Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо мое вспыхнуло, грозя, наверное, запалить подушку. Я почувствовал, что лежу под одеялом совершенно голый.
— Мне нужно одеться, — сказал я с напряжением.
— Я сейчас…
Надя ушла и, казалось, не возвращалась больше часа. Но, конечно, это только казалось, потому что небо за окном оставалось прежним, а если и посветлело, то самую малость, как может оно посветлеть за три-четыре минуты. Просто мне хотелось видеть ее. Нестерпимо.
Она вернулась с огромной чашкой в руке. В том же халате, однако на этот раз повязанном широким поясом. Очевидно, расческа побывала в ее волосах. Я узнал прежнюю челку, чуть скошенную набок. В чашке мутнела какая-то бурда.
— Это рассол, — сказала Надя. — Выпей все сразу.
Я сел на кровати. Оказался голым по пояс. Надя усмехнулась впервые за это утро. Я выпил рассол жадно. Похоже, что мне стало лучше. Надя вынула из кармана три купюры по сто рублей и подала их мне.
— Я проиграл много денег, — сказал я.
— В карты?
— В «очко».
— Это ничего, — проговорила она. — В карты всегда так: кто-то проигрывает, кто-то выигрывает.
— Я проиграл десять тысяч.
— Больше стоимости «Москвича», — сказала она задумчиво. Потом настороженно спросила: — Откуда ты взял такие деньги?
— Я вначале выиграл много, а потом все проиграл.
— Тогда вообще не стоит расстраиваться. Не радуйся, когда найдешь, не жалей, когда потеряешь.
— Я занимал деньги. И написал расписку.
— Большая сумма?
— Две тысячи. Кажется, две. Нет, точно две. — Меня знобило.
Надя коснулась рукой моей груди. Сказала:
— Ты накройся.
Я накрылся, но руки она не убрала. Перебирала пальцами чуть заметно: то ли нервничала, то ли хотела успокоить меня.
— Занимать деньги не следовало, — проговорила она. — А тем более писать расписку.
— Я думал отыграться.
— Наивный мальчик, — сказала она с сожалением, глядя мне в глаза пристально-пристально. — Вначале тебе дали выиграть, потом все забрали, потом навязали долг. Это игровой прием, старый, как опач.
— Что такое опач? — спросил я.
— Из клоунады. Ложная пощечина.
Окно розовело. С улицы доносился звон пилы, воркование голубей…
14
— Пустое стремление к показному, сценические действия, — Станислав Любомирович, дирижируя вытянутым пальцем, пересказывал Марка Аврелия, — стада, отары, бой на копьях, щенятам брошенная косточка, крошки для кормления рыб, муравьи, надрывающиеся при переноске тяжестей, беготня испуганных мышей, марионетки на веревочках! И вот нужно среди всего этого выстоять, не теряя ровного настроения и не морщась. Притом надо учитывать, что каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет.
— Кто такой Марк Аврелий? — спросил я, продемонстрировав широту и разносторонность своих знаний.
— Философ-стоик и между делом римский император.
— Вот бы мне родиться императором, — помечтал я.
— Относительная удача, — Домбровский наклонился, чтобы взять чурку и бросить ее в печь. — Сколько их было казнено, сколько убито или отравлено. Властелин — это не просто профессия, это синтез многих профессий и талантов. И, конечно, это еще и характер. Можно быть хорошим, но бесхарактерным поэтом, композитором, инженером, врачом. Бесхарактерный властелин — это катастрофа…
— Ты к власти и должностям не стремись, — учил меня старец Онисим. — Ты в сторонке бугорочек выбери, чтобы тебя не растоптали. И наблюдай, наблюдай. Жди своей выгоды, своего часа…
— Всю жизнь прождать можно, — не соглашался я.
— Как бог пошлет. — Помнится, Онисим отчаянно зевал, прикрывая рот ладонью. — Сам знаешь, человек я неверующий. Но все, Антон, на земле от бога…
Пламя лизнуло чурку не сразу. Верткий беловатый дымок заюлил внизу, ища, быть может, дорогу кверху, потом расплясался вдоль чурки, обнимая ее. Она зашипела, обиженная, и прозрачные капли, точно слезы, выступили у нее на срезе.
— «Каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет», — повторил я.
Домбровский сказал:
— Надеюсь, ты понимаешь значение глагола «хлопочет» в данном контексте. Будь я переводчиком, я бы записал эту фразу так: «Каждый стоит столько, сколько стоит то, к чему он стремится».
15
Я ехал на велосипеде. Это было больше года назад, веселым майским утром, когда город был заметен сиренью и молодой зеленью, огромными сугробами цветов, вздымавшимися в садах. Небо походило на тонкий лед, голубой и прозрачный. И прохлада была бодрящей, точно зимой.
Но я знал, что сегодня Первое мая, что в десять утра начинается демонстрация. А в семь я ехал на велосипеде к портнихе тете Моте, которая всегда нам все шила, шила хорошо, но тянула до самого последнего момента. Я ехал к ней за новой рубахой, в которой собирался пойти на демонстрацию.
Машина шла легко. По смоченному росой асфальту приятно шелестели шины. Про улицы можно было сказать, что они пустынны: прохожие встречались очень редко, с корзинками направлялись в сторону рынка. Еще реже попадались машины.
Я ехал быстро. Радовался утру, солнцу, прохладному воздуху, пахнущему чистым морем. Проезжая по Севастопольской улице, увидел встречную полуторку. Между нами был поворот к морскому вокзалу. Я ехал по основной улице и знал, что, если водителю нужно повернуть к морскому вокзалу, он обязан пропустить меня.
Оказалось, что ему действительно нужно было к вокзалу. Но он не пропустил меня. Хладнокровно повернул влево, и машина устремилась прямо в мою сторону. Проскочить я уже не мог. Я мог затормозить, но в этом случае через секунду оказался бы под радиатором. Я притормозил и круто повернул вправо. От резкого поворота велосипед занесло. Я прокатил метра два и рухнул на мостовую.
Машина затормозила. Колесо ее остановилось в сантиметре от моей головы. Я видел потертую шину, чувствовал горьких запах паленой резины. Значит, среагировал я правильно. Два метра спасли мне жизнь.
Перепуганный шофер, молодой, белобрысый, выскочил из машины. Руки у него тряслись.
— Что же ты делаешь? — спросил я, вставая.
Он ощупал мою голову и плечи и все равно не верил, что они целы.
— Что же ты делаешь? — повторил я, отряхивая грязь с колеса.
— Откуда ты взялся? — он стал оттирать мне локоть.
— Не надо спать за рулем! — зло выкрикнул я.
— Всю ночь еду, — оправдывался он, но бледность уже сошла с его лица, и он откровенно радовался, что все кончилось так хорошо.
— Все равно спать не надо, — мне вдруг стало страшно.
Я посмотрел на номер. «КБ 16-04». Кажется, краснодарская машина.
— Велосипед цел? — спросил шофер. Поднял его.
На руле с левой стороны самую малость был поцарапан никель. Шофер вытер грязь с руля. Сказал:
— Это ничего. Могло быть хуже.
— Спасибо, утешил. — Я повернул педали. Левая стучала, задевая о дужку.
— Минута дела, —
