Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский

казалось, будто он прижимает к лицу кисть винограда, давит ее, берет новую кисть и снова давит, а виноград брызгает сладким соком, забивает ему рот, нос, глаза, он задыхается и хочет еще, еще, еще…

Перед тем как отправиться в «Таверну» танцевать модный по тем временам танец свинг, по нашему буги-вуги, Саша слегка прижимает Розали к себе, смотрит ей в лицо своими круглыми внимательными глазами и думает: «Неужели это я!»

В «Таверне» Саша и Розали протанцевали до утра и никого рядом с собой не замечали.

В Тахо-Сити они провели два дня и две ночи. Они катались на лыжах – немножко: Саша вспомнил свой детский опыт в Бакуриани, Розалии, за отсутствием опыта, вспоминать было нечего, она семенила за Сашей, падала на каждом повороте и безудержно хохотала. Они гуляли по городку, тоже немножко, глазели по сторонам. История с Джуди Гарланд им не повредила – как ни удивительно, тетушка Полли сдержала слово: «no publicity».

Саша и Розали любили друг друга – остервенело и множко, словно знали, что этого им отпущено ненадолго. Позже Розали заплатит за свое женское счастье беременностью, Саша – жизнью. Но это произойдет с ним не сейчас, много позже, когда он вернется в Россию. Вот ведь и Перси Шелли утонул не в Женевском озере во время бури – тогда его зачем-то спасли, – а дождался, пока попадет в Италию, и там погиб в Лигурийском море, когда на их шхуну «Ариэль» налетел внезапный шквал.

* * *

На обратном пути любовники решили вернуться в город через Голден-Гейт-Бридж. Всю дорогу машину вел Саша. Розали дремала, склонив голову на плечо молодому любовнику и, только когда тот рискованно обгонял на двухполосной дороге махины бесконечных грузовиков, легонько вскрикивала и прикрывала ладошкой рот. Не глядя на нее, Александр успокаивал: «Все в порядке, беби, ситуация под контролем» – и лихачил дальше, насвистывая арию Альфреда из первого акта «Травиаты». Обратный путь оказался значительно короче. Не доезжая до ржавого моста Золотые Ворота, путешественники вышли из машины поразмяться и взглянуть на залив и на открывающийся перед ними город в лучах заходящего солнца. Дождя не было. Розали, задумчиво пропела:

– Это было так прекрасно, дорогой, так прекрасно. Жаль только, что время слишком быстро пролетело.

Сказала и пошла назад к машине. Остаток пути машину вела она.

Глава вторая

В первые дни после возвращения беглецов с высокогорного озера Тахо их отношения приобрели спокойный, я бы сказал, почти узаконенный характер. Розали посвятила в свой роман Мэри (ну просто не могла дольше молчать), и та помогла любовникам снять небольшую уютную квартирку на Долорес-стрит, неподалеку от Кастро. Деревянный, выкрашенный светло-синей краской домик стоял несколько на отшибе. Квартирка находилась на высоком первом этаже. В нее можно было войти через парадный ход или вскарабкаться по наружной пожарной лестнице.

Розали не могла нарадоваться на их новое гнездышко. Она сшила две занавески на окна и притащила из дому старенький приемник, напоминающей габаритами бабушкин комод. Встречалась наша парочка по вторникам и пятницам: Розали ничего не стоило убедить своего погруженного в дела мужа Айка в том, что ей необходимо работать два дня в неделю – на благо семьи. Что касается Саши, то он был согласен на все, лишь бы почаще с ней видеться. Обычно Саша приходил в квартиру после окончания занятий в колледже, открывал дверь своим ключом, выпивал стакан холодного молока из тарахтящего холодильника, садился на кровать и поджидал свою Розочку, которая появлялась не раньше трех-четырех. В эти дни Розали работала без обеда – до двух, а потом просто сваливала из магазина. Ехать же ей приходилось почти через весь город.

Как-то наш герой, поджидая Розали, сел на кровать, покрытую синтетическим покрывалом расцветки облезлой тигровой шкуры, и незаметно для себя заснул. Ему приснился странный сон: он находится на маленьком судне, с ним еще какие-то люди, идет кромешный осенний дождь, дует порывистый ветер, темно, их суденышко из последних сил борется с высокими волнами, пытаясь пристать к берегу, но все знают, что они вот-вот перевернутся и пойдут ко дну, Сашу охватывает тупое отчаяние, и он кричит…

– Ты очень громко разговаривал с кем-то во сне и даже кричал: «Гордон, Гордон, мы тонем, где мое дитя? – И снова: – Мы тонем…» У тебя что, действительно есть дети? – нежным поцелуем разбудила его Розали и, прижавшись к его плечу, улыбнулась.

Саша сладко потянулся и посмотрел на нее так, словно продолжал сомневаться в реальности происходящего, и, протирая глаза, совсем по-детски произнес:

– Розочка, как хорошо, что ты здесь! Ты и представить себе не можешь, как я счастлив, что ты со мной – сейчас и навсегда.

Что касается навсегда, то Саша явно поторопился: этого «хеппинесс» им хватило ненадолго.

А пока увлечение Александра джазом сменилось увлечением поэзией, и, если любовники не уходили смотреть очередное муви, Саша читал своей подруге стихи. Читал он всё подряд, переходя с русского на грузинский и снова на русский; читал из Руставели, из обоих Табидзе – Галактиона и Тициана, из Маяковского и Пастернака; иногда, правда, случались дни Лермонтова и даже Блока. Как-то Саша прочел Розали наизусть первую главу «Шильонского узника» на английском языке, почти без акцента, чем ее несказанно поразил.

Поверял ли юный поэт своей возлюбленной стихи собственного сочинения? Думаю, что да, во всяком случае, я знаю, что он подарил ей синюю клеенчатую тетрадь, на титульном листе которой стояло:

Стихи Александра Тоника

1943–1946

Сложнее ответить на вопрос, слушала ли Розали своего дорогого чтеца-декламатора? А если слушала, то слышала ли? Слушать-то она его, конечно, слушала, Розали и своего зануду Айка слушала, и со своими подругами была не прочь поболтать, но если честно, то больше всего на свете она любила слушать радио, хотя в последнее время пристрастилась смотреть быстро входящий в моду телевизор.

Хорошо, что упомянули телевизор. Совершенно неожиданно, месяца через три после возвращения из Тахо, Розали вдруг начала избегать встреч с Александром. Неужели она его разлюбила? Или все случилось из-за того, что ее Саша был из Советской России?

Последнее заведомо сыграло свою роль, не забывайте, какие были времена: простому американскому гражданину в первые послевоенные годы трудно было не проникнуться отвращением к коварным и злобным русским, собирающимся вот-вот захватить их прекрасную страну, перебить всех смелых и доверчивых мужчин, а женщин и детей увезти в плен. Так задолго до маккартизма в этой открытой и добропорядочной стране начал воцаряться климат недоверия, русофобии и квасного патриотизма. В народе стали поговаривать, что коммунисты и Советы задумали украсть у американцев секрет атомной бомбы.