Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли) - Петер Фёльдеш

— Вот то-то и оно! — торжественно воскликнул Лейриц. — Обмен нотами — не что иное, как свидетельство нашей победы. Выходит, Антанта не на шутку встревожена нашими успехами в Словакии. Иначе почему заправилы Антанты изъявили готовность пригласить на мирную конференцию представителей венгерского правительства? Они предпринимают отчаянные усилия, лишь бы приостановить наступление наших войск на севере. Антанта опасается полного разгрома чешской армии.

Тибор вздохнул и усмехнулся скептически.

— Усилия их не столько отчаянные, сколь коварные. Ты прочел сообщение с позиций убежденного коммуниста и, бесспорно, уловил самую суть. А теперь прочти его еще раз глазами обывателя, ну, или хотя бы с недоверием. Тогда ты обнаружишь еще кое-что…

— Что тут можно обнаружить? — недоуменно пожал плечами Лейриц.

— Обрати-ка внимание на фразу: «Твердая воля союзников положить конец ненужной вражде выразилась в том, что они ужо дважды удержали румынские войска, намеревавшиеся перейти демаркационную линию, затем границы нейтральной зоны, предотвратив тем самым их дальнейшее продвижение к Будапешту». Если верить Антанте, выходит, что румынам оказалось не под силу удушить нас не потому, что мы… ты, я, Штейнбрюк, Зайдлер, Муссонг и все участники революционного переворота 21 марта захлопнули двери перед их носом на подступах к Соль-ноку, не потому, что полки победоносной Красной Армии под водительством Штромфельда нанесли румынам сокрушительное поражение под Мишкольцем, разгромили их в районе Токайских гор и заставили отступить за Тису. Не потому, наконец, что, стремясь оказать нам действенную помощь, войска Украинской Советской Республики атаковали с тыла румынскую армию и с боями дошли почти до Кишинева… А неотразимая сила международной пролетарской солидарности?! Какое там! На нашу боевую мощь нет и намека. Всеми своими успехами мы, видите ли, обязаны великодушию и миролюбию Антанты. Не внять пожеланиям этакой почтенной и добросердечной Антанты а впрямь грешно.

— Но кто же примет это всерьез, Тибор?

— Кто? Сотни и сотни тысяч легковерных обывателей. Такие найдутся и среди наркомов и среди профсоюзных руководителей. Ничего тут нет удивительного! Куда легче тешить себя иллюзиями, чем смотреть в глаза суровой правде. Столько лет опустошительной, кровопролитной войны, голод, нищета… Люди жаждут мира. А если сотни тысяч поверят краснобаям, то в глазах общественного мнения померкнут успехи нашей Красной Армии, забудется и наше содружество с Советской Россией и Советской Украиной. Люди станут надеяться на возможность заключения мира с Антантой!

— Но Бела Кун в своем ответе Антанте подчеркнул: речь может идти только о переговорах.

— Правые еще не определили своей позиции. Сегодня выскажутся…

Лицо Лейрица вытянулось, в неподвижном взгляде застыл немой вопрос.

— По-твоему, они опять станут разглагольствовать насчет «умеренности»? Уму непостижимо! Неужели события в Задунайском крае ничему их не научили?

— Черт знает, чему научили их эти события… — пожал плечами Самуэли. — Во всяком случае, я им кое-что припомню…

— Никогда еще я не видел тебя так пессимистически настроенным, — покачал головой Лейриц.

Самуэли усмехнулся.

— Да нет. Просто я начинаю постигать логику врага…

На одной из станций вблизи Будапешта поезд застрял надолго. Шагая по перрону, бойцы-ленинцы о чем-то возбужденно говорили.

— Что случилось, ребята? — спросил Самуэли, опустив окно.

Один из бойцов, поправив фуражку, подбежал ближе и, еле переведя дух, крикнул:

— Вот ведь незадача, товарищ народный комиссар… Мы, рискуя жизнью, восстановили железнодорожное сообщение с Задунайским краем, и выходит — на свою же голову: всякие враги теперь свободно разъезжают и разносят о нас грязную ложь!

— Что же именно?

— Да вот тут один, в железнодорожной форме… черт бы его побрал! Болтает, будто мы заставили жен присутствовать при казни их мужей. Придет же такое в голову… И, главное, божится, что ему все подлинно известно. Из достоверного, видите ли, источника!.. А как нарвался на нас, так дал тягу, стервец! Простите, товарищ народный комиссар, кипит все внутри от возмущения…

Самуэли рывком поднял окно и переглянулся с Лейрицем.

В Чорне особенно неистово свирепствовали контрреволюционеры. Для острастки трибуналу пришлось сурово покарать мятежников. Приговор был приведен в исполнение на центральной площади. И надо же было такому случиться: мать главаря Лауффера, крупного торговца скобяными товарами, увидев с балкона собственного особняка казнь своего сына, упала в обморок. А враги поспешили использовать этот случай в клеветнических целях.

— Теперь тебе ясно, какой «урок» извлекут правые из задунайских событий? — спросил Самуэли, сжимая кулаки.

Около десяти часов утра Самуэли в тиковой гимнастерке, черных штатских брюках, в ботинках и, против обыкновения, с портфелем под мышкой подъехал к зданию парламента. Толпы людей, собравшихся приветствовать руководителей Советской республики, встретили его радостно. Делегаты-коммунисты окружили Тибора, жали руку, обнимали, шутливо ощупывали, словно желая удостовериться, все ли кости у него целы? Приветствовали шумно, словно воздавали почести возвратившемуся после победоносного похода прославленному полководцу. Впрочем, не все. Были и такие, что приветствовали Тибора Самуэли лишь небрежным кивком. Это были правые профсоюзные лидеры.

На съезде правые перешли в лобовую атаку.

— Вести вооруженную борьбу против сил международного империализма и в то же самое время всемерно провоцировать контрреволюционные силы внутри страны, открыв против них внутренний фронт, — говорил Жигмонд Кунфи, — дело рискованное. Тут надо все взвесить и критически обсудить…

Противореча самому себе, он утверждал, что в стране искусственно преувеличивают силы контрреволюции, что мятежи против Советской республики вызваны не обострением классовой борьбы, а «чрезмерно жестким курсом диктатуры».

— Я настаиваю на гуманном отношении к буржуазии, на человечном обращении с побежденными… — произносил Кунфи свою витиеватую речь.

С пеной у рта возражали правые и против того, чтобы объединенную партию впредь именовать Коммунистической партией Венгрии. Казалось, они забыли о том, что при слиянии обеих партий было условлено: вопрос о ее наименовании передается на рассмотрение III Интернационала. Решение Исполкома Коминтерна лежало на столе президиума съезда.

На трибуну поднялся Самуэли. В руках у него портфель.

— Видимо, товарищам, провозглашающим здесь лозунги о гуманизме, неизвестно, что в провинции эти лозунги приобрели совсем иное звучание и превратились в призывы «Бей коммунистов!».

— Пусть эти поборники гуманизма сами и отправятся туда, в пекло! — с места подал реплику Бела Ваго.

— Сегодня утром я прибыл с бывшего задунайского контрреволюционного фронта, — продолжал Самуэли, — и могу подлинными документами — воззваниями, обращениями к населению — засвидетельствовать, к чему приводят требования «мягкости». — Самуэли открыл портфель и из толстой пачки контрреволюционных плакатов, прокламаций, воззваний достал один документ. — Вот, — сказал он. — В Чорне контрреволюционный комитет в своем воззвании так и заявлял: «Население Чорнайского уезда не намерено терпеть дальше бесчинства коммунистических банд». Разумеется, этот, с позволения сказать, «комитет» сделал соответствующие выводы п провозгласил: «Профессиональным союзам и социал-демократическим партийным организациям гарантируется свобода деятельности. Против них мы ничего не имеем».

Самуэли потряс над головой воззванием и бросил его сидящим в первых рядах — пусть, мол, сами убедятся. Он швырнул им еще дюжину плакатов, обращений и прокламаций.

— Причем, — Самуэли повысил голос, — этот «комитет», заверяя, будто не имеет ничего против социал-демократических партийных организаций, арестовал всех наших товарищей — бывших социал-демократов! В числе схваченных белыми — Бела Вайдич, Холлош и другие. Они казнены!

На правых не действовали никакие доводы и доказательства. Кунфи, став их лидером, на все закрывал глаза. Вместо того чтобы прислушаться к предостережениям об угрозе, нависшей над Советской республикой, он делал все, чтобы еще больше накалить атмосферу. «Коммунистам, видимо, вряд ли удастся еще раз преодолеть кризис» — прикидывал в уме Кунфи. — В те майские дни они творили чудеса, второй раз у них не получится…» Даже угроза белого террора не могла поколебать Кунфи.

Его расчеты были просты: если удастся сформировать правительство, угодное Антанте, белые но посмеют даже пикнуть.

На улицах Будапешта — такая же обстановка, как и в начале мая. Пожалуй, даже хуже. Тогда буржуазные элементы осмеливались лишь нашептывать, действовали тихой сапой. А теперь везде ведутся открытые подстрекательские разговоры против советского строя. Правда, кое-где мозолистая рука нет-нет да и отвесит оплеуху не в меру разболтавшемуся злопыхателю. Но с той поры, как Кунфи и его единомышленники не пропускают случая поставить в укор «жесткость диктатуры», это случается все реже.