Роман - Владимир Сорокин

- Антошенька... милый мой Антошенька...

- И я читал, я читал сейчас это и молодым, и нам, старикам, хоть, наверно, молодым это смешным покажется. Так, Рома? Если так, то я не сержусь, право не сержусь...

Роман встал с бокалом в руке и сказал:

- Милый дядюшка. Искреннее чувство смешным может показаться только глупцам и пошлякам. Я люблю вас. Я люблю вас всех, присутствующих здесь и радующихся нашему счастью. Радующихся искренно и непосредственно. Я предлагаю выпить за непосредственность, то есть за эту черту ваших характеров.... нет! Это слишком длинно! За вашу любовь, дорогие мои люди!

Роман протянул вперед свой бокал, и через мгновенье с ним чокнулись бы все присутствующие, но за темными окнами послышался шум подъехавшей коляски.

- Это Надюша! - воскликнул Красновский, - Умоляю вас, друзья, подождите, не пейте без нее, она нам этого никогда не простит!

- Подождем, подождем, конечно! - Антон Петрович поставил свою рюмку на стол.

- Для Надежды Георгиевны я повторю свой тост еще раз!

- Быстро Гаврила управился! Ай да конюх!

- Встретим, встретим вновь прибывших, друзья!

Шумно отодвигая стулья, все стали выбираться из-за стола. Дверь в гостиной распахнулась, и первой вошла Надежда Георгиевна Красновская. В руках у нее был букет алых роз, на лице удивление смешалось с живым любопытством.

- Надюшенька! Наконец-то! - замахал руками Петр Игнатьевич, подходя к супруге и целуя ей руку, но она, проворно обойдя его, направилась к Роману, никого не замечая, и подойдя, тут же спросила в свойственной ей спокойной, с оттенком надменности манере:

- Роман Алексеевич, вы женитесь?

Роман, держащий Татьяну за руку, с улыбкой поклонился Надежде Георгиевне и ответил:

- Да. Я женюсь.

- И Татьяна Александровна - ваша невеста?

- Да. Татьяна Александровна - моя невеста.

- Как дивно! А я полагала, что этот конюх все напутал. Дивно!

В замешательстве она смотрела на радостные лица молодых, затем заговорила, стараясь придать голосу былую уверенность.

- Ну что же, тогда...

- Тогда, Наденька, тебе остается только поздравить жениха и невесту! перебил ее Петр Игнатьевич, и все засмеялись.

Позади Красновской стояли Рукавитинов и Клюгин.

Николай Иванович от души смеялся, фельдшер же, как-то ухмыляясь, смотрел по сторонам.

- Ну, что ж... - начала Надежда Георгиевна, вызвав новый приступ веселья.

Оглянувшись на смеющихся, она улыбнулась сама и, передав невесте розы, с достоинством поцеловала ее, затем - Романа.

После Надежды Георгиевны к молодым подошел Рукавитинов.

- Поздравляю вас, Татьяна Александровна, - сказал он и, склонив голову со стариковской трогательностью и осторожностью, поцеловал руку невесты, - От всей души желаю счастья.

- Поздравляю вас, Роман Алексеевич, - легко сжал он после этого руку Романа и, глядя мягкими, слегка грустными глазами, продолжил, - От всей души желаю счастья.

И, благожелательно склонив седую голову, отошел в сторону, уступил место Клюгину.

- С помолвкою вас, - пробормотал Клюгин, пожимая руки молодым своей безвольною рукою и морщась так, словно у него заломило зубы.

- И нас, и нас всех с помолвкою! - возбужденно заговорил Куницын, - И мы теперь все с вами помолвлены! Мы все нынче одним живы, одной радостью, одною молвою! Так давайте же праздновать, давайте радоваться!

- Еще как порадуемся! - тряхнул головой Антон Петрович, - Дайте мне только пространства для речей!

- К столу, к столу, друзья!

- Непременно!

- Ромушка, Татьяна Александровна, можно к вам поближе? Господи, какие вы красивые!

- Петр Игнатьевич, прошу покорнейше наполнить кубки!

- Спешу, спешу исполнить...

- Поля! Гаша! Почему так мало вина? Вина, вина сюда!

Появились Поля и Гаша с вином, Красновский, заполнивши рюмки и бокалы, поднялся к заговорил:

- Друзья мои. Как старый, наживший плешь профессор истории, я, вероятно, мало что смыслю в любви. Эта единственная область человеческих взаимоотношений всегда притягивала меня, но и слегка пугала. В молодости, когда моя кровь еще была кровью, а не томатным соком, коим она является теперь, я влюбился в Наденьку, еще не понимая и не осознавая всей природы происходящего феномена. Я любил, но я не понимал, что люблю. Я понял это позднее и испытал приблизительно то же, что испытывал Колумб, плывший в Индию и наткнувшийся на новый материк, названный впоследствии Америкой. Ему было и страшно, и чудесно. Также было и мне, и страшно и чудесно. "Есть опьянение в бою и бездны адской на краю". Да! Я ходил по краю адской бездны, пусть это звучит высокопарно, но это так! Любовь - адская бездна, но как она притягательна, друзья мои! Как пьянит и мутит разум жар, выходящий из нее! Как красива огнедышащая лава, клокочущая в ее недрах! Мы называем эту лаву страстью, и как символично, что этимологический корень сего наименования - страх! Но! Но, друзья мои, это страх для людей робкого десятка, вроде меня, не для всех. Дабы покончить с моим недолгим хождением по краю бездны, скажу по совести: встретив Наденьку, я влюбился, влюбившись - испугался, а испугавшись - женился!

Дружный смех наполнил гостиную.

- Вот и лекарство от любви. Ха, ха, ха! - громко хохотал Антон Петрович.

Лидия Константиновна восторженно хлопала в ладоши, повторяя:

- Excellent!

Петр Игнатьевич подождал немного и, приподняв двумя пухлыми пальцами рюмку, продолжил:

- И этот тост я провозглашаю за тех немногих смельчаков, которые не боятся бездны и готовы не только ходить по ее краю, но и сорваться! Но и - прыгнуть! Но и, наконец, броситься в лаву, ни о чем не жалея! Я не хочу никого обижать, друзья мои, но на мой взгляд, среди присутствующих здесь мужчин такой человек один. Это Роман Алексеевич Воспенников. Я пью за вас. Роман Алексеевич, и за подобных вам!

- Браво! Прекрасный тост! - тряхнул головой Антон Петрович и потянулся рюмкой к Красновскому.

Роман встал и, подняв бокал, сказал:

- Спасибо, Петр Игнатьевич. Я действительно люблю. Но только не бездну и не хождение по краю. Я люблю Татьяну Александровну. Люблю и ничего не боюсь...

Он помолчал, опустив глаза, и, улыбнувшись, добавил:

- Я вас всех люблю.

Все зашумели и потянулись к нему чокаться.

- Ну, Рома, ну, злодей! - забормотал Красновский, выбираясь из-за стола и направляясь к Роману, но Роман вдруг поднял руку, прося тишины. Все смолкли, слушая.

- Татьяна Александровна открыла мне новый мир, - заговорил Роман после небольшой паузы, - Этот мир, чудесный, неповторимый, именуемый любовью. Каждый открывает его только однажды. Мне он открылся недавно. Теперь я совсем другой, я не такой, как прежде. Я живу в этом мире, и живу не один. Со мной человек, открывший мне все это чудо...

Он замолчал и, повернувшись к Татьяне, посмотрел ей в глаза.

Она ответила взглядом преданности и любви.

Среди тишины Рукавитинов встал и произнес своим мягким негромким голосом:

- За здоровье Татьяны Александровны.

Все выпили.

Красновский же, стоящий с рюмкой в руке, подошел к Татьяне, склонившись, поцеловал ей руку и, подождав немного, сказал:

- Je vous southaite tout le bonheur de l'amour.

И, торжественно выпрямившись, выпил. На некоторое время за столом умолкли разговоры и настал черед пряных яств лесного дома. Гости и хозяин с аппетитом принялись за еду.

И только для Романа и Татьяны ничего не существовало, кроме них самих. Глядя в глаза друг друга, они замерли.

- Милая, - еле слышно произнес Роман, накрывая своей рукой Татьянины пальцы.

Он хотел что-то сказать, но, поняв, что слова уже не так нужны им, улыбнулся.

- Скажи, скажи мне, - прошептала Татьяна, - Тогда, возле сада, ты знал, что все так случится? Знал?

- Знал, - прошептал Роман.

- А вчера? Вчера тоже знал?

- Знал.

- И... когда лежал у нас раненый?

- Тоже знал. Я всегда знал. С самого детства. Я ждал тебя, когда тебя еще не было.

Она посмотрела ему в глаза так, словно увидела впервые. Ее пальцы сжали его руку, и он впервые ощутил их молодую силу.

- Я люблю тебя, - произнесли его губы,

- Я жива тобой, - быстро ответили ее губы.

Ее пальцы снова сжали его руку.

Не отрываясь, Роман смотрел на нее. За столом же было шумно и радостно.

Антон Петрович встал и, знакомым жестом откинув седую прядь со лба, заговорил:

- Любезные мои соотечественники! То, что произошло сегодня - для всех полнейшая неожиданность, поэтому мои слова могут показаться вам легкомысленными, а мое утверждение - фантастическим и бестактным. Тем не менее, без страха быть причисленным к числу фанфаронистых пустоплетов, я хочу заявить, что для меня сия помолвка вовсе не неожиданна и тем более - не случайна. Не случайна! Романа я знаю с его появления на свет Божий, Татьяну Александровну - всего-навсего год. Казалось бы, какие две абсолютно разные цифры - тридцать и один. Кого из них, рассудите сами, я должен знать лучше? Но вы ошибетесь, друзья мои! Мне достаточно было тех нескольких первых встреч с Танечкой, чтобы не только понять всю неповторимость ее чистой души, но и полюбить ее, полюбить как родного мне человека. Я полюбил ее, как свою дочь, как чудный, чистый цветок! И я часто, очень часто думал вот о чем, друзья! Наша беспокойная, суетливая жизнь куёт из нас лицемеров, заставляя подчас думать одно, говорить другое, а делать - третье. Бог не дал нам с Лидочкой детей, но дал мне Романа, сына моего покойного шурина Алексея Воспенникова. Роман давно уже стал моим ребенком, нашим ребенком, и я был чрезвычайно рад этому И вдруг ему пришлось потесниться: в мою стариковскую душу вошла Татьяна Александровна! И вошла так легко, так сердечно, как некогда вошел сам Роман! Я любовался Татьяной Александровной, я радовался ее добродетелям, я благодарил Бога, что в нашем медвежьем углу расцвел этот цветок, но! Но я и молчал, как подобает столичному лицемеру. Я молчал, не в силах побороть свое лицемерие и рассказать всем о еще одном ребенке, подаренном мне провидением. Внутри себя я рассуждал по-стариковски, полагая, что мое признание может вызвать недоумение, а кое-кого и попросту шокировать. И я молчал, как Симеон, никому не в силах открыть своей тайны. Но, уважаемые мои единомышленники, глубины нашего сознания таят в себе поразительное, чтобы преподнести нам невероятное. Два ребенка, живущие в моем сердце, чрезвычайно близкие и похожие друг на друга чертами своих чистых и добродетельных душ, постепенно убедили меня в необходимости их единения. Это произошло постепенно, но с такой силой, с таким взаимопритяжением, что вскоре вместо двух отдельных личностей я обрел в своем сердце сиамских близнецов!