Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский

ведь еще утром, прилетев из Нью-Йорка, втиснувшись после шумного и неопрятного Барта[98] в полюбившийся мне Муни[99], я так радовался предстоящей встрече с моей Розали…

Прежде чем эта мегера захлопнула дверь, я успел проговорить, вставив в дверной просвет ногу:

– Это для вас, Надин, – протянул я ей небольшую зеленоватую статуйку Свободы, завернутую в газету, – сувенир, так сказать, от всего сердца. Извините, у меня к вам будет еще один вопрос, только один: вы случаем не знаете, не упоминала ли ваша мать старой школьной тетради в синей обложке? Подумайте, пожалуйста, я буду вам очень обязан.

– Ничего такого я не помню, будьте здоровы, – ответила Надин и, навесив на лицо широкую улыбку типа «cheese», захлопнула передо мною дверь.

Я постоял с минуту в нерешительности, прислонившись к стене дома. Больше шестидесяти лет тому назад мимо меня пробежала, стуча каблучками, молодая женщина – она опаздывала, шел холодный дождь, ее ждал любовник, ей вслед сиротливо смотрела застывшая скульптурная группа – сопливая мексиканка с двумя заспанными девочками по бокам. Или она смотрела на своих дочерей, уже сидя в машине? Не помню. Мне вслед никто не смотрит. И дождя нет, светит теплое солнце, и дует сильный ветер. С очередным порывом ветра к моим ногам падают исписанный листок бумаги, очевидно вырванный из ученической тетради, и смятая старая газета: сегодня день вывоза бумажного мусора.

* * *

Я позвонил моей университетской подруге Клаве, живущей где-то на севере Калифорнии. Когда-то мы не только вместе учились, но и дружили. Когда-то…

Подругу, по ее словам, разбил ревматизм. Она невероятно, ну просто невероятно хотела бы приехать повидаться со мной в Сан-Франциско.

– А как тебе понравился наш СФ, правда очень классный город? Но сам понимаешь, что…

Я спросил у нее об одном нашем сокурснике, который, по моим сведениям, должен был тоже жить где-то в Калифорнии, не слышала ли Клава чего.

– Дай подумать… Ну как же, конечно, Сёма живет в Сан-Франциско. Они с женой приехали почти одновременно с нами, оба неплохо устроились. Жена, ты ее не знаешь, она была с биофака, недавно его бросила. Что? Нет! Мы с Семеном почти не видимся… Хочешь, я тебе дам его телефон… Вот увидишь, он будет страшно рад… Ну ладно, целую, не забывай… Большое спасибо, что позвонил… До скорой встречи…

«На том свете», – подумал я после того, как моя приятельница повесила трубку.

Семен Тоник! Конечно же, вот где я видел это чертово электрическое одеяло! Меня вдруг как током ударило. В годы учебы в университете мы все жили в общаге, на Ленинских горах[100], и хотя близко я с Семеном Тоником никогда знаком не был, мы изредка пересекались с ним в общих компаниях. Одно из таких «пересечений» я сейчас вспомнил.

Сёма получил из дома, откуда-то с Кавказа, шикарную посылку. Собравшиеся на застолье пили легкое грузинское вино, заедая его чурчхелой и бастурмой. В комнате почти не было места, и я сел на кровать. «А это и есть то знаменитое электрическое одеяло, завернутым в которое родители привезли Сёму на родину, спасая его от американских буржуев?» – прокудахтал один из присутствующих близких друзей Тоника. – «Не ерничай, Гриша», – остановил приятеля высокий худощавый парнишка. Это и был Сёма Тоник. Говорил он приятным баритоном, но меня, помню, больше всего поразила жгучая зелень его узких раскосых глаз. Как же я мог это забыть? Про одеяло-то.

Семен сам поднял трубку:

– Привет! А это вы… какими судьбами к нам в Сан-Франциско? Завтра уже уезжаете? Вообще-то у меня мало времени: сегодня у нас должна состояться деловая встреча… Впрочем, если ненадолго, то давайте общнемся, где вам будет удобно?

То, что Семен в разговоре со мной употребил почти забытую форму глагола общаться, столь модную в шестидесятых прошлого столетия, меня тронуло, и я спросил:

– Семен, можно я вас буду так называть, разве мы с вами на «вы»? Давайте встретимся в кафе «Naked Lunch», на Нижнем Бродвее, неподалеку от метро «Эмбаркадеро», выход один, нужно пройти переулками по направлению к Чайна-таун.

Голос в трубке заметно потеплел.

– Да нет, я на машине. Конечно, давайте на «ты». Вы… ты сказал «Naked Lunch»? Минутку… Есть, нашел, буду примерно через полчаса. Думаю, мы друг друга узнаем.

Уже сидя в вагоне метро я старательно расправил смятый листок, принесенный мне ветром: одно четверостишие, какое-то коротенькое стихотворение, записанное наискосок, что-то жирно зачеркнуто, подростковый захлебывающийся почерк. Расплывшиеся фиолетовые чернила. Вот и все, что осталось от тетрадки со стихами Саши.

…Ну почему, почему умерла Розали, почему не дождалась, когда я вернусь из Нью-Йорка? Розали, скажи мне, милая, почему ты умерла? Ну почему? – Старая была, вот и померла…

* * *

«Naked Lunch» – симпатичное маленькое кафе: два столика на улице, узкая комната в старом невысоком доме, в комнате плита, на ней что-то готовит молодой парень, у него два помощника. Никаких тебе туристов, никакого показушного открыточного Сан-Франциско. Напротив кафе красный кирпичный дом с пожарной лестницей, рядом музей Керуака, где-то за спиной кишит, пучится отсюда не видимый Чайна-таун. Со мной здоровается за руку сутуловатый элегантный джентльмен.

– Вы Семен?

– Симха, для друзей.

– А… я… я в Калифорнии проездом, – отвечаю, судорожно соображая, что же мне придумать. Ваш, прости, твой телефон мне дала Клава Вольпе, помнишь ее?

– Как не помнить, когда-то я был безнадежно в нее влюблен.

– Серьезно, вот не знал. А что мы будем пить?

– Здесь, насколько я знаю, есть прекрасное пино, из Хессовской коллекции.

– Ну что ж, давай попробуем. А с Мишей Б. ты видишься?

Ни к чему не обязывающий разговор двух пожилых людей, встретившихся в солнечный полдень в тихом районе города Сан-Франциско после глухой разлуки в пятьдесят лет. Декабрь, чуть ветрено, тепло. Наш разговор постепенно переходит на семью Тоников. Выясняется, что своего отца, Льва Давыдовича, Семен почти не помнит, но зато очень любит мать – знаменитую оперную певицу.

– Как? Ты ничего не слышал о Нино Джапаридзе? Да о ней же столько писали. Особенно после того, как мама, первая из русских певиц, исполнила в Берлине партию Царицы Ночи в «Волшебной флейте». – И без всякого перехода: – Ты ведь знаешь, я родился не в СССР, я родился здесь, в Сан-Франциско, меня поэтому-то и прозвали в школе американцем. В недельном возрасте родители увезли меня в СССР. Времена были те еще, ну ты сам помнишь.

Вино из Хессовской коллекции пьется удивительно легко. Заказываем вторую бутылку. Семен воодушевляется и принимается вспоминать о своем рано погибшем при невыясненных обстоятельствах старшем брате Саше. Знает он о своем брате немного, но видно, что тема его не отпускает.