Голоса из окон. Ожившие истории петербургских домов - Екатерина Кубрякова

Берберова Н. Курсив мой: автобиография. М.: ACT, 2014.

Богданова О. Адамович Татьяна Викторовна // Энциклопедический словарь «Литераторы Санкт-Петербурга. XX век». — Изд-во: Книжная лавка писателей, 2021.

Весь Петроград на 1917 год: адресная и справочная книга г. Петрограда / под ред. А. П. Шашковского. — СПб.: издание т-ва А. С. Суворина; Новое время, 1917.

Гаврилова О. А., Петров В. В. «Надо уделить первостепенное внимание изучению прошлого университета…»: Петроградский/Ленинградский университет 1918–1931 гг. в воспоминаниях И. В. Егорова // Новейшая история России. — 2014. - № 2 (10).

Егоров И. В. От монархии к Октябрю: воспоминания. — Л.: Лениздат, 1980.

Леонтьев Я. В. «Скифы» русской революции. Партия левых эсеров и ее литературные попутчики. — АИРО-ХХI, 2007.

Мейлах М. Поэзия и миф. Избранные статьи. — Языки славянских культур, 2017.

Гумилев Н. Колчан. — Пг.: Гиперборей, 1916.

Доходный дом О. Головкиной

(1840, архитектор К.-В. Винклер) ул. Достоевского, 28 / Разъезжая ул., 24

«Задолжал я солдату на Разъезжей 45 рублей. Стоял я у него в деревянном флигельке. Голод, холод, а тут еще горячка. Жильцы посылали меня ко всем чертям. Однако я выздоровел, но жить было нечем, а солдат пристает с деньгами. Я кое-как отделываюсь, говорю, что пришлют. Раз он приходит ко мне и начинает ласково: «Напишите, что вы мне должны 45 руб., а в залог оставляйте свои вещи». Я был рад и сейчас же удовлетворил его просьбу. Ну, думаю себе, гора с плеч долой.

Отправляюсь к приятелю на Петербургскую сторону и сижу до позднего вечера. Возвращаюсь домой вдоволь наговорившись и совершенно уверенный в том, что солдат меня не скоро теперь потревожит. Дворник пропустил меня с какой-то улыбочкой: извольте мол, попробуйте итти. Подошел я к флигельку и стучусь. «Кто вы?» — спрашивает солдат. «Постоялец ваш, Некрасов», — отвечаю. «Наши постояльцы все дома», — говорит. «Как, говорю, все дома: я только что пришел!» «Напрасно, — говорит, — беспокоились: вы ведь от квартиры отказались, а вещи в залог оставили…»

Николай Некрасов

Что было делать? Пробовал бедняга браниться, кричать — ничто не помогло. Солдат остался непреклонен. Была осень, скверная, холодная осень, пронизывающая до костей» [167].

Петербургская жизнь Николая Некрасова, приехавшего покорять столицу, когда ему не исполнилось еще и семнадцати лет, поначалу едва не свела его в могилу. Постоянный голод, болезни, отчаяние найти хоть какой-то заработок за три года превратили прибывшего из Ярославской губернии юношу в «живой труп». Через сорок лет, умирая от рака кишечника, поэт снова испытает боль, похожую на ту, что мучила его в юности, — он будет убежден, что месяцы непрекращающегося голода в 1837–1840 годах роковым образом определили все дальнейшее состояние его здоровья.

Квартирные хозяева одного из первых пристанищ начинающего поэта на улице Разъезжей, как, впрочем, и осмотревшие подростка доктора, были настолько уверены в скором конце своего нищего жильца, что, не надеясь получить от него долг, решили взять хотя бы вещи, хотя и тех было немного, и выгнать несчастного.

Кутающийся в обноски, больной, заплаканный Некрасов даже у попрошаек, которые и сами выглядели не намного лучше, вызывал жалость — выкинутого из дома на Разъезжей юношу, который к утру бы околел, спас один из таких нищих, притащив на время в свое обиталище…

«Петербург — город великолепный и обширный! Как полюбил я тебя, когда в первый раз увидел твои огромные домы, в которых, казалось мне, могло жить только счастие, твои красивые магазины, из окон которых метались мне в глаза дорогие ткани, серебро и сверкающие каменья, твои театры, балы и всякие сборища, где встречал я только довольные лица, твои больницы и богадельни, как дворцы роскошные и огромные!.. Столько богатства и роскоши, столько всяких удобств увидел я, что не верилось мне, чтоб нашелся здесь бесприютный. <…>

Но…

Я узнал, что у великолепных и огромных домов, в которых замечал я прежде только бархат и золото, дорогие изваяния и картины, есть чердаки и подвалы, где воздух сыр и зловреден, где душно и темно и где на голых досках, на полусгнившей соломе в грязи, стуже и голоде влачатся нищета, несчастье и преступление. Узнал, что есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и подвалах, потому что есть счастливцы, которым тесны целые домы…

И я спустился в душные те подвалы, поднялся под крыши высоких домов и увидел нищету падающую и падшую, нищету, стыдливо прикрывающую лохмотья свои, и нищету, с отвратительным расчетом выносящую их напоказ. <…> И сильней поразили меня такие картины, неизбежные в больших и кипящих народонаселением городах, глубже запали в душу, чем блеск и богатства твои, обманчивый Петербург! И не веселят уже меня твои гордые здания и все, что есть в тебе блестящего и поразительного!» [168]

Почему же прибывший в город из собственного родового имения дворянин столкнулся с такими лишениями? Почему не зрелый еще человек, подросток оказался без средств и поддержки?

Всему начало здесь, в краю моем родимом!.. И с отвращением кругом кидая взор, С отрадой вижу я, что срублен темный бор — В томящий летний зной защита и прохлада, — И нива выжжена, и праздно дремлет стадо, Понурив голову над высохшим ручьем, И набок валится пустой и мрачный дом, Где вторил