Код Атлантиды - Стэл Павлоу

– Возможно, вы и правы, – согласился Скотт. – Далее в наше время лингвисты не могут прийти к согласию в определении понятия слова. Что это такое? Звук? Цепочка звуков? Комбинация первого и второго? Или что-то еще? Звучит, может быть, слишком высокопарно, но вопрос действительно по-настоящему важен и имеет реальное, практическое значение.

– Например, когда ученые расшифровали линейное письмо Б, представляющее собой раннюю, архаическую форму греческого языка, они вдруг обнаружили, что не могут пользоваться нынешними современными представлениями о суффиксах и префиксах для объяснения найденных в тексте языковых моделей. Другими словами, буквы в начале слов, вроде «без» в слове «бездействие», или в конце, как «less» в слове «motion–less», это либо префиксы, либо суффиксы. Они играют роль детерминатива и могут быть добавлены к любому слову, даже к имени собственному.

– В любом случае, – продолжал Скотт, – добавление детерминатива не ведет к созданию двух слов. Он сливается с исходным словом, создавая новую форму слова. Но в линейном письме Б префиксы и суффиксы не были детерминативами. Они были артиклями, словами вроде определенного и неопределенного артиклей английского языка. Поэтому лингвисты сочли существование таких слов, как «theking», «thetown», «agift», признаком иного, существенно отличного образа мышления. Единственным лингвистом, которому удалось прочитать два древних письма, ронго-ронго Восточного острова и Фестский диск, стал доктор Стивен Роджер Фишер. Он указал на то, что наши предки мыслили категориями «единиц высказывания», что их подход к языку был совершенно другим. – Скотту все представлялось ясным. – Чем дальше в глубь истории мы заглядываем, тем более холистический подход к языку наблюдаем.

– Холистическое мышление? Вы имеете в виду передачу целостной идеи посредством одного символа? Означает ли это, что мое предположение все же достойно внимания? – спросила Сара, возвращая Скотта к таинственным знакам.

– Возможно. Сэр Артур Эванс, потерпев неудачу в расшифровке линейного письма Б и Фестского диска в начале двадцатого века, выдвинул гипотезу о том, что символы имеют двойное значение: во-первых, фонетическое, а во-вторых, религиозное.

– И что, он оказался прав?

– Относительно первой части теории – да. Что касается второй… Нет. Хотя это не означает, что вы ошибаетесь. Дело в другом: почему создатели данного языка пожелали привлечь наше внимание к определенным географическим пунктам? Они рассчитывали на нечто совершенно очевидное, но на что именно? Поясню на примере. Я показываю фотографию Москвы – что первое приходит вам на ум?

– Водка.

– Картошка, – вставил Мейтсон, чем привлек к себе недоуменные взгляды присутствующих. Инженер смущенно пожал плечами.

– Ленин, – сказала Новэмбер.

– Сталин. Коммунизм. Анастасия. Красная площадь. Как видите, перечень можно продолжать и продолжать. Но наши ассоциации социально и культурно обусловлены. Они закреплены в сознании благодаря средствам массовой информации. Они представляют некую идею, изложение которой занимает буквально тома. То есть для нас они вплетены в определенный контекст. Но через тысячу лет многое, если не все, из выстроенного вокруг идеи образа забудется. Вот почему, если они пытаются общаться с нами таким способом, это бесполезно. Остается надеяться, что все обстоит иначе.

– Так что вы все-таки хотите сказать? – несколько растерянно спросила Сара.

– Ученые редко говорят прямо, предпочитая окольный путь. Так вот я пытаюсь сказать, что вы, похоже, напали на что-то интересное. Предположим, эти пункты, эти города каким-то образом связаны между собой, как часть некоей глобальной машины. Но в чем назначение этой машины? Думаю, вы правы. Этот символ вполне может обозначать Перу, точно так, как другой обозначает Атлантиду. Но мне нужно больше. Мне нужно знать «почему».

– Что такое Фестский диск? – спросила Новэмбер.

– Плоская круглая глиняная табличка размером с блюдце, найденная тридцатичетырехлетним итальянским археологом Луиджи Пернье в Фестском храме на Крите третьего июля тысяча девятьсот восьмого года, – монотонно-траурным тоном проинформировал Пирс.

Скотт удивленно посмотрел на него. Моргнул.

– Спасибо.

– Фотографическая память, – объяснил Пирс, лениво потягивая кофе. Судя по выражению лица, он так и не вышел из близкого к депрессивному состояния. – На табличке обнаружилось сорок пять отдельных пиктограмм, которые употреблены в общей сложности двести сорок один раз и составляют шестьдесят одну группу или «слово». Сто двадцать два знака на стороне А и сто девятнадцать на стороне В. Интересно то, что текст идет по спирали, начинаясь с внешнего края и заканчиваясь в центре.

– По спирали? – Хаккетт напрягся. – Не хотелось бы констатировать очевидное, но текст в Египте тоже написан по спирали. Хотя он и больше.

– Верно, – согласился Скотт. – Однако на Фестском диске имеются разграничительные линии, отделяющие «единицы высказывания» друг от друга. Символы же в Атлантиде идут сплошной цепью, без какой-либо очевидной структуры. Как английский, если убрать пробелы и пунктуационные знаки.

– Но ведь, наверное, есть какой-то язык, который строится точно так же, а? – поинтересовался Мейтсон.

– Есть, – ответил за лингвиста Пирс, пока Скотт допивал кофе.

– Да, есть, древнееврейский. Иврит, – сказал Скотт. – В иврите, на котором написана Тора, знаки пунктуации отсутствуют. Как и пробелы между словами. Просто поток букв. И еще… В иврите каждая буква имеет числовое значение.

Осознав вдруг важность сказанного, он посмотрел на Хаккетта. Оба, лингвист и физик, словно по команде, снова повернулись к своим компьютерам. Мейтсон поднялся. Новэмбер последовала его примеру.

Числа. Буквы. Спирали. Модели… Города.

– Вы еще не догадались, что означает эта числовая последовательность? – негромко спросил Скотт.

– Хм… Я думал, что, может быть, здесь скрыт какой-то алгоритм. Но полной уверенности у меня нет.

– Между ними должна быть связь.

Хаккетт сложил руки на груди.

– Какая?

Скотт глубоко вздохнул.

– Фишеру понадобилось семь лет, чтобы расшифровать ронго-ронго, письменность, существовавшую у обитателей Восточного острова. Майкл Вентрис потратил на прочтение линейного письма Б пять или шесть лет. Дэвид Стюарт перевел письмена майя в возрасте десяти лет, но затем посвятил изучению этого языка всю жизнь. Он выяснил, что язык современных майя похож на древний и что символы имеют фонетическое значение. То, что написано в храме Солнца в Паленке, Стюарт прочел за один день, тогда как до него ученые тратили на это годы. Язык очень сложный. Такому стоит посвятить жизнь. Я бьюсь над нашей проблемой всего два дня, и в моем распоряжении осталось – сколько? – максимум двое суток. У тех было на что опереться, точка опоры. Некий родственный, пусть и искаженный, современный язык или схожий, уже переведенный текст… или хотя бы опыт столетнего исследования за спиной. А что, черт возьми, есть у меня?

Спокойно выслушав лингвиста, Новэмбер ответила:

– У вас есть слова.

– Что?

– Почему бы вам не попытаться взглянуть на все с иной точки зрения? – предложила она.

Скотт промолчал.

– Доктор, в своей лекции вы говорили, что в начале было слово… логос.

– Да, но… то было некоторым образом упрощение. «Логос» означает также «соотношение», «причина», «рассуждение», даже «мнение».

– Ричард, вы сами знаете, что напали на что-то. Мы все это чувствуем, – поддержала ее Сара. – Вы упомянули о слове в действии. У вас есть слова. И для того, чтобы прочитать их… что нужно сделать?

Скотт задумчиво смотрел на экран.

– Там, в Швейцарии, у меня было слишком мало информации. Эти куски камня дают лишь часть текста. Мне нужно увидеть, как он выглядит на плоской поверхности.

Хаккетт, похоже, следил за ходом мысли лингвиста достаточно внимательно.

– Глубинная система?

– Да. Эй, Ральф, эта штука… она ведь недалеко отсюда, верно? Ею можно управлять дистанционно?

– Совершенно верно. Ее именно так и сконструировали.

– Значит, вы можете ее включить? На ней же есть камера?

– Конечно.

– Свяжитесь с мостиком, – сказал Скотт. – Скажите, что нам нужно подключить передатчик – или как там это называется. И еще скажите, что мне необходимо… крайне необходимо увидеть, что там внизу.

На взлетно-посадочной палубе услышали натужный звук моторов пробивающегося сквозь тучи вулканического пепла «Ф-14». В кают-компании шла подготовка заседания оперативной группы, а на мостике контр-адмирал Дауэр и капитан Хендерсон ожидали возвращения эскадрильи, когда кто-то из членов команды громко крикнул:

– Это капитан Райман, сэр. У него только что отказал двигатель!

Бросившиеся к иллюминаторам старшие офицеры увидели стелющийся за «Ф-14» густой хвост черного дыма. Один из лейтенантов, поняв, откуда исходит дым, вздрогнул и опустил бинокль, и в то же мгновение в небе прогремел громкий взрыв. Второй двигатель взвыл, пытаясь компенсировать потерю мощности, но всем было ясно, что шансов у летчика мало.