Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

выражавшейся в болезнях или импотенции. Были допрошены пятнадцать мужей и братьев женщин, ставших жертвами недуга, и, кроме того, еще семьдесят пять свидетелей-мужчин из Духа вместе с женами (нам известно как минимум о десяти). В начале XVIII века, по данным переписи, в Духе проживали триста взрослых мужчин [Водарский 1977: 204]. Предположительно женщин было примерно столько же: получается, что сорок пять «испорченных» вкупе с сотней допрошенных составляли около четверти (24 %) взрослого населения города.

Две женщины, фигурировавшие в деле с самого начала – вдовая Лукерица Захаровна и замужняя Ориница Ярофеевна, – немедленно подверглись пыткам и тюремному заключению, но основное внимание следствия было обращено на пятерых мужчин и их родственников. Игошка Салаутин, один из первых трех обвиняемых, и его брат, «детина» Янка Салаутин, якобы наслали порчу на жену еще одного лухца, Луки Фролова. Та выкрикивала в бреду слова «мастер» и «поручик» (то есть поручитель). Эти бессвязные выкрики побудили Луку обвинить во всем братьев Салаутиных, «потому что у меня кобола [кабала] на нево была в деньгах заемных, а брат ево родной Митка был порукою»[353]. Но главной жертвой недовольства горожан стал местный целитель Терешка Малакуров. По словам свидетелей, он хранил у себя дома заклинания, травы и обереги, и многие приходили к нему в надежде исцелиться. Федька Попов и священник по имени Матвей признались, что платили Терешке за врачебные советы, когда их жены впали в кликушество.

Далее следствие заинтересовалось пришлыми – например Архипкой (он же Аршутка) Фадеевым, монастырским крестьянином из деревни, и Янкой Ерохиным, бродячим скоморохом. Последний стал мишенью для обвинений после его ссоры с Манькой, женой рыбака и дочерью одного из самых известных горожан. Все началось, когда муж Маньки в Великий пост пригласил скомороха в дом тестя и велел жене налить ему вина. По словам отца женщины, та ответила: «Ведаешь ж де ты что батка мой скоморохов не любит», «и вина не подносла». После этого пропал ее платок и начался приступ кликушества. Отец (а не муж, что любопытно) подал жалобу от ее имени, заявив, что последовательность событий вполне доказывает вину скомороха[354].

Первая партия обвиняемых включала, как ни странно, Федьку Васильева Козмина, сына одного из именитых горожан. Отец Федьки, сапожник по профессии, участвовал в городском управлении и никогда не был замечен ни в чем предосудительном. Обвинение против Федьки выдвинула женщина, выкрикивавшая его имя не только во время приступа кликушества, но и будучи в сознании. На подошве его сапога она заметила крест – несомненный признак связи с Сатаной.

Обвиняемые подверглись заключению и допросу с пытками, кроме Федьки Васильева: тот благоразумно скрылся, как только положение стало опасным для него, и не показывался больше года. На первом допросе все отвергали обвинения в колдовстве, признаваясь разве лишь в том, что лечили эпилепсию и грыжи у детей при помощи «слов». Тем не менее некоторые признались, что применяли защитную контрмагию на свадьбах, отгоняя злых духов. Выяснилось, что кое-кто умел еще и лечить импотенцию.

Несколько сеансов пыток (битье, поджаривание, пытки водой) позволили получить от всех, кроме Игошки Салаутина, исчерпывающие признания, в соответствии с наводящими вопросами. После второй пытки Терешка Малакуров сказал, что произносил заклинания по отводу хвори на ветер или на бродячую собаку, рассыпал соль на улицах и перекрестках: «хто перейдет и тово возьмёт, пуще найдет тоска и быть дрожи и кричать всякими голосы, а иной ичет [икает] и себя ест и людей кусает»[355].

Находясь под сильнейшим давлением, подозреваемые не только пускались в подробные рассказы о своем мнимом колдовстве, но также оговаривали друг друга и называли имена все новых «колдунов». Терешку пытали с крайней жестокостью, и он оговорил свою жену Оленьку, которую будто бы научил всему, что знал сам; кроме того, она тайно пронесла для него заговоры из тюрьмы и даже сама их составляла. Оленьку схватили и пытали, пока она не подтвердила полностью показания мужа. В соответствии с царским указом, Терешку Малакурова, Янку Салаутина, Архипку Фадеева и Янку Ерохина казнили (27 июля 1658 года). Оленьку, жену Терешки, и, вероятно, еще двух женщин, подозревавшихся с самого начала, закопали в землю по шею, оставив умирать. Игошка Салаутин не признал своей вины даже после многократных пыток и тем сохранил себе жизнь. Федьку Васильева к этому времени так и не нашли.

При этом казни не означали, что все закончилось. Упорно отрицавшего свою вину Игошку Салаутина пытали вновь. Его мать, вдову Настасью, и младшего брата Митку бросили в тюрьму. Оба выдержали троекратные пытки, но ни в чем не признались. Через год после казней прокатилась последняя волна обвинений, связанных на этот раз с запоздалым насыланием порчи на маленькую Настасицу, дочь Томилы Ежова, когда та проходила мимо тюрьмы. Вот запись ее показаний:

7167 [1659] июня 23 учинилось над девочкою луховского посадского человека над Томиловскою дочкою Ежовскова Настасицею. Пришла де та девочка с калачками к тюрме к трубке и пришол де к ней детина молод чермен и та девочка отошла к другой трубке и тот же детина пришол к ней ис тое де трубки шиб ей дым и ветр и нашла на нее тоска и как пришла домой и ее почало ломать и кликота обявилась[356].

Этот случай породил новую «эпидемию» кликушества. Многие из тех, кто уже исцелился от этого недуга с помощью времени и молитв, вновь стали жертвами истерических припадков. Назывались имена горожанок, будто бы ставших источниками заразы, но чаще всего обвиняли вдову Настасью Салаутину и ее двух оставшихся в живых сыновей, а также Федьку Васильева, которого наконец нашли и заключили в тюрьму, и других подозрительных личностей[357].

Новый воевода Назар Олексеев сообщал в Москву, что виновные раздают «корене и травы всякие и соли в узлах по улицам и у ворот обявливаются и от тех государь трав и кореня и узлов чинитса многая порча а в кликоте те порченые жены кличют и впред де будет <…> многая порча». По его словам, все это грозило продолжиться, если только царь не примет срочные меры[358]. Проблема, однако, не решилась. В 1660 году очередной воевода, Микифор Обруцкой, переслал в Москву челобитную двух горожан, жаловавшихся на то, что порче подверглись еще две женщины, строившие гримасы и испускавшие вопли. Женщины, сделавшиеся ранее жертвами колдовства, возложили вину «на тех волшебников на Федку Василева сына Сапожникова да на Игонка да на Митку Салаутинских да на мать их родную