Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

во всяком случае внешне, не смеялась, просто бесстрастно информировала меня. — Ты был мокрый насквозь. Мне пришлось раздеть тебя. Под майкой я обнаружила почему-то три сторублевки, прилипшие к телу.

Лицо мое вспыхнуло, грозя, наверное, запалить подушку. Я почувствовал, что лежу под одеялом совершенно голый.

— Мне нужно одеться, — сказал я с напряжением.

— Я сейчас…

Надя ушла и, казалось, не возвращалась больше часа. Но, конечно, это только казалось, потому что небо за окном оставалось прежним, а если и посветлело, то самую малость, как может оно посветлеть за три-четыре минуты. Просто мне хотелось видеть ее. Нестерпимо.

Она вернулась с огромной чашкой в руке. В том же халате, однако на этот раз повязанном широким поясом. Очевидно, расческа побывала в ее волосах. Я узнал прежнюю челку, чуть скошенную набок. В чашке мутнела какая-то бурда.

— Это рассол, — сказала Надя. — Выпей все сразу.

Я сел на кровати. Оказался голым по пояс. Надя усмехнулась впервые за это утро. Я выпил рассол жадно. Похоже, что мне стало лучше. Надя вынула из кармана три купюры по сто рублей и подала их мне.

— Я проиграл много денег, — сказал я.

— В карты?

— В «очко».

— Это ничего, — проговорила она. — В карты всегда так: кто-то проигрывает, кто-то выигрывает.

— Я проиграл десять тысяч.

— Больше стоимости «Москвича», — сказала она задумчиво. Потом настороженно спросила: — Откуда ты взял такие деньги?

— Я вначале выиграл много, а потом все проиграл.

— Тогда вообще не стоит расстраиваться. Не радуйся, когда найдешь, не жалей, когда потеряешь.

— Я занимал деньги. И написал расписку.

— Большая сумма?

— Две тысячи. Кажется, две. Нет, точно две. — Меня знобило.

Надя коснулась рукой моей груди. Сказала:

— Ты накройся.

Я накрылся, но руки она не убрала. Перебирала пальцами чуть заметно: то ли нервничала, то ли хотела успокоить меня.

— Занимать деньги не следовало, — проговорила она. — А тем более писать расписку.

— Я думал отыграться.

— Наивный мальчик, — сказала она с сожалением, глядя мне в глаза пристально-пристально. — Вначале тебе дали выиграть, потом все забрали, потом навязали долг. Это игровой прием, старый, как опач.

— Что такое опач? — спросил я.

— Из клоунады. Ложная пощечина.

Окно розовело. С улицы доносился звон пилы, воркование голубей…

14

— Пустое стремление к показному, сценические действия, — Станислав Любомирович, дирижируя вытянутым пальцем, пересказывал Марка Аврелия, — стада, отары, бой на копьях, щенятам брошенная косточка, крошки для кормления рыб, муравьи, надрывающиеся при переноске тяжестей, беготня испуганных мышей, марионетки на веревочках! И вот нужно среди всего этого выстоять, не теряя ровного настроения и не морщась. Притом надо учитывать, что каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет.

— Кто такой Марк Аврелий? — спросил я, продемонстрировав широту и разносторонность своих знаний.

— Философ-стоик и между делом римский император.

— Вот бы мне родиться императором, — помечтал я.

— Относительная удача, — Домбровский наклонился, чтобы взять чурку и бросить ее в печь. — Сколько их было казнено, сколько убито или отравлено. Властелин — это не просто профессия, это синтез многих профессий и талантов. И, конечно, это еще и характер. Можно быть хорошим, но бесхарактерным поэтом, композитором, инженером, врачом. Бесхарактерный властелин — это катастрофа…

— Ты к власти и должностям не стремись, — учил меня старец Онисим. — Ты в сторонке бугорочек выбери, чтобы тебя не растоптали. И наблюдай, наблюдай. Жди своей выгоды, своего часа…

— Всю жизнь прождать можно, — не соглашался я.

— Как бог пошлет. — Помнится, Онисим отчаянно зевал, прикрывая рот ладонью. — Сам знаешь, человек я неверующий. Но все, Антон, на земле от бога…

Пламя лизнуло чурку не сразу. Верткий беловатый дымок заюлил внизу, ища, быть может, дорогу кверху, потом расплясался вдоль чурки, обнимая ее. Она зашипела, обиженная, и прозрачные капли, точно слезы, выступили у нее на срезе.

— «Каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет», — повторил я.

Домбровский сказал:

— Надеюсь, ты понимаешь значение глагола «хлопочет» в данном контексте. Будь я переводчиком, я бы записал эту фразу так: «Каждый стоит столько, сколько стоит то, к чему он стремится».

15

Я ехал на велосипеде. Это было больше года назад, веселым майским утром, когда город был заметен сиренью и молодой зеленью, огромными сугробами цветов, вздымавшимися в садах. Небо походило на тонкий лед, голубой и прозрачный. И прохлада была бодрящей, точно зимой.

Но я знал, что сегодня Первое мая, что в десять утра начинается демонстрация. А в семь я ехал на велосипеде к портнихе тете Моте, которая всегда нам все шила, шила хорошо, но тянула до самого последнего момента. Я ехал к ней за новой рубахой, в которой собирался пойти на демонстрацию.

Машина шла легко. По смоченному росой асфальту приятно шелестели шины. Про улицы можно было сказать, что они пустынны: прохожие встречались очень редко, с корзинками направлялись в сторону рынка. Еще реже попадались машины.

Я ехал быстро. Радовался утру, солнцу, прохладному воздуху, пахнущему чистым морем. Проезжая по Севастопольской улице, увидел встречную полуторку. Между нами был поворот к морскому вокзалу. Я ехал по основной улице и знал, что, если водителю нужно повернуть к морскому вокзалу, он обязан пропустить меня.

Оказалось, что ему действительно нужно было к вокзалу. Но он не пропустил меня. Хладнокровно повернул влево, и машина устремилась прямо в мою сторону. Проскочить я уже не мог. Я мог затормозить, но в этом случае через секунду оказался бы под радиатором. Я притормозил и круто повернул вправо. От резкого поворота велосипед занесло. Я прокатил метра два и рухнул на мостовую.

Машина затормозила. Колесо ее остановилось в сантиметре от моей головы. Я видел потертую шину, чувствовал горьких запах паленой резины. Значит, среагировал я правильно. Два метра спасли мне жизнь.

Перепуганный шофер, молодой, белобрысый, выскочил из машины. Руки у него тряслись.

— Что же ты делаешь? — спросил я, вставая.

Он ощупал мою голову и плечи и все равно не верил, что они целы.

— Что же ты делаешь? — повторил я, отряхивая грязь с колеса.

— Откуда ты взялся? — он стал оттирать мне локоть.

— Не надо спать за рулем! — зло выкрикнул я.

— Всю ночь еду, — оправдывался он, но бледность уже сошла с его лица, и он откровенно радовался, что все кончилось так хорошо.

— Все равно спать не надо, — мне вдруг стало страшно.

Я посмотрел на номер. «КБ 16-04». Кажется, краснодарская машина.

— Велосипед цел? — спросил шофер. Поднял его.

На руле с левой стороны самую малость был поцарапан никель. Шофер вытер грязь с руля. Сказал:

— Это ничего. Могло быть хуже.

— Спасибо, утешил. — Я повернул педали. Левая стучала, задевая о дужку.

— Минута дела, —