Вячеслав Гречнев. О прозе и поэзии XIX-XX вв.: Л. Толстой, И.Бунин. Г. Иванов и др. - Вячеслав Гречнев

Доктор Шевырев во многом фигура интересная, сложная и загадочная. В нем каким-то удивительным образом сочетаются внимание к людям и равнодушие к ним. Да, он очень внимательно выслушивает каждого, кто обращается к нему, больной или здоровый, но выслушивает как человек, которому все заранее известно и который не сомневается, что ничем новым он не обогатится в данной беседе. Он хорошо усвоил одну человеческую особенность: каждый желает быть выслушан, но гораздо меньше хотел бы слушать другого. Не случайно и в больнице, и в загородном ресторане, где Шевырев проводит все ночи его собеседникам постоянно кажется, что он много говорит, хотя «на самом деле он постоянно молчал».

Все, даже такие, как Петров, относятся к нему с уважением, многие не скрывают своей симпатии к нему — он желанный собеседник за каждым столом в ресторане, где его нередко просят быть организатором и распорядителем веселья. И в то же время доктор очень одинокий человек и это хорошо чувствует безответно любящая его фельдшерица Мария Астафьевна.

Его одиночество, как представляется, связано с его жизненной позицией, обусловлено ею. Мы видим, что все персонажи, каждый из которых имеет свои взгляд на вещи, свою идею, находятся в состоянии непрестанного спора со всеми окружающими. В этом бесконечном выяснении отношений каждый из них стремится доказать, что только его правда истинная, что только она имеет право на жизнь, что только она согласуется с подлинной реальностью. Шевырев же никому своей правды не навязывает, он только выслушивает и своим молчанием как бы говорит, что нет и быть не может одинаковой для всех реальности, что каждый как бы сам создает свою версию реальности, и именно тем, как он видит, понимает и воспринимает действительность. Так, Шевырев не пытался разубедить Егора Тимофеевича, когда тот довольно подробно рассказывал ему о своих встречах со святыми и о том, какие у них «прекрасные и благородные лица», или когда «болтал что-то об осени в Крыму, где он никогда не был, об охоте с гончими собаками, которых он никогда не видел» (С. 81, 93). Не пытается развеять он и тревожные сомнения Петрова, связанные с подозрениями, что все, даже мать, желают его смерти. Напротив, доктор соглашается с ними: благодушно, по-детски настроенному Егору Тимофеевичу он говорит, что тот «счастливейший человек», а Петрову — что он «несчастнейший». И, кстати, оба они были рады, что нашелся человек, который признал их правду, во всяком случае, Петров отметил про себя: «Очень приятно хоть раз услышать слово правды и сочувствия» (С. 83).

Нетрудно, конечно, возразить, заметив, что доктор и не должен, и не только в силу своей профессии, вступать в спор со своими пациентами. Но точно так же ведет себя он и за стенами лечебницы, в ресторане, где перебывал весь город. Он никогда «не старался запомнить ни лиц, ни фамилий своих друзей и не замечал, когда одни исчезали и являлись другие. Он молчал, улыбался, когда к нему обращались, пил свое шампанское, а они кричали, плясали вместе с цыганами, хвастались и жаловались, плакали и смеялись» (С. 88).

Это сопоставление жизни лечебницы с ресторанной невольно наводит на мысль, к которой не мог не прийти доктор Шевырев, что совсем непросто провести четкую грань между людьми нормальными и теми, кто находится близко к этой грани, а то и перешагнул ее. Во всяком случае, Шевырев, которому писатель многое передоверил из своей позиции, никак не склонен считать вполне нормальными тех людей, которые полагают, что реальность как таковая — одна для всех, а также тех, кто, подобно Егору Тимофеевичу Померанцеву, убежден, что благополучие и счастье вполне реальны и достижимы, если даже ты живешь в сумасшедшем доме, жизнь в котором так живо напоминает жизнь нормальную в нормальном обществе, так рельефно и причудливо с нею перекликается.

Живущие рядом, в одном реальном пространстве, Померанцев и Петров никогда не смогут понять друг друга, ибо очень уж рознятся их представления о действительности. По словам же Шопенгауэра «мир, в котором живет каждый из нас, прежде всего зависит от того как мы его представляем, — он принимает различный вид, смотря по индивидуальным особенностям психики» [187]. С этим же связано, по мысли философа, и человеческое счастье: «Счастливыми или несчастными делает нас не то, каковы вещи в объективной действительности, а то, какими они являются нам в нашем представлении» [188].

Абсолютно все, что окружает Петрова, — от самых близких людей, в которых он подозревает врагов, до осеннего «холодного неба с бледно-серыми облаками» — вызывает в душе его острые приступы тоски. И своеобразным контрастом этим чувствам и настроениям выступают поведение и поступки Егора Тимофеевича. «Петров лег на постель, и тоска, как живая, легла ему на грудь, впилась в сердце и замерла (…) Со стороны катка приносился сквозь двойные рамы беспечный хохот. Это Егор Тимофеевич пускал в луже кораблики на парусах и гоготал от удовольствия» (С. 84).

Однако есть что-то, связанное с общим неблагополучием в жизни человека, что способно заронить грусть в сердце даже такого неисправимого оптимиста, как Егор Тимофеевич. Так, сначала он забегал в комнату, где лежал умерший Петров, чтобы «полюбоваться на него» и «чувствовал себя таким же важным и интересным, как сам покойник» (С. 95), а спустя некоторое время спрашивал у Николая Чудотворца, посетившего его, «отчего вот тут, в груди, под сердцем, иногда так тяжело, так тяжело», на что тот ответил: «Нельзя же в сумасшедшем доме и не поскучать порою» (С. 98).

В своем рассказе, получившем название «Призраки», Андреев стремился показать, как много в жизни человека неясного, непонятного, призрачного, иллюзорного. Все это порождает неразбериху в отношениях, непонимание, отчужденность и одиночество. Мы видим, что не слышат и не понимают друг друга не только пациенты лечебницы, совсем не чувствует к себе особого отношения Марии Астафьевны доктор Шевырев, хотя она почти открыто заявляет о своей большом любви к нему. А эта любовь, чувство само по себе прекрасное, пробуждает в ее душе несвойственный ей эгоизм, нечуткость. Она совсем не думает и не помнит об умершем Петрове, гроб с телом которого стоит в комнате, хотя не только человеческий, но и профессиональный долг требовали того. Она вся власти счастливого настроения, вызванного тем, что доктор Шевырев, в связи со смертью Петрова, не поехал, как обычно, в ресторан «Вавилон».

Нет простого человеческого понимания даже у близких родственников Петрова. Понятно, когда душевнобольному Петрову грезилось, его мать в стане врагов, но она не встречает сострадания и у старшего сына, известного писателя: он с раздражением слушает ее горестные излияния по поводу болезни и смерти младшенького. Нет в его душе столь естественного горя по поводу смерти брата, он все продолжает спорить с ним и далек от понимания, что же так сильно беспокоило и мучило того и довело до смертельной болезни.

Иными словами, все живут как-то вразброд, каждый со своей проблемой, идеей или страстью, со своей фантазией или иллюзией. За всем этим просматривается стремление человека преодолеть тяготы и неприятности жизни, обрести покой и счастье, но в результате — разбитые мечты, разочарования и трагедии. Как писал С. Л. Франк: «Все наши страсти и сильнейшие влечения обманчиво выдают себя я что-то абсолютно важное и драгоценное для нас, сулят нам радость и успокоение, если мы добьемся их удовлетворения, и все потом (…) обнаруживают свою иллюзорность, ложность своего притязания исчерпать собою (…) через свое удовлетворение полноту и прочность нашего бытия. Отсюда неизбежное для всех людей меланхолическое, втайне глубоко и безысходно трагическое сознание… сознание обманутых надежд»[189].

Мы видим, что пациентами лечебницы нередко становятся люди, которые слишком увлеклись поисками счастья, борьбой со злом или стремлением воплотить в жизнь какую-нибудь свою идею или мечту и незаметно для себя перешли допустимую грань. И доктор Шевырев, посещающий ночами ресторан «Вавилон», нередко провидит здесь своих возможных пациентов. Грань эта почти невидимая и неуловимая, как и все в этой жизни: время проходит, и уже никто не докажет, да и сам ты не в силах с определенностью сказать было ли это в действительности или только пригрезилось. Так было с Петровым, которого доктор встречал когда-то в ресторане. «Тогда у него была красивая подстриженная бородка; он смеялся, лил зачем-то вино в цветы и ухаживал за красивой цыганкой. И цыганки той нет. Она заболела… и куда-то исчезла. А впрочем, быть может, никогда такой цыганки и не было, и доктор смешал с нею других — кто знает» (С. 89).

Эти вопросы «кто знает», «было или не было», а лучше сказать, настроение неопределенности, в котором всегда присутствуют элементы грусти, заложены в содержании рассказа и определяют его тональность. Человек озабочен этой неопределенностью, она его непрестанно мучает, он хочет знать границы подлинной реальности, он желает знать наверняка, что его правда, в том числе мыслей и чувств, — правда истинная, настоящая, что в жизни и других людях он не обманулся и что есть надежда, что проживет он свою жизнь не напрасно. Однако жизнь в будничных ее проявлениях вновь и вновь разочаровывает человека, он начинает понимать, что горести и огорчения ему даны навсегда, ибо сопутствуют они ему в обоих случаях — и когда мечта оказывается недостижимой, и когда ее удается воплотить.