Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

в обществе сохранялось сильнейшее предубеждение в отношении свободно распространявшейся грамотности. Ввиду этого мужчины, имевшие больше шансов освоить хотя бы начатки грамоты, больше, чем женщины, рисковали быть обвиненными в колдовстве.

«Испорченные» жены: кликуши и язык власти

В мире русского колдовства все-таки существует место, где почти исключительно женские голоса звучат в полную силу, пусть и не всегда отчетливо. Женщины обретали голос – будучи заколдованными, в состоянии кликушества, которое сильнейшим образом отражалось на них – и эти высказывания фиксировались в официальных документах.

В декабре 1648 года царь Алексей Михайлович издал грамоту, разосланную во все города. Воеводам было велено следить за тем, не наблюдается ли случаев дурного поведения, которое недавно привело к бунту в Москве:

Чинитца бесчинство. Многие люди поют бесовские сквернословесные песни и против воскресных дней в субботу в вечеру и в воскресные дни. <…> Да на рождество ж Христово и до богоявления собираетца на игрища соборища бесовские да пьяные ж ходят по Москве попы и иноки и всяких чинов православных христиане.

Отмечались и другие случаи предосудительного поведения: многие люди «кликали», став жертвами безумия или порчи, насланных колдунами[344].

Возможно, царь проявил излишнее беспокойство: этот особый вид порчи – кликушество – не был так уж широко распространен, или, во всяком случае, сведения о подобных эпизодах редко встречаются в судебных документах. Из рассматриваемых в нашей книге судебных дел только в 18 есть упоминания о кликушестве, причем три наиболее заметных случая произошли в Лухском воеводстве, на протяжении относительно короткого промежутка времени в несколько лет[345]. О кликушестве говорится также в житиях святых и других текстах религиозного содержания, но в целом это явление в XVII веке было нечастым – во всяком случае, письменные источники умалчивают о нем. Так или иначе, у кликуш наблюдались непонятные и устрашающие симптомы, очень напоминавшие одержимость злыми духами в других культурах, а потому даже отдельные проявления кликушества вызывали глубокую тревогу.

Не склонные слишком сильно обдумывать и классифицировать явления повседневной жизни, обитатели Московского государства почти не оставили письменных свидетельств, позволяющих выяснить, что они думали о кликушестве. Даже соответствующий лексикон выглядит расплывчато. Авторы челобитных, откликаясь на царскую грамоту, разделяли опасения по поводу случаев этой сверхъестественной порчи особого вида, но устоявшегося термина для ее описания не было. Считалось, что колдуны «портят» людей и те страдают от «порчи», но эти общие термины применялись ко множеству других состояний, возникающих при насылании проклятия – от болезни и смерти до любовного томления и бесплодия. Кроме того, подвергаться «порче» мог, например, урожай или порох. Пострадавшие «кликали», обычно нечеловеческим голосом, «икали и лаяли», издавали звуки наподобие птичьего щебета, сыпали ругательствами. Свидетели таких приступов перечисляли сопутствующие им симптомы: сильное головокружение, временную слепоту, изнуряющее уныние, иногда потерю сознания. В отдельных документах пострадавшие именуются «одержимыми», кое-где указывается, что их «испортили кликотною и ломотною всякою скорбью» или «всякими нечистых дух»[346]. Слова «дьявольское нахождение», которые мы встречаем и в заговорах, также обозначают кликушество. В некоторых – но не во всех – судебных делах и многих повестях, пересказанных в житийных текстах, эта болезнь приписывается действию нечистой силы, насылаемой колдуном[347]. «Порча» и связанные с ней термины соответствуют нечеткому, неопределенному пониманию происхождения этого расстройства, свойственному жителям Московского государства: оно могло приписываться проклятию со стороны колдуна, вхождению нечистого духа или неизвестной причине. Однако вплоть до того, как при Петре Великом утвердился скептический взгляд на это явление, никто не сомневался в одном: кликуши были безвинными жертвами потусторонних сил, а не колдунами или мошенниками[348].

«Непригожее ни Божию ни человеку»: лухские крикуны

Осудив «богомерские» деяния, Алексей Михайлович в том же 1653 году послал лухскому воеводе грамоту с повелением объявить во всех городах и деревнях воеводства о необходимости оставить греховные привычки и вести благочестивую жизнь. Ко всеобщему облегчению, воевода, сделав это, послал отчет, гласивший следующее: «Я холоп твой <…> заказ учинил и опосле тово, государь, никаков человек таких злых богомерских дел мне холопу твоему не обявливал»[349]. Тремя годами позднее картина была уже далеко не столь радужной. На протяжении 1656–1659 годов Дух сотрясали ужасающие колдовские процессы: обвиняемыми были около двадцати пяти практикующих колдунов, а замешанными в той или иной степени порой оказывались все жители города[350]. Центральное место во всем этом занимала вспышка кликушества – самая крупная из отраженных в документах XVII века.

Весной 1656 года, накануне Николина дня, вдова по имени Татьяна, находясь на церковной службе, стала жертвой странного приступа: будучи в невменяемом состоянии, она принялась кричать о том, что трое горожан, две женщины и один мужчина, Игошка Салаутин, наслали на нее порчу при помощи зачарованного хлеба[351]. Зараза начала расползаться, симптомы проявлялись и у других женщин города, чьи мужья и отцы стали подавать челобитные. Воеводе Григорию Кайсарову было приказано расследовать случай «волшебной болезни», «взяти тех людей которые в порче явились», и наблюдать за теми, которые в своей «кликотной немочи» внезапно «учали кликать всякими розными гласы птичим и звериным гласом». Кроме того, царь велел применять к виновным жестокие пытки и «многих людей мужского полу велеть казнить а женского полу велеть в землю окапавать землею для того что иным таким людем впред портить было неповадно»[352].

В присутствии воеводы, а затем – присланного из Москвы следователя пострадавшие женщины единодушно заявляли о своей неспособности припомнить, что они говорили или делали в приступе кликушества. Вспоминалось только одно: как они испытывали слабость и тошноту, стоя в церкви. Сердце начинало учащенно биться, готовое чуть ли не вырваться из груди, ощущались озноб, ломота, жар. Придя домой, женщины теряли чувство пространственной ориентации, их охватывал «страх». В глазах темнело, стены словно смыкались вокруг них и начинали вращаться и «шаркать» (трястись). Эти бредовые состояния чередовались с периодами невыносимой боли, накатывавшей волнами, и так продолжалось недели и даже месяцы.

Мужчины – мужья, братья, свойственники пострадавших – описывали симптомы более подробно, жалуясь, что их жены и дочери ревут по-медвежьи, гогочут по-гусиному, лают по-собачьи. Женщины издавали те же звуки, что и дикие животные – птицы, медведи, зайцы – или домашний скот, икали «всяким голосы», строили гримасы, падали на пол, выкрикивали угрозы. В своем безумии они кусали себя и других, говорили «непригожее ни божию ни человеку».

В следующие два года симптомы кликушества наблюдались у тридцати пяти жителей Духа (тридцати трех женщин и двух мужчин), еще десять мужчин страдали от порчи другого рода,