Изначальное желание - Дмитрий Денисов

Кряжистый алебардщик запоздало опомнился, едва не вскрикнул, и поспешно выронил смертоносное оружие. Женщина покачнулась и упала вместе с ним. Раздалось металлическое звяканье, и кровь обильно хлынула из страшной развороченной раны. Она пульсирующими толчками заструилась по серым камням, словно омывала их от грязи, и уходила в неплотные стыки. Но гадалку это уже не тревожило. Черные глаза разом померкли и остекленели — жизнь быстро покинула их. (Хотя при таком ранении человек долго еще корчится в предсмертной агонии). А душа свободною птицей рванула в бескрайнюю высь. Теснота тленной плоти уже не имела над ней власти.

Я невольно вскинул голову. Со стороны казалось, я выискиваю в небе далекие стаи. Но не певчих хозяев поднебесья высматривал я. Даже не редкие волнистые облака, которые сегодня оказались особенно красивы. И даже не лучезарное солнце, хоть оно и подернулось неожиданной багровой завесой. Я снова неприметно улыбнулся, подмигнул, и опустил голову.

Толпа мгновенно сгустилась. Люди толкались, перешептывались, выглядывали из-за спин друг друга. Над ними сгущался страх. Тот самый первородный страх, который гнездится в глубине каждого — страх перед судьбой. И не понимают они, что боятся прежде всего себя. Ведь каждый из них творец своей судьбы. Но не каждый об этом знает. А точнее — верит.

Со всех сторон набежали стражи и снова начали всех расталкивать. Но алебарды уже держали лезвиями вверх. Они быстро расширили пространство вокруг лежащей женщины. Для убедительности подъехало несколько конных. В их кольчужных руках змеями извивались темные плети. Люди возмущенно гудели, роптали, но все ж покорно расступались. Все с опаской поглядывали на плети. Но еще боязливее — на серповидные кованые лезвия.

Возле нас возник какой-то высокий знатный человек, мрачный как одеждой, так и взглядом. Все, кто стоял рядом, поджали языки. Черные хваткие глаза впивались во всех и вся. Орлиный нос и черная борода дополняли тревожный облик. Лишь золотой крест на шее сиял ярким пятном. Но блеск его казался каким-то зловещим. Так мерцают глаза голодного хищника, идущего на охоту. Я пристально наблюдал за необычным человеком. Он возник словно по волшебству — даже я не понял когда и как. От него веяло сырым пронзающим холодом. Он напоминал большого могильного ворона. Человек придирчиво осмотрел место происшествия, обвел враз притихшую толпу гнетущим взглядом и развернулся к виновнику. Невнимательный стражник тут же принялся бегло лепетать что-то оправдательное. Он указывал дрожащей рукой то на алебарду, то на холодеющий труп гадалки. Она лежала среди разбросанных фруктов, в разрастающейся луже крови. Человек в черном сурово взирал то на тело несчастной (или счастливой?) женщины, то на алебардщика. Губы его крепко сжимались. Он подозвал двух ближайших стражей, коротко распорядился, и они подхватили под руки собрата. Алебардщик принялся громко возмущаться. Высокий мрачный человек погрозил ему золотым крестом, и солдат безропотно сдался. Его быстро повели куда-то прочь.

Воины прибывали. Девушка, которая минуту назад желала отомстить этой гадалке, понуро молчала в сторонке. Глаза ее таили тяжелый влажный блеск. В них отражалось и мелькало что-то красноватое, когда она смотрела вниз и сдерживала подступающую тошноту. Разносчик тоже окаменел и до сих пор не мог прийти в себя. Он стоял с опущенными руками и чуть присев. Люди вокруг охали и причитали. Некоторые суеверно оглядывались и поспешно отступали подальше. Даже собаки перестали лаять.

Не странно ли?

Да, странно.

Но не для того, кто ведал истину.

А таков здесь был один…

Человек в черном коротко распорядился. Откуда-то появился полосатый полог. Солдаты поспешно завернули в него тело, подхватили и проворно понесли прочь. Толпа без лишних окриков в траурном молчании раздалась в стороны. Холщовый полог напитался темной влагой — за процессией тянулся четкий кровавый след. Все со смешанным чувством суеверного страха и недоумения провожали взглядом неудачливую гадалку.

Я тяжело вздохнул. Разжал кулак и посмотрел на ладонь, которую не так давно поднес предсказательнице. И всего-то — чистая гладкая поверхность! Что в ней такого убийственного? Другой бы так и вовсе не обратил внимания. Эх! Я в очередной раз убедился, что нельзя шутить с истиной! Нельзя так свободно преподносить ее людям, полагая, что им это необходимо! Нельзя! Вот к каким неожиданным последствиям она, порой, приводит. Ее можно лишь давать по крупицам, на что, собственно, и уходит вся человеческая жизнь. Но не так сразу. Иначе то может повлечь смерть. Да, не всякий в состоянии принять истину враз.

Я спокойно опустил руку. И если кто-то посмотрел бы вниз, то теперь ужаснулся бы еще больше — на ладони медленно и торжественно проступали какие-то странные линии. Они незаметно ползли по бледной коже. Казалось, то змеи спешили на охоту. Они замирали, они вздрагивали, бывало — возвращались назад. Иные снова пропадали, их место занимали новые. Некоторые были тонкими и неприметными, другие четкими и длинными. Но это неважно. Важно то, что они были. Теперь. Впрочем, они с такой же легкостью снова могут исчезнуть. Никто не должен ведать о моей судьбе. Особенно те, кто способен ее узнать. Иначе во мне снова увидят человека.

Судьба — удел человека.

У меня нет судьбы.

У меня есть желания.

И пусть говорят, что любое действие предопределено. Пусть это даже и так. Ведь это хорошо. Это порождает связь между всеми действиями, порождает реальность и время. Но не для всех. Особенно не для тех, кто обожает играть судьбой…

Кисть наполнялась теплом. Она наполнялась кровью. Наполнялась желаниями, истинными желаниями, которые толкают нас на предопределение своей судьбы. Да и чужой, как видите, тоже. Толчки отдавались легким шумом в голове. Там рождались новые желания. Откуда они берутся? До сих пор не ведаю. Но говорю — это неважно. Важно то, что они рождаются. И силятся претвориться в жизнь через наши руки. Через наши слова. Через наши мысли.

Я не чувствовал скорби. Не чувствовал и радости. Лишь то неземное блаженство, которое способен ощущать каждый, кто что-то создает. Или творит. То есть, уподобляется Творцу. А мысль о том уже есть неземное блаженство. По крайней мере, для того, кто так мыслит. Для того, кто такового желает. И устремляется из глубин своей мечты в жесткий, прочный мир реальности и чужих противоречивых желаний. В наш мир. Наш родной, милый, непознанный и чудовищно прекрасный мир. Который и есть подлинное желание первейшего Творца. Или, как я зову его иногда — прародитель мысли.

Я усмехнулся и беззвучно растворился среди толпы. Я оставлял ее наедине со своими поникшими и грустными желаниями. Со своим страхом смерти и боязнью потерять то немногое, что способен скопить человек при жизни. Да, лишь смертный человек…