Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны - Владимир Снегирев

Ну, ладно, карта ошиблась — какой с нее спрос. Однако вторая «неувязочка» была посущественнее. Обнаружив ее, Козлов крепко выругался, не стесняясь близкого соседства рядовых бойцов, а надо сказать, обычно он себе этого не позволял. Выйдя к самой воде, осмотревшись и выслушав по радио доклады командиров взводов, он понял: их бросили на группировку численностью никак не меньше полка (позже выяснилось, что мост и прилегающую к нему территорию обороняло формирование из полутора тысяч моджахедов).

Теперь наступило время принимать решение. Лежа за валуном, на присыпанной легким снегом земле, Сергей вдруг остро понял: от того, какое решение он сейчас примет, зависит и жизнь вот этих ребят, и его собственная.

Рота против полка? Да к тому же «духи» в обороне, у себя дома… Будут драться, как дьяволы. А у него — необстрелянный молодняк.

Валун надежно скрывал его от пуль. Он смотрел на мост и противоположный берег. Под пролетами моста копошились люди в чалмах, тянули провода, закладывали взрывчатку.

Одним своим концом, там, на противоположном берегу, мост почти упирался в довольно высокую глиняную башню, превращенную теперь в дот: из каждого окна — по вспышкам было видно — оттуда стреляли пулеметы и «Калашниковы».

Он смотрел. Пули ковыряли валун рядом с его головой. Он смотрел и жадно пропускал через себя все увиденное. Он впервые наблюдал противника так близко. А противник и не думал ретироваться при столкновении с советским подразделением, решив дать бой. Сейчас ничто не должно было от Сергея ускользнуть, любая мелочь могла решить исход будущего боя.

На том берегу, как стало теперь ясно, существовала подготовленная по всем правилам система обороны — с окопами, ходами сообщений, дотами. На этом берегу основной очаг сопротивления обнаружился в бывшем автопарке, слева от моста. Через 40 минут штурма, сделав гранатами проходы в саманном заборе, автопарк взяли, об этом Козлову сообщили по рации.

И тут же — плохая весть: в группе, десантировавшейся на правом берегу, убит се командир взводный Евгений Любин. Ах, Женя, Женя… Только училище окончил… Правдоискатель, упрямец… В первом же бою…

Новое сообщение, опять оттуда же: наша атака захлебнулась. Есть раненые. Пора было на что-то решаться. От него ждали приказа. Действия.

Идти на мост цепью — значит оставить убитыми и ранеными не один десяток человек. Да и поднять ли их в цепь? Страшно даже чуть-чуть высунуть голову из-за камня: так густо летит свинец. И будет ли оправданной победа, добытая путем таких жертв.

Ключ к мосту — это теперь абсолютно ясно — трехэтажная башня — дот, из которого ведется интенсивный огонь. Значит…

Другу своему, командиру третьего взвода Араму Авакяну, которого никто не звал Арамом, а все звали почему-то Володей, сказал (именно сказал, а не скомандовал — чтобы было доходчивее): «Я сейчас пойду к башне, а ты в это время организуй огонь из всех стволов по окнам. Из всех, особенно из пулеметов, понял? Чтобы ни один тип высунуться не смог, понял?»

Маленький бородатый Авакян кивнул и, пригнувшись, бросился было к своему взводу, но тут же вернулся, очумело уставился и переспросил: «Командир, я не понял: кто пойдет к башне? Какой взвод?» — «Я пойду. Действуй!» — «А-а», — опять ничего, кажется, не понял Авакян, но переспрашивать уже не стал.

«Готовы?» — через несколько секунд крикнул Сергей. Впрочем, он видел, что готовы.

Сергей махнул Авакяну рукой и, едва шквал огня обрушился на башню, поднялся во весь рост и побежал вперед. Один.

Если верно поется, что смелого пуля боится, то здесь был как раз тот самый случай. И еще невероятное, фантастическое везение.

Козлов бежал по мосту, открытый со всех сторон, бежал так, как никогда не бегал в своей жизни, и сотни глаз следили за этим бешеным спринтом — одни с надеждой, другие — сквозь прицелы автоматов и «буров» — с ненавистью. Когда потом Сергея спрашивали, что он чувствовал, обдуваемый свинцовым ветром, он отвечал: «Было очень жарко, спина вмиг стала мокрой». А дело, напомним, происходило зимой, шел снег, стоял мороз градусов десять.

В карманах ватника у него имелось шесть гранат, в подсумке — четыре запасных магазина к автомату да еще нож десантный. Добежав целым и невредимым до траншеи за мостом, он забросал ее гранатами, в три прыжка оказался прямо у подножия башни и остальные гранаты, не мешкая, швырнул в ее нижние окна: там, внутри, послышались взрывы, вопли, еще взрывы, видно, боеприпасы сдетонировали. Тут Калимулин оказался вдруг рядом, рядовой, он вслед за командиром побежал. Калимулин еще гранат принес, они тоже в башню полетели без промедления. Потом Климулин решил еще ближе к окнам подобраться, две перебежки сделал, а на третьей пуля его свалила.

Башня уже внутри горела, дым из всех щелей валил, а оттуда все равно стреляли. Потом всю ее сотряс страшной силы взрыв — запасы тола, хранившиеся там, довершили дело. Г руда дымящихся развалин осталась от башни…

Бойцы, «заведенные» дерзостью своего командира, довольно быстро подавили сопротивление других очагов обороны, вытеснив оставшихся моджахедов в горы. К 14.00 все было закончено. Потери у Козлова составили семь человек убитых и двое раненых.

А мост был подготовлен к взрыву и мог взлететь на воздух в любой момент. Дерзкий бросок Козлова опередил взрыв! Конечно, он действовал «не по правилам», не так, как учили, и после боя некоторые «умные головы» ему по этому поводу выговаривали: «Зря ты высунулся, не командирское это дело».

Сам Сергей после боя долго не мог уснуть. Проверив посты, ходил почти всю ночь по позициям роты, мучаясь вопросом: правильно ли поступил в той обстановке? А еще больше мучаясь от того, что потерял своих ребят. Это были первые жертвы в его роте…

В конце концов, все обдумав и взвесив, Козлов счел свои действия единственно правильными в той конкретной ситуации. «Бойцы ведь были совершенно необстрелянные, — объяснил он сам себе. — Если бы я не рискнул, потерь было бы много больше».

С тех пор прошло много лет. Козлов ушел из десанта, судьба его складывалась не гладко. О том, что случилось 12 февраля 1980 года, он вспоминать не любит.

Он вернулся

Руслан Аушев был тяжело ранен 16 октября 1986 года в районе перевала Саланг. Автоматная пуля прошила его тело навылет, по пути задев оболочку легкого и повредив печень.

За те почти четыре года, что он провел в Афганистане, Руслан много раз видел, как свинец сбивал с ног людей. С ним этого еще не случалось. Он не считал, что заговорен от пуль, и не тешил себя напрасными иллюзиями. Напротив, он отчетливо сознавал: рано или поздно это, по-видимому, случится. Иногда он пытался представить себе, как это может быть. Он знал, что плохо бывает тому, кто живет ожиданием пули, чей мозг ослаблен этим выматывающим ожиданием. Поэтому он редко позволял себе роскошь думать об этом. В бою же размышлять о таких вещах было вообще недосуг: настоящий командир под огнем заботится не о себе, а о своих подчиненных.

Сказать по правде, Руслан знал, что когда-нибудь пуля достанет его. У войны свои законы, и у него было достаточно времени, чтобы их усвоить.

… Пуля тупо уколола спину, когда он, пригнувшись, бежал от танка к укрытию. Останавливаться было нельзя, он как раз находился на самом опасном, простреливаемом со всех сторон участке дороги; следовало бежать, и он бежал, зная уже, что ранен и, похоже, тяжело.

Добежав до бэтээра, упал под левым бортом, рядом с радистом, который держал связь между подразделениями. Надо было руководить боем. Обернулся, глянул туда, где был всего минуту назад.

Обе машины продолжали гореть одним гигантским костром — пламя с гулом взметывалось метров на двадцать. Горели не только цистерны, чадно пылала резина, летели искры от головешек кузовов, даже металл, казалось, горел тоже.

Танк медленно сдавал назад от этого чудовищного костра, а ствол его пушки тянулся, целился прямо в ревущее пламя.

Стрельба усилилась. Автоматные и пулеметные очереди, умноженные горным эхом, метались между скал, сливаясь в один, почти непрерывный грохот.

— Передай разведчикам, чтобы пробивались к нам сверху, — сказал он радисту.

Хотел сказать по обыкновению быстро и громко, но не получилось. Пришлось останавливаться, чтобы собрать силы, едва ли не после каждого слова.

Радист послушно кивнул и склонился к микрофону. «Ничего не заметил», — понял Руслан. Он подумал об этом с некоторой досадой, потому что уже знал: долго ему не продержаться, надо было, чтобы кто-то помог, а для этого требовалось сказать о ранении. Как сказать? Кому? Идет бой, и все ждут от него четких и верных команд. Надеются на его опыт. Знают о его хладнокровии. Да что там говорить, для многих важен просто сам факт его присутствия здесь, рядом с ними.