Пташка (СИ) - Скворцова Ксения

Ратникам велели оставаться начеку, чтобы в любой миг быть готовыми выйти против неприятеля. Людей же до времени решили не пугать, но, кажется, слухи о кочевниках стали расползаться по городу, словно пламя в соломе. Вскоре в каждом дворе началось смятение и суматоха. Под плач сдёрнутых с печи детей увязывались пожитки и наскоро зарывалось в скудельных горшках в ещё не оттаявшую землю серебро или иное добро. Часть жителей решило уходить в леса, часть — укрыться в городе, и вскоре княжеский двор наводнился толпой. Иные желали спрятаться за толстыми стенами детинца, другие требовали известий, а прочие, вооружившись кто чем сумел, явились под руку княжича, полные решимости оборонять свои семьи и дома.

В гриднице собралась дружина княжича, а следом подоспели отцовские бояре. Судимировичи были здесь же, насупленные и суровые, но все как один подобранные и сосредоточенные в своей мрачной решимости. Ивару любо было смотреть на эту троицу, среди которой он вырос и каждого из коих почитал за родного брата. Вот кто не подведёт и не ударит в спину.

Остальная молодь, взбудораженная и с горящими глазами, слонялась по гридне, словно стая выжлецов, почуявших близость зверя. Казалось, ещё немного, и они начнут поскуливать от нетерпения.

Совсем по-иному глядели мужи Войгнева. Их посеревшие лица были полны тревоги, глубокие морщины пролегли меж бровями. У каждого за спиной стояли большие семьи, челядь, деревни, и всякий из них знал, что значит для мирного люда набег сарынов. После скупых слов приветствия сразу перешли к делу.

— Не похоже это на них, в такую годину нападать, — недовольно сдвинув косматые брови, рассуждал Пирята, отец Добравы. — Нынче самая пора телиться да окатываться стадам, куда им на нас идти.

— И то верно, они, окаянные, лонись в самую страду набежали, — согласился другой боярин с красным лицом и рыхлым, похожим на переваренную свёклу, носом. — Всё подчистую пожгли, всё повытоптали, возьми их Мать-земля!

Ивар усмехнулся про себя, презирая чужое малодушие. Всё бы зарываться в свои норы, глядишь, и не заметят, и пройдёт лихо стороной. Но вслух княжич ничего не сказал, как и Лют, молча и очень внимательно наблюдавший за происходившим. А Пирята, меж тем, расходился всё сильнее:

— Где это видано, сарынам по снегу промышлять? Отродясь такого не бывало.

— Уж не к тому ли ты клонишь, боярин, что у княжича нынче помутилось зрение видячее и он зайцев за полян принял? — сквозь зубы спросил Бьярки, которому эти разговоры и проволочки были не по сердцу. Вынужденное бездействие не способствовало его вежливости.

Ивар же с неприязнью подумал о том, что Пирята в последнее время не в меру взял волю, видимо, уже почитая себя за княжеского тестя. Добрава была всем хороша, но если в приданом у неё имелся властолюбивый старик, Ивару стоило присмотреться к другой, с родичами, знавшими своё место.

Судислав положил руку на плечо младшему брату, смиряя его гнев, и обратился к боярину:

— А ведь, с другой стороны, Пирогост Нездилич, сам посуди, князь с дружиной в отлучке, лучше и времени не сыскать. А что стада сарынские отощали да отяжелели, их воям не помеха. Для своих лошадей они лучшего пшена белоярого не пожалеют, а сами впроголодь жить станут, ведь знаешь их обычай. Стада с вежами и жёнами они и в степи оставить могут, а ратники под наши стены пожалуют.

Боярин, кажется, хотел было вновь возразить, но его прервало появление запыхавшегося гонца. Он мог не раскрывать рта, потому что белое лицо, с которого пот тёк градом, говорило само за себя. Найдя глазами Ивара, вестоносец бросился к нему.

— Княжич, сарыны от Суходола надвигаются. До заката под Стародубом будут! Видимо-невидимо их, а под конями земля дрожит.

— Земля дрожит, а мы не дрогнем, — отрезал Ивар, чувствуя одновременно облегчение от того, что положение прояснилось, и ток возбуждения по жилам. — Бейте в клепало, трубите в трубы! Нарубайте рать!

Он посмотрел на Люта и испытал прилив благодарности, увидев в строгих глазах одобрение. Ивар всё равно сделал бы по-своему несмотря на то, что не был наместником, но княжич был признателен боярину уже за то, что тот не чинил препон.

— Приготовим незваным гостям достойный приём!

***

Когда княжич, уже полностью облачённый для боя, вышел на крыльцо терема, окружённый кметями своей дружины, многоголосый гомон разом стих, так что стало слышно, как побрякивают кольца в его длинной броне. Одна рука юноши покоилась на рукояти меча, в другой лежал блестящий шелом.

Остановившись, Ивар обвёл взглядом толпу. Все они — воины-пешцы с высокими щитами, посуровевшие и убранные для сечи, горожане, стискивающие топоры и рогатины, селяне, похватавшие даже вилы и косы, перепуганные жёны, прижимающие бледные дрожащие руки к груди — смотрели на него в ожидании. Серое, ещё совсем зимнее небо угрюмо раскинуло над ними свой негреющий плат.

Отец-Громовержец, помоги выдюжить! Дозволь отстоять своё! Не дать сарынам порушить город, увести людей в чужедальнюю сторону. Не дозволь осиротить детей, оставить на погубу старцев. Дай силы, Отец Небесный!

— Братья и дружина! Мужи Стародубские! — зычно молвил, наконец, княжич, и громкие слова раскатились по всему двору. — Беда у ворот. Не буйные ветры по насту тянут, рать чёрная, злая наши пажити топчет. Хотят залесской крови испить, дома наши на дым пустить, жён и чад в полон увести! Соберём же силу нарочитую! Помолотим до люби, до кровавого пота цепами булатными! Идём же со мной, и да поможет нам Отец-Небо и Мать-Сыра Земля! Наволочить стяги! Вперёд!

Княжич вывел дружину и собранных воев в долину, предварявшую подход к городскому валу. Лют настаивал на том, чтобы затвориться в детинце и держать оборону изнутри, но Ивар был несгибаем в своём решении принять бой вне городских стен. Укрепления давно не обновлялись, особенно много уязвимых мест было там, где стена пресекалась рекой, и княжич страшился того, что сарыны подожгут город.

Дрожь невольно прошла по спине Ивара, когда дубовые ворота тяжело закрылись за ними. Затылком он чувствовал взоры лучников, оставленных на забрале. Отныне он мог снова войти в Стародуб только победителем.

Ивар с лучшими кметями встал в челе, по обе руки от него пешую рать прикрыли вершники. Сарыны не заставили себя ждать. Едва залесское воинство успело построиться, как на западном окоёме появилась дикая конница. Они скакали к Стародубу по ещё спавшим полям, размётывая жёсткий снег, и облако пара, подымавшееся от вспотевших лошадиных крупов, висело над ними, словно колдовской морок.

Баюн беспокойно переступал под Иваром, взволнованный и нетерпеливый. Бьярки, подпиравший правый бок побратима, нахмурившись, вглядывался в надвигающийся строй. Его глаза сузились и поблёскивали, словно две льдинки, а губы беззвучно шевелились, и Ивар с мимолётной теплотой пожалел, что не слышит, о чём сердито бормочет Медвежонок.

Кочевники приблизились настолько, что уже можно было различить лица, и в какой-то миг Ивару показалось, что они не остановятся, но вдруг раздался резкий окрик, и войско замерло. Обе рати разделяли всего два перестрела, и было видно, как ветер перебирал мех на шапках сарынских воинов.

Борзун, сидевший слева от Ивара на своём поигрывающем жеребце и державший княжеский стяг со вздыбленным и оскалившимся вепрем, усмехнулся, глядя на воинов в первых рядах степняков, лица которых скрывали железные личины:

— Да, Бьярки, рано ты свою рожу колядную скинул, нынче могла бы пригодиться.

Боярин жутковато улыбнулся, но Ивар перебил их отрывистым приказом:

— Борзун, Судислав, поедете около. Я буду говорить с ними.

— Княжич, — начал было старший Судимирович, подъехав ближе и молча оттеснив недовольного брата, — останься. Дозволь мне. Нет им веры.

— Нет, Судислав. Кому же ещё ехать. Кто лучше меня их породу знает. Не тронут меня, будь спокоен. А теперь едем.

Ивар отдал Бьярки шлем и не глядя на своих спутников, уверенно тронул Баюна, и дружинники, словно две неотступные тени, двинулись за ним. Княжич остановился на середине разделяющего обе рати поля. Несколько мгновений кочевники медлили, но вот и от их войска отделились трое конников. Впереди неторопливо ехал молодой воин в короткой броне и высоком шлеме с кисточкой, одетый ярче и богаче остальных. Один из сопровождавших его сарынских витязей вёз длинное копьё, другой же держал древко, на котором реял пёстрый стяг, а сверху красовалась искусно сработанная голова волка, украшенная конским хвостом.