Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

малозначительным вопросом, стал равнодушно смотреть, как за спинами Ричарда и Гастингса люди архиепископа, расталкивая любопытных, заходят в трактир. Только тогда король позволил своему взгляду найти брата и господина казначея.

Таверна внезапно опустела. Большинство находящихся внутри поспешили выйти во двор, чтобы увидеть проезд архиепископа и Его Величества через городок, наблюдая, пока последний солдат не исчез с горизонта дороги, ведущей на запад, к Ковентри.

Ричард и Уилл Гастингс в тишине стояли на обезлюдевшем дворе. Ричард держался за рукоять кинжала, словно это была нить жизни. Сейчас, когда хватка внезапно ослабла, в пальцах появилось разгорающееся покалывание, усиливающееся с оживляющимся кровотоком. Он рассеянно их согнул, взглянув затем на клинок, как будто только что о нем узнал. Плавно извлек из ножен прекрасное и смертоносное оружие, тонкое в лезвии, с рукоятью, инкрустированной драгоценными камнями и запоминающейся выгравированным клыкастым вепрем.

Юноша внезапно пересек двор и бросился прочь к городскому роднику. Не останавливаясь, он наклонился и забросил кинжал в родниковые глубины. Воды, едва взволновавшись, сразу сомкнулись над даром. На глазах поверхность разгладилась так скоро, что никто не заметил бы ее недавнюю растревоженность.

Глава одиннадцатая

Уорикский замок

Август 1469 года

Ночь была невыносимо теплой. Эдвард сел и расстегнул рубашку. Не помогло. Он перегнулся и начал рыться в груде книг, сваленных на пол у кровати. Вытащил несколько наугад и опять откинулся на подушки.

Первая из открытых оказалась тонким томом, переплетенным марокканской кожей, содержащим латинскую поэму тринадцатого века, - 'Спор Тела и Души'.

Эдвард начал читать.

Ты, кто привык гарцевать на глазах у толпы на лихом скакуне,

Осанкой бахвалиться в городе славном, в забытом селе.

К славы которого Зевс ревновал олимпийской сродни вышине,

Крайняя смелость которого вихрем умчалась границ всех вовне.

Только взгляни, возлежат твои почести в будней пыли,

Сердце отважного льва наклоняется вниз до земли,

Голос твой властный и лик непредвзятый в какой чужеземной дали?

В час, когда в саван укутавши, тело твое хоронить принесли?

В улыбке Эдварда промелькнула значительная доля горечи. Только что прочитанный вопрос показался ему особенно хорош. Действительно, с чего он разлегся здесь, в душной спальне замка своего кузена? С того, что зарекомендовал себя чертовым доверчивым дурнем. Как можно было позволить одурачить себя уловкой Робина из Редейсдейла? Как можно было расслабиться до такой легковерности?

Где стрелы, золотой фольгой увиты,

Кровати под пологом гобеленов дорогих?

Испанский иноходец, пеной боевой покрытый?

А ястребы и гончие, вкруг севшие, чтоб накормил ты их?

Друзей твоих где полчища лихих?

Еще один интригующий вопрос. Много бы он отдал, чтобы услышать ответ, узнать о местонахождении друзей и сторонников. Неужели вся страна смиренно согласилась с его заключением? Что происходит в Лондоне? Эдварда в столице всегда любили, как могли его жители кротко покориться присвоенной Уориком власти?

Свергнутый король захлопнул книгу. Неизвестность оказалась худшим из зол. Вместе с вынужденным крайним уединением. Уже на протяжение одиннадцати дней у Эдварда не было никакого контакта с внешним миром, ни малейшего известия о происходящем в его собственном королевстве, словно речь шла о далеком Китае.

Его собственное королевство. Вот уж чудесная шутка! Сейчас у Эдварда в руках находилось не больше контроля над развивающимися событиями, чем у жалкого дурачка, читающего молитвенный служебник в Тауэре. Четыре года минуло с того дня, как Гарри Ланкастер попал к йоркистам, и, говорят, он казался тогда довольнее арестом, чем каким-либо из мгновений своего царствования. Эдвард задумался, пришло ли в голову кузену Уорвику, что в его руках сегодня никак не меньше двух английских королей. Сомнений нет, пришло. Забыть о немыслимой гордыне Уорвика все равно, что проявлять таким образом иронию.

Однако, не будь этой гордыни, Эдвард убежден, он не встретил бы ни одного из прошедших одиннадцати дней. Проявлялась суетность кузена, его мнение о собственном славном образе, за который он крепко держался, и который сохранял всесильного графа от совершения убийства. Пока сохранял.

Эдвард верил, Уорвик не менее пылко, чем архиепископ Йоркский, принял бы на себя ответственность за убийство помазанного короля. Но он знал кузена, знал, что тот совершил бы преступление, если бы чувствовал, - другого выбора нет. Эдвард остался в живых, потому что захватил родственника врасплох своей капитуляцией, готовностью пойти навстречу пожеланиям Уорвика, подписать все предложенные ему документы, сыграть роль марионеточного суверена. Спектакль разыгрывался в жанре безупречной любезности между добрым хозяином и благодарным гостем. Велась маленькая, но смертоносная игра между плененным королем и его могущественным кузеном. Насколько долго она способна продлиться не было известно ни Эдварду, ни Уорвику, в этом сомнения отсутствовали.

Король потянулся за следующей книгой, чтобы потом апатично ее пролистать.

Вся печаль моя в зимних роз лепестках,

Стебли чьи обнажились под окнами пред холодами.

Я вздыхаю в отчаянье, заблудившись в пустынных лугах,

Покидают мой кров наслаждения плоти пустыми ночами.

Семя я посадил, но иссохло за осень оно.

Небеса путь покажут юдоли земной оправданье.

В ад ли, в рай попаду, - опасаюсь, что все им одно.

И когда? Не доступно мне грешному сроков тех расписанье.

Ну это уже слишком. Эдвард уступил порыву, отправив книгу лететь через комнату. Томик