Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спасибо хоть за это. Педаль больше не стучала.
Мы расстались без вражды. Я только напомнил:
— За рулем не спи. Раз на раз не приходится.
— Уж постараюсь…
Я никому не рассказал про этот случай, однако с тех пор почему-то охладел к велосипеду. Нет, я еще ездил иногда на нем, но без удовольствия, испытывая напряжение и беспокойство.
…Сегодня без сожаления выкатил его во двор. Решил почистить, смазать и продать на толкучке, чтобы вернуть Симе хотя бы часть карточного долга.
Баженов увидел меня во дворе. Подошел, спросил:
— Решил отвертеться?
— Сколько он может стоить? — Я говорил зло и не скрывал этого.
— Рублей восемьсот, если поторговаться. А за шестьсот можно с ходу.
— Сам знаешь, мне надо две тысячи.
— Две тысячи за него не дадут. Две тысячи мотоцикл стоит.
— Мотоцикла у меня нет.
Баженов оглянулся: не подслушивает ли кто.
— Разговор есть.
— Мне твой разговор вот как, — я провел большим пальцем по горлу.
— Ты рассуждаешь точно ребенок, которому не повезло и он злится. В жизни не всегда везет. Твой старец Онисим гонялся за этим везением, как за жар-птицей, а подох под бревнами сукой.
— Еще неизвестно, как ты подохнешь, — вытирая втулку, ответил я.
— Сукой я не подохну! — стукнул себя в грудь Баженов.
— Красивые фразы. Болтать все умеют.
— Как хочешь, — кисло сказал он. — Хотел тебе дать совет… Сима человек жестокий. Он долго ждать не будет. Деньги нужны ему завтра.
— Завтра денег не будет… Я могу продать только велосипед.
— Отец что скажет?
— Велосипед принадлежит лично мне. Это моя вещь, я могу делать с ней все, что хочу… Я скажу, что проел деньги. В конце концов я еще несовершеннолетний. Не имею никаких доходов. Папочка же доверенность на свою пенсию мне не оставляет.
— Чего ты орешь на меня так, словно я виноват в том, что твой папаша жадный! — Баженов взял тряпку и, присев на корточки, стал вытирать переднее колесо.
Я не унимался:
— Все укоряют меня: почему ты бросил школу, почему ты бросил школу? А на какие шиши я бы учился? Сердобольные!
— Ты абсолютно прав, — согласился Витек. — Я готов подписаться под каждым твоим словом. По существу, ты такой же сирота, как и я. Наверное, именно на этой почве у меня к тебе симпатия.
— Трепач ты тоже… Ободрать ближнего — вот и все твои высокие материи.
Витек вздохнул и покачал головой. Сказал без настроения, без веры в успех:
— Я тебе дело предложить хочу. Денежное. Ты не желаешь меня слушать?
— Слушаю, — разрешил я.
— Лучше в дом зайдем. У тетки Тани уши как звукоуловители…
16
Из сообщения городского радиоузла от 8 ноября 1949 года:
«Торжественно и достойно трудящиеся города, как и все советские люди, встретили знаменательный праздник — XXXII годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
Праздничное шествие трудящихся на городской площади вылилось в яркую демонстрацию преданности идеям марксизма-ленинизма, в демонстрацию любви к нашей великой Родине.
У микрофона участник демонстрации, прославленный ветеран нашего порта Нестор Иванович Семеняка:
«Личный состав буксира «Орион» с чувством глубокой ответственности отнесся к выполнению обязательств, взятых в честь XXXII годовщины Октября. Все трудились так, как в годы войны трудились мы, моряки Черноморского флота, доставляя оружие и боеприпасы в осажденный Севастополь, эвакуируя из города местное население и раненых».
Ни одного потерянного часа, ни одной потерянной минуты! Все силы на восстановление разрушенного войной народного хозяйства!»
17
Вопрос, гвоздем сидевший в моей башке, формулировался шестью словами: почему Баженов предложил это именно мне? Сомневайся серьезно в моем отказе, он не стал бы рисковать без нужды, обнаруживать себя с такой стороны, которая, являясь с точки зрения морали безнравственной, находится к тому же под серьезной опекой Уголовного кодекса. С кодексом Баженов не мог не считаться хотя бы потому, что дорожил здоровым цветом своего лица, бархатным загаром и возможностью перемещаться в пространстве без конвоиров.
По здравом рассуждении и ответ мог быть только один: Баженов видел во мне единомышленника, человека, созревшего для этого предложения.
Допустим, единомышленника. С чего бы?
Про жизнь я говорил с Домбровским, говорил с Онисимом, но только не с Витьком Баженовым. Мы даже про женщин с ним не разговаривали. Ну, может, раза два трепал он что-то из своей мореходной жизни, так, общие фразы. Но, во-первых, я не верил этому; во-вторых, ничего не говорил, а только хихикал.
Каких-то своих особых мыслей по поводу житья-бытья я вообще никогда не высказывал, да и не смог бы высказать, потому что никаких мыслей по этому поводу не имел. Здесь я полностью солидаризировался с теткой Таней, говорившей:
— Пусть лошадь думает, у нее голова большая.
Так что идею, будто мы с Витьком единомышленники, можно было смело исключить.
Выходит, Баженов обратился ко мне, поскольку я созрел для этого предложения.
…Беда, до чего же я не привык размышлять. Придется танцевать от печки.
За два месяца до окончания девятого класса самовольно бросил школу. Согласен, хорошего мало!
Поступил на машиностроительный завод. И вскоре ушел — не понравилась работа.
Начал пить водку… Про женщин Баженов не знает и никто ничего не знает, — значит, это можно не учитывать.
Не задержался и на судоремонтном заводе по причине большого самолюбия.
Связался со старцем Онисимом. Кто такой Онисим? Проходимец? Авантюрист? Жулик? Я не знаю, не могу ответить на вопрос. Онисима уже нет. Он ушел в вечность со своим пониманием всего на свете.
— Компромисс, — говорил Домбровский, — это не более чем короткий привал для путника, совершающего дальнее путешествие. Набрав сил, путник обязан идти дальше, иначе ему придется отказаться от своей цели.
Все-таки цели.
Чем достойнее цель, тем достойнее человек. Большому кораблю — большое плавание.
Это все мне известно. Настолько я разбираюсь в жизни.
Не разберусь никак в другом: почему же Баженов предложил мне это?
Мой карточный долг, конечно, повод.
Надя Шакун точно сказала:
— Они к тебе давно присматривались. — И добавила: — Простоватый ты.
Ну нет, я не согласен. Я тогда Баженова железно «прикупил», поставив условия об альбомах с марками. Он даже посмотрел на меня уважительно и говорить стал без напряжения, по-свойски.
— Риска никакого нет, — хлопал он меня по плечу, и глаза его светились совсем как у кота. — Я бы никогда не стал втягивать тебя в дело, которое вызывало бы хоть малейшее сомнение. Ты мне веришь? К тому же от тебя требуется самая малость: погулять минут пятнадцать напротив дома, через
