Пташка (СИ) - Скворцова Ксения

Все трое остановились на почтительном расстоянии, которое позволяло услышать друг друга, не сильно повышая голоса.

— Я Стойгнев, сын князя Войгнева, властителя этой земли. Кто ты такой и почто привёл своих людей под стены города моего отца? — спросил Ивар.

— Ты хорошо говоришь на языке моего народа, Стойгнев-бей. Моё имя Тарсук. Я из рода Волка, не знающего страха. Я пришёл, чтобы взять город твоего отца, добром или силой.

— Я не знаю тебя, Тарсук, но мне знаком бунчук, под которым ты стоишь. Две зимы назад Акбуга приходил с ним в наши земли, но он ушёл с миром. Сабля и стрелы, что он подарил князю в знак дружбы, до сих пор висят на стене отцовской гридницы, а прекрасный степной конь стоит в конюшне. Скажи, неужели Акбуга забыл свои клятвы и нынче вздел броню и поднял на нас меч, которыми отдарился отец мой?

— Акбуга в последний раз взнуздал своего коня и отправился к нашим великим праотцам. Я сын его брата и отныне вожу наш курень. Отдай мне город добром, сын старого князя, или я возьму сам, но тогда пощады не жди.

— Верно говорят в Залесье, волку верь в тороках, — мрачно прищурился Ивар, и Судислав с Борзуном подъехали вплотную к своему княжичу, заметив, как ощерились телохранители сарынского вождя, услышав последние слова Ивара. — Отступись добром, Тарсук, сын брата Акбуги.

— Лук мой уже натянут, отчего бы мне не стрелять? — осклабился Тарсук.

— Коли так, быть сече! — отрезал Ивар, чувствуя, как ярость застилает глаза, и быстро развернувшись, поспешил к своим полкам.

Надев шелом, он, оглядев своих воинов, воскликнул:

— Быть сече! Постоим за нашу землю! Прогоним собак сарынских! За мной!

Завыли трубы, грянули бубны. Княжич схватил копьё и с силой метнул в стан врага, и Баюн сорвался с места, увлекая его в начавшуюся битву.

29. Пепел и кровь.

Гнеда бежала по смятённому городу, и ветер обжигал её лицо мокрым снегом, плясавшим в воздухе вперемешку с пеплом, поднимавшимся от пылавших городней там, где сарынам удалось поджечь Стародубскую стену. Их стрелы с привязанной тлеющей паклей перелетали через высокие валы, и стоило им попасть на соломенную кровлю или сухой дровник, как вспыхивал огонь, грозивший погубить не один двор.

Наверное, покинуть стены княжеского детинца, где нашли приют женщины и дети, и правда было безумием, но Гнеда не могла больше оставаться в бездействии.

Никто ничего не знал. Даже сюда не доходили точные известия, и по Стародубу уже гуляли всевозможные слухи о том, что город вот-вот падёт, что княжич и его дружина разбиты или, напротив, что сарыны дрогнули. Неизвестность убивала, и Гнеда не могла смотреть на лицо Славуты, которая постарела за эти часы на несколько зим. Казалось, часть жизни покинула её сразу после того, как Судислав, отведя семью в самое безопасное место в городе, ушёл на битву, а она, не таясь и не стыдясь никого вокруг, повисла на шее мужа, не в силах разжать рук. Поэтому-то Славута, помутившаяся в своём горе, и согласилась отпустить Гнеду, пообещавшую разузнать новости. Лишь немного погодя она опомнилась, осознав, что может ждать беззащитную девушку на улицах опустевшего, раздираемого врагом города, но Гнеды уже было не сыскать.

Гнеда же, пытаясь расспрашивать встречных о судьбе залесского войска, получала столь противоречивые ответы, что до правды было не доискаться, а многие лишь отмахивались от неё или просто смотрели как на сумасшедшую. Единственным способом узнать истину было увидеть самой, и девушка решила бежать к стене.

Возле пылающих городней творилась суматоха. Люди носились от реки с вёдрами и ушатами, пытаясь затушить пожар. Где-то поблизости раздавались стоны и рыдания. Гнеда принялась судорожно оглядываться в поисках любой посудины, в которой можно было бы удержать воду, но нашла лишь жалкий обгорелый ковшик, с которым и полетела вниз, к полынье. По дороге она едва не опрокинула бежавшую наверх бабу, а у реки чуть не угодила в прорубь, поскользнувшись на обледеневшей лаве.

Когда девушка едва не плача прибежала наверх, прижимая к груди свою жалкую ношу, к её удивлению, былой сумятицы и неразберихи как не бывало. Люди стояли цепочкой и передавали вёдра на забрало, которое, кажется, и гореть стало меньше. Всем распоряжался маленький сухонький человечек, лицо которого показалось Гнеде смутно знакомым. Он же остановил метнувшуюся было наверх девушку и поставил её в ряд к остальным тушившим.

— Шибче, шибче! — покрикивал он сорванным голосом, сам перехватывая тяжёлое ведро и передавая его дальше. – Поднажмём!

Кажется, их слаженная работа приносила свои плоды, и через некоторое время пламя перестало полыхать, и теперь только дым, серый и зловонный, поднимался от тлеющей стены.

— Сдюжили, братцы, — объявил, наконец, их предводитель, тяжело утираясь рукавом и нашаривая рукой опору, чтобы присесть.

Горожане начали расходиться, и Гнеда, вспомнившая о цели своей вылазки, ринулась наверх.

Обычно охранявшаяся лестница нынче оказалась совершенно пуста, и девушка беспрепятственно вскарабкалась по ней, лишь оступившись несколько раз на наледи. Её руки, чёрные от сажи, онемевшие после студёной воды, до сих пор тряслись от непомерного напряжения.

На месте поджога зияла уродливая чёрная дыра, крыша проломилась, но укрепления всё ещё держались. Поодаль лежал огромный чан, в котором на случай приступа врага готовился горячий вар, нынче весь израсходованный на усмирение пожара. Пол усеивали стрелы, камни и пепел. Воинов было немного. Кто-то приник к скважне, иные перебегали по пряслу или полулежали, прислонившись к деревянному валу.

Гнеда, натужно дыша, сделала шаг, чтобы выглянуть наружу, когда рядом с ней в стену вонзилась стрела. Девушка замерла, боясь шелохнуться. В тот же миг кто-то грубо схватил её за шкирку и с силой поволок вниз.

— Куда ты, бестолковая! — закричал на неё тот самый человек с пожара. — Али жизнь не мила? Там смерть, а она суётся в самое пекло, дурища!

Он злобно оттолкнул девушку и сам пронырнул на стену. Тут Гнеду озарило. Ведь это был тот самый лекарь, что врачевал её руку. Словно в подтверждение мыслей девушки, он появился, волоча за собой лучника. Глаза Гнеды расширились от ужаса, когда она увидела бледно-зелёное лицо воя и хвост стрелы, торчавший из груди. Воспоминания неожиданной волной едва не сбили с ног, и чтобы устоять, девушка быстро прикрыла нос и рот, лишь бы не слышать сырой сладковатый запах крови.

— Что, занемогла? — с презрительной усмешкой бросил лекарь. — Посторонись!

— Я помогу, — сдавленно ответила Гнеда, не обращая внимания на его желчные слова.

Она была обязана взять себя в руки. Что сказал бы Фиргалл, видя, как она, дочь воина, малодушно лишается чувств при виде крови? Сделав несколько глубоких вдохов, девушка подхватила раненого с другой стороны. Теперь она видела, что тот был только подростком не старше Жирко, худым и лёгким.

Оказалось, что внизу, чуть в отдалении, стояла телега, в которой уже лежало несколько человек, откуда, видимо, и доносились слышанные Гнедой стоны. Девушка догадалась, что лекарь собирал их, пока не был вынужден прерваться на тушение огня.

Погрузив стрельца к остальным, человек, не взглянув больше в сторону Гнеды, спешно принялся отвязывать лошадь.

— Господин, — позвала девушка, — прости, не знаю твоего имени. Однажды ты помог мне, хоть, должно быть, и не помнишь. Позволь нынче помочь тебе!

Человек смерил её нахмуренным взглядом.

— Отчего же, я тебя сразу приметил. Ты та шальная девка, что на Судимирова медвежонка полезла. А звать меня Еловитом.

Гнеда почувствовала, как запылали щёки. Вот что, значит, люди про неё думают. А впрочем, какая разница.

— От подмоги я не откажусь, да только ведь работа эта не для девушки. — Его испытующий взгляд немного смягчился. — Язвы обмывать да телесные скорби видеть вековухам пристало. Той, что новую жизнь подарить предстоит, должно дальше держаться от смерти.