Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования - Филип Шенон

На допущенный судьей промах отозвалась гневными передовицами консервативная печать, давно уже недолюбливавшая Уоррена. The Columbus Enquirer (Колумбус, штат Джорджия), заявила: «Уоррен придал новую зловещую ноту» расследованию. «Высказывания Уоррена подрывают общественное доверие», – предупреждал автор статьи, настаивая, чтобы комиссия «немедленно разъяснила, что он имел в виду»8. В Конгрессе на главу Верховного суда обрушился республиканец Огаст Йохансен из Мичигана – его округ примыкал к округу Форда. Конгрессмен заявил, что слова Уоррена «подрывают важнейший для расследования фактор – общественное доверие»9.

В письме, адресованном разгневанным коллегам, Форд признавал, что и его смутило заявление Уоррена, однако глава Верховного суда попросту заблуждается: «Могу вас в качестве члена комиссии заверить, что вся информация, касающаяся официальных обязанностей комиссии, будет обнародована вместе с ее отчетом».

Даже друзья Уоррена обеспокоились, не сорвал ли он своим выступлением расследование. Ведущий редактор журнала Newsweek Лестер Бернстайн, узнав о промахе Уоррена, встревожился настолько, что попросил Кэтрин Грэм, президента Washington Post Сompany и владелицу этого журнала, передать Уоррену письмо в офис Верховного суда: Бернстайн знал, что Кэтрин Грэм дружна с Уорреном. Довольно-таки высокомерным тоном Бернстайн советовал главе Верховного суда полностью прекратить общение с журналистами. «Мне представляется, что вы производите нежелательное впечатление – без всякой на то надобности, – публично обсуждая, пусть даже и с осторожностью, еще не законченное расследование, – писал он. – Ежедневное непродуманное общение с репортерами чревато рисками неверного цитирования, недоразумений и злонамеренных сенсаций. Все это, я полагаю, сыграло свою роль в недавнем скандале по поводу того, произнесли вы или не произнесли фразу насчет того, что некоторые улики по делу останутся сокрытыми “при нашей жизни”». Журналист посоветовал Уоррену не выступать самому, а подобрать себе опытного представителя по связям с общественностью.

Миссис Грэм приложила к этому посланию личное письмо Уоррену, начинавшееся словами «Уважаемый судья!» В целом ее мнение совпадало с мнением коллеги. «Он очень умен и он очень встревожен, – отзывалась она о Бернстайне. – Я, как и он, прошу прощения за доставленное вам дополнительное беспокойство, но он считал своим долгом предупредить вас»10.

Уоррен письменно ответил миссис Грэм, что советы Бернстайна «вполне уместны». Самому Бернстайну он писал: «Вы, как никто, правы», и сообщал, что намерен изменить «свои отношения с прессой, и без того непростые. Комиссия попала между молотом и наковальней. Мы бы хотели вовсе избежать паблисити, но давление становится прямо-таки истерическим». Судья также писал, что его слова исказили, хотя и не уточнял, в чем именно заключается недопонимание: «якобы я утверждал, что часть показаний не будет обнародована при нашей жизни. Заверяю вас, что это совершенно чуждо нашим желаниям и намерениям».

На самом деле кое-какие секреты Уоррен предпочел бы скрыть – может быть, навсегда, и уж во всяком случае, на время работы комиссии. В основном это касалось личной жизни Марины Освальд.

В понедельник, 17 февраля, Гувер направил Рэнкину секретное послание с ошеломляющим – и, как вскоре было установлено, неверным – сообщением, будто молодая вдова подверглась насилию, когда находилась в Вашингтоне для дачи показаний комиссии. Из «конфиденциального источника» ФБР стало известно, что она «была силой принуждена к половому акту» своим менеджером Джеймсом Мартином в ее номере в гостинице «Уиллард», писал Гувер11. Источником, по всей видимости, был деверь Марины Роберт, который узнал о происшествии от самой Марины после ее возвращения в Даллас.

Рэнкин отреагировал без промедления и в тот же день встретился с инспектором Секретной службы Томасом Келли, который обеспечивал связь Секретной службы с комиссией12. Обвинение Марины затрагивало прежде всего Секретную службу, поскольку в Вашингтоне миссис Освальд находилась под ее защитой. Каким образом она могла пострадать от сексуальных домогательств, в то время как агенты Секретной службы дежурили у дверей номера?

Рэнкин предупредил Келли: Секретная служба должна срочно разобраться, есть ли хоть доля истины в этом обвинении. Келли смутился: как Рэнкин указывал в служебной записке, он «категорически утверждал, что впервые слышит» об изнасиловании. На глазах у Рэнкина Келли взял телефонную трубку, позвонил в отделение Секретной службы в Далласе и велел немедленно направить агента в дом к Мартину, чтобы проверить, не там ли находится Марина Освальд13.

Вскоре из Далласа пришел ответ: Марина съехала от Мартина и поселилась у Роберта Освальда. Два дня спустя далласские агенты ФБР допросили Марину, и та отрицала изнасилование: теперь она утверждала, что у нее с Мартином уже несколько недель как завязался роман и то был единственный случай их близости, имевший место в пятницу, 7 февраля, в номере гостиницы, после того как Марина отпустила на ночь приставленного к ней агента Секретной службы. По ее словам, Джеймс Мартин тайком проник в ее комнату. «Я приняла ванну и полураздетая вернулась в спальню. Джеймс окончательно раздел меня, и у нас был половой акт. Это произошло с моего согласия, и я не сопротивлялась»14. Она также заявила, что сказала Мартину в Вашингтоне: замуж за него она не пойдет, но станет его любовницей и при этом будет по-прежнему проживать в доме Мартинов вместе с Джеймсом и его женой.

В выходные Марина с Джеймсом Мартином вернулась в Даллас, в дом Мартинов. В воскресенье она с Робертом наведалась на могилу мужа и тогда сообщила деверю о случившемся. Тот возмутился и велел ей немедленно разорвать деловые отношения с Мартином и переселиться к нему. Марина согласилась и даже зашла еще дальше, решив, что обо всем должна быть извещена и жена Джеймса. «Пусть его жена знает всю правду», – заявила она. В тот же вечер Марина позвонила миссис Мартин, причем Мартин также участвовал в разговоре с другого телефонного аппарата, и сказала, что «прекращает отношения с ним в качестве менеджера и любовника».

Этот рассказ миссис Освальд ФБР передало комиссии Уоррена, и Рэнкин еще больше занервничал, опасаясь, что вокруг юной вдовы, чьи показания играли столь важную роль в подготовленном комиссией обвинении ее мужа, теперь разразится скандал. Очень многое зависело от благонадежности этого свидетеля, а если эта история получит распространение, на том и конец усилиям комиссии выставить ее ни в чем не повинной, сраженной горем женщины, которая нашла в себе мужество опознать в супруге убийцу президента. Марина превратится в соблазнительницу, разрушительницу чужого домашнего очага.

Вскоре и нравственность Марины, и ее благонадежность подверглись еще более пристальному рассмотрению. Вслед за ней давать показания перед комиссией в Вашингтоне должен был Роберт Освальд, и он заранее передал членам комиссии копию рукописного дневника, который вел со дня покушения. Там имелась настораживающая запись, сделанная месяцем ранее, в воскресенье, 12 января. В тот день, писал Роберт, они с Мариной собирались посетить могилу Ли, и он заехал за Мариной к Мартинам. Джеймс отвел его в сторону, чтобы передать только что услышанное от Марины: дескать, ее муж первоначально планировал убить вице-президента Ричарда Никсона, когда тот в 1963 году приезжал в Техас. Уже в машине Роберт расспросил Марину, и та подтвердила этот рассказ.

Для некоторых членов комиссии то было окончательным ударом по доверию к Марине: о заговоре против Никсона она больше никому не говорила, ни словом не упоминала о нем в показаниях перед комиссией в начале февраля.

Форда вновь открывшаяся информация о заговоре против Никсона ошеломила. «Неужели Марина просто забыла об этом упомянуть?» – недоумевал он. Или же у нее имелись более зловещие причины скрывать информацию? «У многосторонней Марины обнаружилась еще одна сторона»15, – заключил Форд.

Показания комиссии Роберт Освальд давал спокойно и по существу. На членов комиссии его собранность и ум произвели благоприятное впечатление. «Этот молодой человек, одетый достаточно консервативно, вежливый, добросовестно старался воспроизвести многолетнюю историю своей семьи, – отзывался о нем Форд. – Я даже подумал, смог бы я с такой точностью ответить на вопросы о моей семье»16.

Согласно показаниям Роберта, он с сожалением пришел к выводу, что его брат убил президента и сделал это в одиночку. Он полагал, что Ли имел достаточно опыта в обращении с винтовкой, чтобы застрелить Кеннеди, тем более когда президентский кортеж замедлил ход перед Техасским складом школьных учебников. Роберт, как и его брат, отслужил в морской пехоте и знал, что инструкторы считали Ли метким стрелком. Оба брата любили охоту; по словам Роберта, Ли рассказывал ему о том, как в России охотился на птиц.