Кавалер в желтом колете - Артуро Перес-Реверте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Передадите графу, как только проснется. Дело идет о жизни и смерти.
Не думаю, чтобы они мне поверили, однако записку все же взяли. Мой знакомец посулил, что вручит ее, как только увидит кого-нибудь из слуг. Тем и пришлось мне удовольствоваться.
Последняя и утлая надежда была на таверну. Быть может, дон Франсиско решил немного добрать и сейчас сидит там, выпивая и сочиняя, а если хмель свалил — устроился на ночлег в верхних комнатах, чтобы не тащиться на веселых ногах во дворец. Так что я и направился в «Каньяду Реаль» под черным, беззвездным небом, которое лишь чуть-чуть начинало светлеть на востоке. Зуб на зуб у меня не попадал от холодного ветра, приносящего с гор пригоршни капель, и благодаря ему в бедной моей голове малость прояснело, хотя было по-прежнему непонятно, как быть и что делать. Подгоняемый тревогой, я все ускорял шаги. Образ Анхелики стоял у меня перед глазами, и, поднеся к носу ладонь, еще хранившую аромат ее кожи, я вдохнул его и тотчас вздрогнул, все вспомнил — и в полный голос проклял сучью свою судьбу. Спина болела неописуемо.
Таверна была закрыта. Висевший под притолокой фонарь бросал дрожащий свет. Я несколько раз стукнул в дверь и, не дождавшись ответа, предался горестным думам. Время истекало неумолимо.
— Пить уже поздно, — раздался поблизости чей-то голос. — Или еще рано.
Я резко обернулся. В смятении чувств я не заметил на каменной скамье под каштаном закутанного в плащ человека без шляпы, пристроившего рядом шпагу и большую оплетенную бутыль. Это был Рафаэль де Косар.
— Я ищу сеньора де Кеведо.
Косар пожал плечами, повел вокруг себя туманным взором:
— Вы же с ним вместе ушли. А где он сейчас — не знаю.
Язык у него немного заплетался. Если комедиант всю ночь накачивался, подумал я, можно представить, в каком он сейчас состоянии.
— Что же вы здесь делаете? — спросил я.
— Пью. Размышляю.
Я подошел и присел рядом, отодвинув шпагу. Вид мой был таков, что хоть пиши с меня аллегорию отчаянья.
— В такую холодную ночь? Погода не располагает к размышлениям на свежем воздухе — чересчур свежо.
— Жар души спасает. — Он странновато хихикнул. — Это славно, а?.. Жар внутри, рога снаружи. Как это там?..
И с лукавым видом продекламировал, время от времени прикладываясь к бутыли:
Дела идут, и мы живем — не тужим,Тогда как все вокруг поражены:Возможно ль быть своей подружки мужемИ сутенером собственной жены?
Я заерзал на скамейке. И не только от холода.
— Мне кажется, сеньор Рафаэль, вы приняли немного лишнего…
— Кто знает, что для человека лишнее, а что ему необходимо?
Поскольку я не нашелся, что на это ответить, мы некоторое время сидели молча. В свете фонаря капли воды на лице и волосах Косара блестели, как иней. Комедиант вдруг всмотрелся в меня повнимательней:
— Тебя, кажется, тоже томит какая-то забота?
Видя, что я не отвечаю, он протянул мне бутыль.
— Не такая помощь мне нужна, — понуро отвечал я.
Он значительно, с философским глубокомыслием покивал, оглаживая свои германского образца бакенбарды. Потом поднес горлышко к губам, и раздалось звонкое бульканье.
— От вашей супруги нет вестей?
Он мрачно и мутно покосился на меня, не опуская бутылку. Пристроил ее рядом на скамью и, вытирая усы тылом ладони, ответил:
— У моей супруги — своя жизнь. В этом есть и определенные выгоды, и кое-какие неудобства.
Он открыл рот и поднял палец, явно намереваясь снова что-то прочесть. Но мне было совсем не до стихов.
— Ее хотят использовать против короля, — сказал я.
Косар замер с открытым ртом и воздетым перстом.
— Не понимаю…
И это прозвучало почти как мольба о том, чтобы и дальше ничего не понимать. Но меня, что называется, достали — и он со своим винищем, и холод, и грызущая мне спину боль.
— Заговор, — сказал я нетерпеливо. — Потому я искал дона Франсиско.
Он заморгал, и глаза его из мутных сделались просто испуганными.
— Мария-то здесь при чем?
Я не сумел удержаться от презрительной гримасы:
— Это приманка. А ловушка сработает на рассвете, когда король в сопровождении всего двух егерей пойдет на охоту… Его хотят убить.
Под ногами у нас глухо брякнуло стекло — бутыль упала на землю, но ивовая оплетка не дала осколкам разлететься
— Матерь божья, — сказал комедиант. — А мне казалось — это я напился…
— Я трезв, как стеклышко у вас под ногами, и говорю чистую правду.
— Ну а если даже и так… Мне-то какое дело до короля, дамы или валета?
— Повторяю вам — они хотят впутать вашу жену. И капитана Алатристе.
Услышав это имя, Косар засмеялся тихонько и недоверчиво. Я взял его за руку и заставил пощупать мою спину. Пальцы его наткнулись на перевязку, и я увидел, как он переменился в лице:
— Кровь течет!
— Еще бы ей не течь! Не прошло и трех часов, как меня пырнули кинжалом.
Он вскочил, вот уж точно — как ужаленный. Я остался сидеть, наблюдая, как он бегает перед скамьей взад-вперед.
— Настает день праведного возмездия… — бормотал он вроде бы про себя. — Все решит добрый клинок.
Но вот Косар наконец остановился. Разбушевавшийся ветер все сильнее трепал полы его плаща.
— Филиппа, говоришь?
Я кивнул.
— Убить короля… — продолжал он. — Клянусь сам не знаю чем, это забавно… Прямо как в комедии!
— В трагикомедии, — вставил я.
— Это, юноша, зависит от точки зрения.
И внезапно меня осенило:
— У вас есть карета?
Он был сбит с толку и, слегка пошатываясь, уставился на меня:
— Ну разумеется. Стоит на площади. Кучер дрыхнет, забравшись внутрь. Я велел ждать и заплатил. И еще послал ему пару бутылок вина…
— Ваша жена уехала во Фреснеду.
Растерянность сменилась недоверчивостью:
— И дальше что? — спросил он не без опаски.
— До Фреснеды — почти лига пути. Мне не дойти. А карета домчит мигом.
— А зачем тебе туда?
— Чтобы спасти короля. И может быть, — донью Марию.
Он захохотал — довольно принужденно, должен заметить — и тотчас оборвал смех. Задумался, покачивая головой. И наконец, театрально завернувшись в плащ, продекламировал:
Я не подам ни повода, ни виду,Я буду сам — и следствие, и суд.Я отомстить сумею за обидуЧуть раньше, чем ее мне нанесут.
— Моя жена сама о себе позаботится, — очень серьезно проговорил он. — Пора бы уж тебе это знать.
И с той же серьезностью — без шпаги, которая по-прежнему была прислонена к скамье, — Косар изобразил салют, парад, рипост. Странный человек, подумал я, затейливый человек. Весьма затейливый. Он вдруг поглядел на меня и улыбнулся. И улыбка его, и выражение глаз плохо вязались с тем, какая молва шла об этом благодушном рогоносце. Но размышлять было некогда.