Дочь Генриха VIII - Розмари Черчилл

— Это вам на память, чтобы у вас не возникало искушения забыть меня.

Он взглянул на принадлежащее перу Гольбейна искусное изображение ее мягких черт лица, ее испанских карих глаз, которые должны были бы светиться весельем и солнцем юга вместо спрятанного в них выражения тихой меланхолии, удачно схваченной гением художника.

— Я всегда буду хранить это как бесценное сокровище. Однако мне не надо никакого материального напоминания о вашем высочестве, ибо я несу ваш образ в своем сердце. — Он говорил с откровенностью, обостренной их предстоящей разлукой, и Мария вспыхнула, отвернувшись в сторону, якобы чтобы сорвать веточку распустившегося боярышника, гладя цветы пальцами. Почти с самой первой, казавшейся теперь такой далекой их встречи она знала, что Чапуиз влюблен в нее, и чувствовала острую жалость к нему… Если бы она была рождена не принцессой… Но такие мысли лежали где-то в области совсем уже несбыточной фантазии.

Он с нежностью смотрел на нее, вспоминая пылкую девушку, так храбро защищавшую честь свою и своей матери. Теперь она превратилась в тихую, старавшуюся быть незаметной женщину, которая, казалось, удалилась от стремительного течения жизни, став в ней скорее наблюдателем, чем участником. Все радужные надежды Англии сосредоточились на Эдуарде. Но с каким-то упрямым предчувствием, рожденным, вероятно, любовью, Чапуиз верил, что настанет день, когда высокая судьба еще улыбнется Марии.

— Вы и я через многое прошли вместе, ваше высочество.

— Через слишком многое. — Она подошла и встала рядом с ним. — Я знаю, что моя мать хотела бы, чтобы я поблагодарила вас за все, что вы сделали для нас.

— Это было так мало. У меня были связаны руки. Королева была слишком гордой и добродетельной дамой, иногда даже себе во вред. Если бы мне удалось преодолеть ее сомнения по поводу ее верноподданности, всех несчастий, которых она так боялась, можно было бы избежать. — Он пожал плечами. — А, хорошо… эта страница истории уже перевернута. Теперь надо писать вашу. Молюсь Богу, чтобы это было более веселым чтением. Вы выйдете замуж…

— Замуж? — Загнанная внутрь горечь восьми лет разрушила плотину привычной сдержанности Марии. — С самого момента изъявления мною покорности король бесстыдно торгует моей рукой направо и налево по всей Европе. Герцог Орлеанский, итальянский принц, какой-то немецкий протестант, даже мой кузен император, когда он овдовеет. Закулисные переговоры велись со всеми этими претендентами и многими другими, чьих имен я даже не помню! — Она отбросила ветку боярышника. — И все это была просто великолепная шарада, составленная из ничего не значащих слов и фраз. Ибо и вы и я понимаем, что мой отец никогда не позволит мне выйти замуж — и вы знаете почему. До конца моей жизни мне предстоит оставаться просто леди Марией, самой несчастной женщиной во всем христианском мире.

Поток слез прервал ее дальнейшую речь. Она полезла за платком, а Чапуиз отвел глаза, испытывая равную с ней боль. Отрицать что-либо было бесполезно. Генрих использовал свою дочь как разменную монету в большой политической игре и будет продолжать делать так и дальше — но на деле он лучше отдаст на отсечение обе руки, чем подпишет брачный контракт своей дочери. «Уж больно вы заинтересованы в том, чтобы выдать замуж мою дочь, — как-то якобы в шутку заявил он Чапуизу, когда посол начал доказывать желательность брака с португальским инфантом. — Запомните, что это я должен устроить ей свадебное застолье и заплатить по счету. — И покончил с этой темой вкрадчивым замечанием: — Мой дорогой посол, брак — это гораздо больше чем четыре голые ноги в постели. Особенно для дочери короля. И особенно для моей дочери».

С последним всхлипыванием Мария выдавила из себя бледную улыбку.

— Непростительно, что при нашем расставании я позволяю себе впадать в истерику, как какая-нибудь влюбленная девица.

— Успокойтесь, ваше высочество, и поверьте, что в один прекрасный день все будет совсем по-другому. — Он печально подумал, что когда настанет утро этого дня, его рядом с ней не будет. Ей будет очень одиноко. Неожиданно ему захотелось оставить ей путеводный маяк, который указывал бы ей дорогу в этом туманном будущем. — Я не приготовил никакого прощального подарка для вас, ваше высочество, кроме моей постоянной и неизменной любви. Простите ли вы мне мою самонадеянность, если я осмелюсь предложить вам несколько слов в качестве совета, который, возможно, окажется вам полезным? — Он наклонился вперед, подчеркивая серьезность того, что собирается сказать. — Запомните следующее: ураган может вырвать с корнем даже самое крепкое дерево. А гибкие деревья, те, которые качают своими макушками и склоняют их чуть не до самой земли под напором бури, имеют лучшие шансы выжить. Страшной силы штормы могут бушевать вокруг них и над ними. И все равно они остаются стоять, когда их могучие собраться оказываются поверженными на землю.

По напряженному лицу Марии он видел, что она поняла его маленькую аллегорию более чем хорошо. Однажды она уже склонилась под напором ветров целесообразности и заработала себе право на жизнь, исполненную угрызений совести. В будущем она будет стоять только прямо, храбро и бесполезно растрачивая свои силы в борьбе против самых сильных ударов ветра. Чапуиз вздохнул, чувствуя, как усталость охватывает все его тело.

— Я не должен больше задерживать ваше высочество. Да благословит вас Господь.

— И вас тоже. — Какую-то долю секунды она колебалась. Потом наклонилась и поцеловала его в губы, прежде чем навсегда уйти из его жизни. Весенний сад казался Марии блеклым и умирающим, все перед ее глазами застилала боль потери. Пока еще смутно она осознала, что, как бы долго ни длилась ее жизнь, ни один другой мужчина не предложит ей такого богатства самоотверженного обожания, которое безропотно сложил к ее ногам Чапуиз.

Во дворце Уайтхолл самой несчастной женщиной, живущей в постоянном страхе, была королева Англии; с момента своего замужества она непрестанно помнила о всех других запуганных женщинах, которые в прошлом делили с Генрихом корону. Но сегодня их призраки надвинулись на нее вплотную. Как только Кэтрин садилась в кресло в своем личном кабинете, она непрестанно чувствовала их леденящее присутствие, предупреждающее о безжалостной судьбе, выпавшей на долю королев Тюдоров. Непроизвольно передернув плечами, она коснулась пергамента, лежащего перед ней, который она читала и перечитывала столько раз, что его содержание отчетливо запечатлелось в ее оцепенелом мозгу. На одном листе был перечень статей, по которым она обвинялась в государственной измене и ереси, на другом — мандат на ее арест. На обоих стояла подпись короля. Это было ужасно, в это невозможно было поверить — но это было правдой. Вместе взятые, эти бумаги подписывали ей смертный приговор. Через несколько дней, а может быть и часов, за ней придут, чтобы отправить в этот траурный путь на барке вниз по Темзе к Тауэру, где потом ей предстоит подняться по скользким ступеням и войти в Ворота Изменников, следуя за Анной Болейн и Кэтрин Говард в тюремную камеру, в которой они прожили последние маленькие отрезки своих жизней. Она удостоится комедии суда, но это будет только продолжением ее агонии.

Королева обхватила руками свою раскалывающуюся от боли голову, чувствуя тупой стук топора, опускающегося в разящем ударе. Она была не такой ветреной девицей, как Кэтрин Говард, а высокообразованной, умной женщиной, и с того момента, когда Генрих надел обручальное кольцо на ее неохотно подставленный палец, она поняла, что дорога впереди будет весьма тернистой. В течение трех лет она шла по ней со всей возможной осторожностью, но в конце пути ее окружили враги, подталкивая к краю пропасти. Епископ Гардинер и его сподвижники. Как, должно быть, они радуются, что охота закончена и их жертва в ловушке. Будучи еще леди Латимер, Кэтрин отвернулась от католической веры, обратившись к учению реформистской церкви. Слишком далекая от религиозного фанатизма, она тем не менее восприняла новые доктрины со всем пылом души, как и ее сестра, и многие из ее друзей, и многие в ее доме. Теперь в Англии было три религиозных течения. Старая католическая партия с Марией во главе, которая держалась папизма; самая крупная фракция, известная как генрихианцы, которые признавали короля своим главой, оставаясь в то же время ортодоксальными католиками, и куда входили епископ Гардинер и Норфолк; и реформаторы — Кранмер, Латимер и другие епископы, бывшее постоянно растущее меньшинство, называемое еретическим двумя другими партиями. Король, несмотря на изменения, произведенные им в его церкви, оставался верным католиком в своих убеждениях и обрядах. С ровным беспристрастием она наказывал тех папистов, которые отказывались признать его верховенство над церковью, казня их по обвинению в государственной измене, и одновременно приговаривал к сожжению тех реформаторов, кто отвергал догматы его церкви. Было почти неизбежно, что королева-протестантка вызовет ненависть генрихианцев. Они потерпели неудачу, когда была казнена Кэтрин Говард, бывшая, правда, всего лишь пешкой в их политической игре. Так же как реформаторы когда-то составили заговор, направленный на ее свержение, так и теперь Гардинер со своими друзьями начали злобные, хотя и тайные, атаки на новую королеву с первых дней ее замужества. За ней не числилось никаких женских слабостей, как у ее предшественниц. Ни Марк Смитон, ни Том Калпеппер не прятались в ее тени. Она глубоко любила одного человека, но никогда ни словом, ни взглядом не выдала этой тщательно охраняемой тайны жадно взирающему на нее окружающему миру. Только ее сестра знала об этом.