присутствовал на многих партийных собраниях, — говорил он, — потому что в то время собрания проводились открыто. Различий никто не делал. <…> Кто официально состоял в партии или что требовалось для того, чтобы стать ее членом, я по сей день не могу сказать. Ничего заговорщицкого в этом не было».

В своих мемуарах Нельсон отзывался об отношениях с учениками Оппенгеймера вроде Ломаница, Вайнберга и других следующим образом: «Я отвечал за работу с людьми из университета, их привлечение к проведению уроков и дискуссий. Несколько аспирантов Оппенгеймера в области физики проявляли особую активность. Наши контакты строились скорее на их условиях, чем на наших. Они жили в разреженной интеллектуальной и культурной атмосфере, хотя и вели себя приветливо и безо всякой претенциозности».

В начале весны 1943 года ФБР установило в доме Нельсона микрофон. Ночью 30 марта 1943 года агенты Бюро подслушали разговор человека, которого смогли идентифицировать лишь под именем Джо, о работе в лаборатории радиации. Джо прибыл в дом Нельсона в 1.30 ночи с явным нетерпением поговорить. Разговор велся шепотом. Нельсон начал беседу, сказав, что ищет «товарища, полностью заслуживающего доверия». Джо уверил его, что он и есть этот товарищ. Затем Джо объяснил, что «определенную часть проекта скоро перенесут в отдаленный район за сотни миль отсюда», где в условиях строгой секретности будут производиться испытательные взрывы.

После этого разговор перешел на «профессора». Нельсон заметил, что «он теперь крайне озабочен, и мы причиняем ему неудобства».

Джо согласился, сказав, что профессор (расшифровка четко указывает, что в виду имелся Оппенгеймер) «не допускает меня к проекту, потому что боится двух вещей. Прежде всего того, что мое дальнейшее пребывание привлечет лишнее внимание. <…> Это — первый повод. Второй — он опасается, что я начну агитировать… очень странно с его стороны. Он стал немножко другим».

Нельсон: «Я знаю».

Джо: «Вы не поверите, как сильно он изменился».

Нельсон объяснил, что он «в прошлом не только состоял с профессором в отношениях по линии партии, но и был близок лично». Жена Оппенгеймера, сказал он, была раньше женой его лучшего друга, погибшего в Испании. Нельсон объяснил, что всегда старался держать Оппенгеймера «в курсе политики, но его позиции были не так крепки, как он стремился показать. <…> Ну, понимаете, он, вероятно, производит на вас, ребята, впечатление гения в своей области, я в этом не сомневаюсь. Но, что касается других областей, он был вынужден признавать свою слабость пару раз — когда пытался объяснить другим Маркса или объяснить Ленина. Вы понимаете, о чем я. Он не марксист».

Джо: «Да, интересно. Ему как будто неприятно то, что я не страдаю никакими извращениями».

Нельсон и Джо рассмеялись.

Затем Нельсон заметил, что Оппенгеймер «хотел бы идти правильным путем и, кажется, зашел достаточно далеко, оставив позади все связи с нами. <…> Теперь он ни о чем больше в мире не думает, кроме проекта; этот проект разлучит его с друзьями».

Ясно, что Нельсона раздражало поведение старого друга. Он знал, что деньги Оппенгеймера не интересуют, — «нет, — вставил Джо, — он довольно богат» — но чувствовал, что поступками Оппенгеймера движет честолюбие. «[Он] несомненно желает заявить о себе».

Джо возразил: «Нет, необязательно, Стив. У него уже есть мировая слава».

Нельсон: «Я вам вот что скажу: к моему огорчению, жена толкает его в другую сторону».

Джо: «Мы все тоже подозревали…»

Убедившись, что Оппенгеймер не раскроет информацию о проекте, Нельсон сосредоточился на том, чтобы выудить из Джо все полезные сведения, которые можно было бы передать Советам.

Запись разговора на двадцати семи страницах, подслушанная ФБР с помощью незаконно установленного «жучка», показывает, что Джо осторожно, даже встревоженно обсуждает подробности проекта, которые могли бы быть полезны для военного союзника Америки. Нельсон шепотом спрашивает, когда примерно оружие будет готово. По оценке Джо, чтобы набрать нужное количество отделенного материала для пробного эксперимента потребуется не меньше года. «Оппи, например, считает, — признался Джо, — что на это уйдет полтора года». «Итак, — сказал Нельсон, — что касается вопроса о передаче материала, я не знаю, пойдет ли он на это, но попытки делаются каждый день». Офицер контрразведки, изучавший расшифровку, сделал пометку: «Он сказал это таким тоном, словно намекал: Оппенгеймер очень осторожничает и скрывает информацию от Стива».

Если запись разговора и обличает Джо в передаче сведений Нельсону, то она также демонстрирует озабоченность Оппенгеймера вопросами безопасности, побудившую Нельсона сделать вывод о несговорчивости и чрезмерной осторожности друга[15].

Сделанная ФБР расшифровка разговора Нельсона с пока еще неопознанным Джо вскоре попала на стол подполковнику Борису Т. Пашу, старшему офицеру армейской разведки в Сан-Франциско. Паш, начальник контрразведки девятого армейского корпуса, дислоцированного на Западном побережье, не поверил своим глазам. Он почти всю карьеру посвятил охоте на коммунистов. Хотя Паш родился в Сан-Франциско, он ездил с отцом, православным митрополитом, в Москву во время Первой мировой войны. Когда власть захватили большевики, Паш вступил в ряды Белой армии и воевал на гражданской войне против революционных войск с 1918 по 1920 год. Женившись на русской дворянке, он вернулся в Америку. В 1920-е и 1930-е годы работал тренером школьной футбольной команды, а летом служил в резерве сухопутных войск в качестве офицера разведки. Когда Америка вступила во Вторую мировую войну, Паш помогал интернировать американских граждан японского происхождения, живущих на Западном побережье, после чего был назначен начальником контрразведки Манхэттенского проекта. Паш на дух не выносил бюрократию и считал себя человеком действия. Одни сторонники характеризовали его как «коварного хитреца», другие называли «бешеным русским». Паш видел в Советском Союзе не временного военного союзника, а смертельного врага.

Паш скоропалительно рассудил, что расшифровка разговора Нельсона и Джо не только служит доказательством шпионажа, но и подтверждает обоснованность подозрений в отношении Оппенгеймера. На следующий день он вылетел в Вашингтон, где доложил о документе генералу Гровсу. Ввиду незаконности установки «жучка» власти не могли предъявить обвинение Нельсону или загадочному Джо. Зато они могли во всей полноте отследить активность и контакты Нельсона с людьми из лаборатории радиации. Подполковнику Пашу вскоре разрешили проверить, не стала ли лаборатория в Беркли объектом шпионажа.