Жизнь - Кит Ричардс

Но откуда взялись слова, я знаю. Они родились одним серым утром в «Редлендсе». Мы с Миком почти всю ночь не ложились, а снаружи шел дождь, и под окном раздавалось тяжелое топанье резиновых сапог, которые принадлежали моему садовнику Джеку Дайеру, из настоящих суссексских крестьян. Мик от этого проснулся. Спросил: «Это еще что?» Я сказал: «А, это Джек. Джек-попрыгун». Я взял эти словечки, начал обыгрывать их на гитаре, как раз на открытой настройке, подпевая себе: «Jumping Jack». Мик сказал: «Flash — оп-па, у нас теперь есть фраза с классным ритмом и звучанием». Мы взялись за нее и написали всю вещь.

Каждый раз, когда я играю Flash, я чувствую, как бэнд отрывается от земли у меня за спиной, такой в нем избыток турбовинтовой силы. Вскакиваешь на рифф, и он тебя покатил. Ключ на старт, завелось? О’кей, поехали. Рядом со мной обычно Дэррил Джонс — на басу. «Что у нас сейчас? Flash? О’кей, понеслась — раз, два, три...» И тогда уже не смотришь друг на друга, потому что знаешь, что сейчас и вправду понесет. И от этого всегда играешь её по-разному, смотря по тому, какой взял темп.

Левитация — наверное, самая близкая аналогия к тому, что я чувствую, — будь это Jumpin’ Jack, или Satisfaction, или All Down the Line, — когда я понимаю, что взял правильный темп и бэнд вошел за мной в колею. Это как когда в «Леарджете» отрываешься от полосы и убираешь шасси. Я не чувствую, что мои ноги ходят по земле. Меня выносит в другое пространство. Люди спрашивают: «Почему бы тебе уже не бросить все на фиг?» Но, пока не окочурюсь, уйти на покой для меня не вариант. По-моему, они не вполне врубаются, что я с этого имею. Я этим занимаюсь не только ради денег и ради вас. Я занимаюсь этим ради себя.

Великое открытие конца 1968-го или начала 1969-го — это когда я начал играть с открытым пятиструнным строем. Эта штука перевернула мою жизнь. Я использовал её в риффах и песнях, которыми Stones известны в первую очередь: Honky Tonk Women, Brown Sugar, Tumbling Dice, Happy, All Down the Line, Start Me Up, Satisfaction. И во Flash тоже.

Я тогда как будто попал в мертвую зону, завяз. Просто было ясно видно, что с обычной концертной настройкой идти больше некуда. Я перестал учиться чему-то новому, я не мог добиться кое-каких звуков, которые мне были очень нужны. С настройками я возился уже давно и в большинстве случаев перестраивал гитару, потому что у меня шла песня, я слышал её в голове, но не мог изобразить в обычной настройке, как ни примерялся. И еще мне хотелось вернуться назад и попробовать использовать то, что играли в прошлом многие блюзовые гитаристы, переложить их в электричество, но оставить основу — простоту и прямолинейность, эту раскачку, как у помпы, которую слышишь у мастеров блюзовой акустики. Простые, неотвязные, живучие звуки.

И тогда я разузнал всю эту историю про банджо. В огромной степени пятиструнная история началась после того, как в самом начале 1920-х Sears Roebuck стали предлагать клиентам гибсоновские гитары очень дешево. До того самым продаваемым инструментом были банджо. «Гибсон» выпустил эту свою дешевую, реально качественную гитару, и лабухи, которые почти поголовно были банджонсты, начали перетягивать её под пятиструнный банджовый строй. И еще не надо было платить за шестую струну, которая толстая. Ну или можно было заначить её, чтобы потом удавить свою женщину или еще для чего. Почти вся сельская Америка закупала свое барахло по сирзовским каталогам. Как раз для сельской местности это был главный поставщик — в городах-то можно было походить по магазинам и повыбирать. В Библейском поясе, вообще в сельской Америке — Юг, Техас, Средний Запад — ты сидел себе со своим каталогом Sears Roebuck и знай только отсылал заказы. Освальд[112], например, свою винтовку именно так и купил.

Обычно на гитаре банджовую настройку использовали, чтобы играть слайдом или ботлнеком. Открытая настройка всего лишь означает, что гитару заранее настраивают на готовый мажорный аккорд — правда, тут есть много разных типов и конфигурации. Я работал с открытым ре мажором и открытым ми мажором. Мне тогда довелось узнать, что Дон Эверли, один из искуснейших ритм-гитаристов на свете, уже использовал открытый строй на Wake Up Little Susie и Bye Bye Love. Он управлялся с помощью баррэ — пережимал весь гриф одним пальцем. Рэй Кулер был одним из первых лабухов, у которых я увидел открытый соль-мажорный аккорд вживую. Тут я обязан снять перед Рэем Кулером шляпу — за то, что показал мне открытую соль-мажорную настройку. Но он использовал её строго для слайдовой игры и оставлял на гитаре 6-ю струну. Это то, для чего большинство блюзменов вообще используют открытую технику, — для слайда. А я решил, что это слишком узкое применение. И оказалось, что 6-я струна всюду мешается. Через какое-то время я допер, что она просто лишняя — она постоянно не строит и портит мне всю малину, когда я хочу добыть то, что мне нужно. Так что я снял её на фиг и сделал самой нижней 5-ю струну, ля. Теперь можно было не волноваться что случайно саданешь по 6-й струне и запустишь всякие ненужные тебе гармоники и прочие помехи.

Я начал играть аккорды при открытой настройке — это была новая территория. Изменяешь инструмент на одну струну, и неожиданно под твоими пальцами — целая новая вселенная. Тебе казалось, что у тебя богатый опыт, но теперь можешь сдать его в утиль. Например, никому не приходило в голову, как это — брать на открытом мажорном строе минорные аккорды, — потому что для этого ведь нужно как следует покорячиться. Ты должен заново придумать всю технику, как если бы твое пианино вывернули наизнанку и черные ноты стали белыми, а белые — черными. Поэтому требовалось перенастроить не только струны, но и пальцы и всю голову. Раз уж привел гитару или любой другой инструмент к одному аккорду, придется обустраиваться заново. Ты теперь за границами обычной музыки. Ты далеко в верховье Лимпопо под карантинным флагом.

Вся красота, весь шик открытого соль мажора на пятиструнной электрогитаре в том, что у тебя остается всего три ноты: две пары просто повторяют друг друга через октаву. Он выглядит так: соль-ре-соль-си-ре. Определенные струны проходят сквозь всю песню, так что у тебя стоит беспрерывный гул, а из-за электричества они еще и реверберируют. Только три ноты, но из-за разницы между октавами весь промежуток между басовыми и высокими нотами заполняется звуком. Ты получаешь этот сладкий резонанс, это биение. С открытыми настройками выяснилось, что есть миллион всяких мест, где пальцам просто нечего делать. Эти ноты уже есть сами по себе Какие-то струны можно оставлять совершенно открытыми. Вытаскивать всякие такие промежуточные места — этим открытый строй и работает. И если ты оседлал правильный аккорд, то эхом будет слышно еще один, который ты вообще-то не играешь. Он уже есть. Против всякой логики. Он уже лежит там готовый и приговаривает: «Возьми меня, ну возьми» и в этом отношении работает один и тот же старый штамп: важно то, что опущено. Оставь все так, чтобы одна нота появилась из гармонии с другой. Так, чтобы, хотя ты уже и поменял положение пальцев, эта нота продолжала звенеть. Можешь подвесить её и дальше. Это называется гудящяя нота. По крайней мере я её так называю. Ситар работает похожим образом — резонансным призвуком или, точнее, так называемыми резонансными струнами. По логике, оно не должно работать, но когда ты играешь и эта нота продолжает звенеть, хотя ты уже перешел к следующему аккорду, ты понимаешь, что на эту ноту и нанизывается вся вещь. На этот подспудный гул.

Меня просто засосало мое переучивание. Дало мне уйму энергии. У меня в руках теперь как будто возник новый инструмент. И буквально это тоже произошло: мне нужно было, чтобы для меня специально сделали пятиструнные гитары. Мне ведь никогда не хотелось играть как кто-то еще, за исключением самого начала, когда я хотел заделаться новым Скотти Муром или Чаком Берри. Но дальше мне уже все время нужно было узнать, чему гитара или фоно могут меня научить — чему-нибудь особенному.

С пятиструнной игрой меня унесло далеко назад, к племенам западной Африки. У них имелся очень похожий инструмент, тоже пятиструнка, скорее типа банджо, но они использовали тот же гудящий базовый тон, чтобы от него могли плясать голоса и барабаны. Всегда на дне слышалась эта одна нота, которая пронизывала всю вещь. И еще: когда слушаешь отточенные моцартовские вещи или Вивальди, то понимаешь, что они тоже про это знали. Они знали, когда просто оставить подвешенную ноту там, где её незаконное место, — оставить её звенеть на ветру, чтобы превратить чёртовый скелет в живую красавицу. Когда-то Гас заставлял меня: только прислушайся к этой единственной нотке, она длится и не кончается. Остальное, что происходит вокруг неё это фигня, и только от неё одной всё благородство.

Есть что-то первобытное в том, как мы реагируем на пульсацию, совершенно в обход мозга. Мы сами живем за счет пульса семьдесят два удара в минуту. Поезда помимо того что доставляли блюзменов из Дельты в Детройт, стали для них очень важной штукой из-за ритма работы механизма, ритма рельсов, и, когда тебя переводят с пути на путь, эта ритмическая перебивка. Ритм как эхо отражает что-то в человеческом организме. И значит, когда появляются внешние механические источники, например поезда или резонанс струн, внутри все это уже есть, как встроенная в нас музыка. Человеческое тело будет чувствовать ритмы, даже когда их нет. Послушайте Mystery Train Элвиса Пресли — один из величайших рок-н-ролльных треков всех времен, и ни единого ударного инструмента. Есть только намек на ритм, потому что твое тело доделывает все само. Ритм вообще должен только подсказываться. Он спокойно обходится без четкого оформления. Вот почему люди ошибаются, говоря про «такой-то рок» и «сякой-то рок». Это вообще не про рок — не про то, как оно качает. Это про ролл — как оно перекатывает.