Жизнь - Кит Ричардс

Мик с Марианной гостили у нас какое-то время. Послушаем, что об этом расскажет Марианна.

Марианна Фейтфулл: Да уж, эту поездку никогда не забуду. Я, Мик, Кит, Анита, Стэш. Под кислотой в полнолуние на вилле Медичи. Какая-то беспредельная красота. И вспоминаю, как Анита улыбалась. У нее, знаете, тогда была восхитительная улыбка, которая обещала все блаженство мира. Когда ей бывало радостно, её лицо начинало излучать столько света. Она улыбалась этой неземной улыбкой, и страшноватой тоже — всем этим множеством зубов. Как волк или как кот, налакавшийся сливок. Если ты был мужчиной, эффект, наверное, оказывался убийственным. Она выглядела шикарно, потому что так красиво одевалась, всегда в идеальном наряде.

Анита оказала огромное влияние на стиль эпохи. Она могла надеть на себя что угодно с чем угодно и выглядеть прекрасно. Я тогда перешел к тому, что в большинстве случаев носил её шмотки. Просыпался и натягивал что валялось вокруг. Иногда это было мое, иногда бабское, но мы были одинакового размера, поэтому я не обращал внимания. Если я сплю с человеком, то уж по крайней мере имею право носить его вещи. А Чарли Уоттса это злило — на фоне его целых встроенных гардеробов, забитых безупречными костюмами с Сэвил-роу, меня одетого в подружкины вещи, начали выдвигать на роль модной иконы. В остальных случаях на мне были трофеи, чем удавалось поживиться у других, — все, чем в меня кидали на сцене или что я сам подобрал за кулисами, если размер подходил. Я говорил кому-нибудь: «Какая рубашка классная» — и почему-то он считал себя обязанным мне её подарить. Одевался, короче, снимая одежду с других людей.

Меня никогда особенно не занимал мои образ, так сказать, — хотя, наверное, нет, тут я вру. Я ведь убивал часы, чтобы перешить старые штаны, вывернуть их как-нибудь по-особенному. Я брал четыре пары матросских штанов, отстригал им брючины по колено, брал полоску кожи, добавлял куски другого цвета от другой пары и сшивал все это вместе. Лавандовый и скучный розовый, как пишет Сесил Битом. Даже не подозревал, что он обращал внимание на такие штуки.

Я получал свой кайф от общения со Стэшем и его компанией вырожденцев — не ожидали, да? А что, они, блядь, мою задницу прикрывали. Особого желания втереться в эти слои, в этот фуфлыжный европейский высший свет у меня не было. Но по случаю я вполне мог ими пользоваться. Не хочу его хаять, тусоваться с ним мне всегда нравилось. И при этом спокойно могу сказать, что он пустой, как погремушка, и Стэш прекрасно знает, что я имею в виду, и знает, что за дело, плесень такая. Он своего с меня взял достаточно, и кое в чем я не стал его ловить, сделал вид, что так и надо. Всю его крутизну мне было видно на просвет. Один пинок под зад, и конец чувачку.

Когда-то я верил в закон и порядок и Британскую империю. Думал, что Скотланд-Ярд не продается. Охмурение по полной программе, хоть плачь от умиления.

Потом в жизни пришлось схлестнуться с копами, которые научили, как оно всё на самом деле. Странно теперь упоминать, что меня это потрясло, но я правда был в шоке. Как раз когда на нас устраивали облавы и еще несколько следующих лет в лондонской полиции был такой разгул коррупции, что комиссару под конец пришлось публично увольнять следователей пачками и кое на кого заводить дела.

Только когда нас достали с обысками, мы вдруг просекли, насколько вся система шаталась и трещала по швам. Они ведь ходили, наделав в штаны от страха, потому что теперь, когда нас повязали, они абсолютно не соображали, что с нами делать. Для нас это было как прозрение. Ведь что они отхватили в «Редлендсе»? Чуть-чуть итальянских спидов, которые Мик в любом случае купил по рецепту, и еще нашли у Роберта Фрейзера пару штук белого — и все. И еще из-за того, что в пепельнице валялось несколько скуренных косяков, меня притянули за разрешение употребления марихуаны в моих владениях. Короче, все очень жиденько. Ушли ни с чем практически. Даже хуже — ушли побитые.

В тот же самый день, когда нам с Миком предъявили обвинения, 10 мая 1967-го, почти час в час они устроили облаву на лондонскую квартиру Брайана Джонса. Операция была срежиссирована и выверена по времени тщательно, как никогда. Но из-за какого-то мелкого сбоя в этой инсценировке — пресса, в том числе телегруппы, прибыла на несколько минут раньше, чем полиция постучалась в дверь к Брайану с ордером. Чтоб добраться до порога, копам пришлось пробиваться через армию журналюг, которую они же и собрали. Но это совместное выступление осталось почти незамеченным на фоне дальнейшего грандиозного фарса.

Суд по поводу обыска в «Редлендсе» проходил в конце июня в Чичестере, который с точки зрения судебных порядков все еще жил в году эдак в 1930-м. Председательствовал судья Блок, которому тогда было где-то за шестьдесят, то есть примерно как мне сейчас. Это было мое первое в жизни судебное присутствие, а в таком случае никогда не знаешь, как будешь себя вести. В общем-то, выбора судья мне не оставил. Он прессовал как мог, явно старался меня спровоцировать, чтобы при любом его решении у него были развязаны руки. За то, что мои владения использовались для курения смолы конопли, я удостоился титулов «отброса» и «мрази», а также слов: «Недопустимо, чтобы такие люди разгуливали на свободе». Поэтому, когда прокурор сказал мне, что я уж наверняка был в курсе, что происходит в моем собственном доме, про всех этих голых девушек в покрывалах и тому подобном — за что меня в общем-то и упекли, -я не сделал скромный вид и не сказал «Ваша честь, мне так стыдно».

Реальный диалог выглядел так.

Моррис (прокурор). Насколько нам известно, на канапе сидела девушка, на которой не было ничего, кроме покрывала. Вы согласитесь, что при обычных обстоятельствах следовало бы ожидать, что девушке, одетой в одно лишь покрывало, было бы неловко находиться в присутствии восьми мужчин, двое из которых посторонние люди, а один — марокканский слуга?

Кит. Совсем нет.

Моррис. Вы что же, полагаете это вполне нормальным?

Кит. Мы же не старики. Мы не забиваем себе голову мелочной моралью.

За все это мне дали год в «Уормвуд Скрабе». Получилось, что я отбыл только сутки, но зацените, во сколько судья оценил мое выступление — назначил мне самое тяжелое наказание, которое сошло бы ему с рук. Я потом выяснил, что судья Брок был женат на наследнице рыбной пасты Shippam’s. Если б я знал тогда про его рыботорговку, придумал бы в ответ что-нибудь позабористей. Ну и ладно, вышло как вышло.

В тот день, 29 июня 1967 года, меня признали виновным и приговорили к двенадцати месяцам тюремного заключения. Роберт Фрейзер получил шесть месяцев, а Мик — три. Мика держали в «Брикcтоне». Меня с Фрейзером в тот же вечер отправили в «Скрабc».

Не приговор, а анекдот. Это ж как они тебя ненавидят! Интересно, кто тогда нашептывал в судейское ухо. Если б он слушал мудрых советчиков, он бы сказал: что до меня, это обойдется вам в двадцать пять монет и вон отсюда, дело яйца выеденного не стоит. Задним умом понимаешь, что он вообще-то даже сыграл нам на руку. Он ведь умудрился превратить все дело в грандиозный пиар-повод для нас, хотя, по правде, «Уормвуд Скрабс» теплых чувств у меня не вызвал, пусть и всего на двадцать четыре часа. В общем, у судьи за один день получилось сделать из меня что-то вроде народного героя. С тех пор пытаюсь соответствовать.

Но была и серьезная неприятная сторона у всего этого — узнать, что это такое, когда на тебе сосредоточилось раздражение взбудораженного истеблишмента. Если власти в ком-то чувствуют непокорность, они разбираются с ними двумя способами. Один способ — втянуть, другой — расплющить. Beatles им пришлось оставить в покое, потому что раньше их уже приласкали медалями. А нам достался молоток. Все было серьезнее, чем я думал. Я оказался за решеткой, потому что очевидно взбесил всех этих начальников. На меня, гитариста поп-группы, устраивает охоту британское правительство и его армия злобных полицейских, по каждому из которых видно, как они перепуганы. Мы выиграли две мировых войны, а у этих просто, блин, коленки трясутся. «Ваши дети поголовно вырастут вот такими, если немедленно не положить этому конец». Абсолютное непонимание с обеих сторон. Мы не подозревали, что занимаемся чем-то таким, из-за чего должна разрушиться империя, а они шарили пальцами в каждой сахарнице без малейшего понятия, что же они ищут.

Но все это не помешало им продолжать нас доставать — снова, и снова, и снова, все следующие полтора года. Причем это пришлось как раз на время, когда они открыли для себя наркотики. Они ведь о них раньше ничего не слышали. Я когда-то мог спокойно ходить по Оксфорд-стрит с плитой гашиша размером со скейтборд. Даже её ни во что не заворачивал. Это были 1965-1966-й — недолгий момент абсолютной свободы. Мы, в общем-то, и не думали о том, что все это наше баловство противозаконно. А они про наркотики не знали вообще ничего. Но после того, как проблема нарисовалась, где-то в 1967-м, они прозрели и открыли для себя шикарные возможности. Новый источник дохода, новый повод для продвижения по службе, новый способ пачками тягать люден за решетку. Повязать хиппана — чего уж проще. И стало так удобно, когда можно взять и подкинуть человеку пару косяков. Это настолько прочно вошло в обиход, что ты даже не удивлялся.