Пьер-Жан Беранже. Песни. Огюст Барбье. Стихотворения. Пьер Дюпон. Песни - Пьер-Жан Беранже

Леонардо да Винчи

Перевод Вс. Рождественского

Привет, Флоренции великий сын! Твой ликС крутым высоким лбом, с волнистой бородоюПрекрасней для меня могущества владык,И я, восторга полн, склоняюсь пред тобою!

Что честь, добытая кровавою войною,Перед сокровищем души твоей, старик?Что лавры тщетные и почести героюПред дивной порослью искусств и мудрых книг?

Почет, почет тебе! Твой животворный генийФантазии полет и мудрость рассужденийДвойным могуществом в живом единстве слил.

Подобен солнцу ты, что на пути небесном,Склоняясь, восходя, в могуществе чудесномЖивит поля земли и водит хор светил.

Тициан

Перевод Вс. Рождественского

Когда в Италии искусство давних днейПотоком ринулось на город вдохновленный,То не был ручеек — и мелкий и стесненный,А мощная река во всей красе своей.

Поток вошел в дворцы до верхних этажей,Соборы озарил с иглою вознесеннойИ отразил в воде, широко устремленной,Лазурный плащ небес и пурпур королей.

На скате царственном волны, литой и ясной,Понес он гения Венеции прекрасной,Который подавлял величием умы,

И, продолжая с ним могучее теченье,Столетие стремил его в своем круженье,Пока не уступил объятиям чумы.{196}

Джульетта милая…

Перевод Вс. Рождественского

{197}

Джульетта милая, не смерть во тьме гробницы,А только легкий сон смежил твои ресницы.Италия, краса! Коль в бледности твоейЕще остался жар прекрасных юных дней,Коль вены доблестной еще согреты кровью,А смерть-чудовище, склоняясь к изголовью,Влюбленная в твои цветущие года,Не выпила еще дыханье навсегда,Коль счесть добычею она тебя не может, —Придет прекрасный день, воспрянешь ты на ложе,Глаза раскроешь вновь, чтоб видеть наявуИ яркий солнца свет, и неба синеву,И, вновь согретое лучами жизни, смелоНа камне гробовом твое воспрянет тело!Когда, ступить хоть шаг еще страшась одна,Тяжелым саваном в движеньях стеснена,Свой белый саркофаг покинув осторожно,Ты будешь в темноте искать руки надежной,Чтоб стали наконец шаги твои легки, —Ты чужестранцу дать не торопись руки,Ведь тот, кто не с тобой и не с твоей Элладой,Кто твой родной язык не мнит себе отрадой,Не дышит воздухом Италии твоей, —Так часто варвара окажется грубей.Он в край приходит твой, край солнечный и синий,Чтоб поступать с тобой, как с белою рабыней,Чтобы терзать тебя, и под его рукойПоникнет нежный стан и взор померкнет твой.Воскресшая краса, принцесса дорогая,Единственный твой друг — страна твоя родная,Лишь средь ее сынов найдешь Ромео ты,Италия, душа, отчизна красоты!

Прощание

Перевод Вс. Рождественского

Каким бы трауром судьба ни омрачалаТот край, что дважды мир заставил быть иным,{198}Каких бы зол и бед душа его ни знала, —Без грусти, без тоски нельзя расстаться с ним!Покинув райский сад, пойду, тоской томим,Еще раз в горы я, на их хребты и стены,Чтоб перед взором вновь раскинулись моимРавнины и холмы, чьи дали неизменны.Но холод в грудь проник и леденит мне вены,Теснится в сердце вздох, как будто иссушилВ полях Италии я самый вдохновенныйВетвей моих росток, цветенье юных сил.

И на родной груди богини загорелойВсю жизнь, весь юный пыл растратил до предела.

Лазарь

Пролог

Перевод Д. Бродского

Сегодня — я в пути: одетая в туманы,Передо мной равнина вод,Где космы пенные взметает ветер пьяныйИ в пляске бешеной несет.

Под стоголосый вой пучины разъяреннойОн возникает впереди —Огромный пироскаф, дымящийся бессонноУ океана на груди.

О судно мрачное, изъеденное солью, —Британия! — отваги полн,Я знать хочу, какой заботою и больюТы движимо средь бурных волн,

Дознаться, меньше ли народу перебито,И глуше ль подневольных стонВ морях далеких тех, где за тобой, как свита,Флотилии чужих племен;

И бедный Лазарь жив по-прежнему ль, и рьяноВсе так же ль, как века назад,Орава тощих псов облизывает раны,Что кровью бок его багрят.

Задача тяжела, и от себя не скрою,Что дерзким замыслом живу,Ведь глупо мериться с громадою такоюБеспомощному существу.

Я знаю, что не раз, о Альбион надменный,У неподвижных ног твоихАрмады грозные истаивали пеной,Ложились в прах владыки их.

В обломках кораблей и трупах берега мнеВидны в неясном свете дня, —Но милостив господь: он от зловещих камнейПодальше проведет меня.

О ты, кто искони царишь в надзвездном крае,Лучами ока своегоВперяясь в мир земной, глубоко проникаяВ темнейшие углы его;

Ты, кто в сердцах людей таимые упорноЧитаешь мысли без трудаИ видишь, что мои, под ветром злобы черной,Не очерствели навсегда;

Свети мне, господи, как светят мореходуСозвездий ясные огни,И, мой корабль ведя сквозь мрак и непогоду,Мощь в паруса его вдохни;

Оборони меня от головокруженья —Той птицы северных морей,Что вьется в мутной мгле ширококрылой теньюВокруг скрипящих мачт и рей,

И там, средь горьких волн, в просторе необъятном,Что б ни страшило — день за днемДай мне идти вперед путем благоприятным,Извечной истины путем.

Лондон

Перевод Д. Бродского

В безмерности равнин так сказочно-громаден,Что птица облететь его не может за день,Являет пришлецу он издали хаосЛачуг, домов, дворцов, то кинутых вразброс,То в груды сваленных, сцепившихся упрямо;Лес труб, венчающих промышленные храмыИ ввысь — из глубины их жаркого нутра —Дым извергающих с утра и до утра;Шпили и купола над каменным хаосом,Сквозящие в пару, холодном и белёсом;Низины, где река, под сеткою дождя,Весь ужас адских вод на память приводя,Струит свой черный ил, крутясь меж берегами;Мосты, подпертые гигантскими быками,Сквозь арки, как колосс Родосский, там и сямДающие проход бесчисленным судам;Волна зловонная, несущая в предместьяхБогатства дальних стран, чтоб сызнова унесть их;И верфей суета, и склады, чье нутроМогло б весь мир вместить и все его добро;Затем ненастный свод, зловещих туч барьеры,И солнце, как мертвец, одетый в саван серый,Иль в ядовитой мгле порой, как рудокоп,Который кажет нам свой закоптелый лоб;И, наконец, народ, средь грохота и шумаВлачащий дни свои покорно и угрюмоИ по путям прямым, и по путям кривымВлекомый к золоту инстинктом роковым.

Бедлам

Перевод П. Антокольского

Свирепое море гудит в непогодуИ, голову тяжко подняв к небосводу,То падает, то, накалясь добела,Бросает на скалы людские тела.Пожар завывает грозней и жесточе,Когда в безнадежности пасмурной ночиОн топчет, как дикий табун, города.Но злые стихии — огонь и вода,В их похоти грубой, с их яростью краткой, —Ничто по сравненью с иной лихорадкой.Она леденит наше сердце навек.Смотрите: душевнобольной человек, —Лишь тень человека, — томится годамиПод мрачными сводами, в страшном Бедламе.Плачевное зрелище! Вот он бредет,Низвергнутый в дикую тьму идиот,До пояса голый, согбенный тупица,Бредет он, шатаясь, боясь оступиться,С опущенным взглядом, с бескостной спиной,С руками, повисшими мертвой лозой,С глазами, что смотрят бессмысленно-тускло.И рот, и глаза, и любой его мускул,И низкий, изрытый морщинами лоб —Все, кажется, быть стариковским могло б.Он молод годами. Но, взявши за горло,Безумье к земле человека приперло.И черепом лысым увенчан скелет.И мнится: бедняге под семьдесят лет.Машина оглохшей души бесполезна,Но все-таки вертится в сцепке железной.И днем его небо окутано тьмой.И летом он темен, и мрачен зимой.Уснет, и во сне ничего не приснится.И, дня не заметив, откроет ресницы.Живет он, бесчувственный к бою часов,Он брошен во Время, как в чащу лесов.Слюна набегает, пузырится пеной.Он никнет на ложе свое постепенно.Навеки вокруг темнота, тишина.Когда же он ляжет для вечного снаИ в землю вернется, не вызвав участья, —Материя вновь распадется на части.

Смотрите: другой за решеткой не спит,Постель его смята. Он скачет, вопит.Молчания нет в одиночной палате.Он роет солому и рвет свое платье,Как будто в ожогах вся кожа его.Глядит, и белки стекленеют мертво,Зубами скрипит, кулаком потрясает,Кровавая оргия в нем воскресает.Не будь он в цепях, — берегитесь тогда!Попасться в могучие лапы — беда.Двойная дана сумасшедшему сила!Дай только ей волю — рвала бы, крушилаМогильные плиты в столетней пыли,Прошла бы по дальным дорогам земли,Неслась бы в горах грохотаньем обвала,Овраги бы рыла, дубы корчевала.И вот он простерт на земле, и, хоть плачь,Бессилен и наг этот дикий силач.И вертит его колесо вихревое,Сверкая нагими ножами и воя.Парит разрушенье над башенным лбом,Как в небе стервятник парит голубом.И только рычанье да смех беспричинныйВнезапно, как молнии, спорят с пучиной.И если он крикнет — то здесь глубинаНечленораздельного, страшного сна:Горячка справляет победу лихую,Сквозь бедную глотку трубя и ликуя.А смерть не добила страдальца ещеИ сзади стоит и трясет за плечо.

Вот так и стоишь пред столбами Геракла:Отвага слабеет, и воля иссякла,Но наглухо вбиты, не дрогнут столбы.И снова о них расшибаются лбы.Загадка для всех мудрецов это зданье.Здесь гибель назначила многим свиданье:Тот явится после утраты души,Внезапно лишенный покоя в глуши,Другой — заглядевшийся слишком упорноВ созданье бездонное, в ад его черный.И грязный преступник, и честный геройПодвержены общей болезни порой.Любого гнетет одинаковой властьюПроклятый недуг, роковое несчастье.И лорд, и король, и священник, и нищий —Все легче соломинки в бренном жилище.Постой у широко распахнутых врат.Здесь гордость и алчность незримо царят.Да, гордость и алчность одни! Их призывуПослушны все твари, кто мыслят, кто живы.Во тьму слабоумья влечет их поток…

Прощай же, Бедлам, безутешный чертог!Я глубже проникнуть в тебя не рискую,Я только смотрю на толпу городскуюИ вижу, что яростный гомон и гамЗвучит, как молитва безумным богам,А небо английское, в тучах косматых,Похоже на сумрак в больничных палатах.

Джин