Сборник забытой фантастики № 1 - Алфеус Хайат Веррил

больше всего и заставлял проклинать мою неосторожность снять куртку, пока я спал, заключалось не в том, что меня убьют — я слишком часто сталкивался со смертью до этого, — а в том, что я не смогу сообщить о замечательных открытиях, которые я сделал и поделиться своими знаниями о городе и его жителях с миром. Действительно, мои мысли были настолько сосредоточены на этом, что я почти не обращал внимания на священника, пока он не вышел вперед, и с отвратительной гримасой жестоко ударил меня по лицу. Обезумев от удара, я бросился вперед, как бодающийся баран. Моя голова ударила его прямо в живот, и с задыхающимся криком он согнулся пополам и растянулся на помосте, в то время как трубка вылетела у него изо рта и разбросала ее содержимое повсюду. Прежде чем я успел откатиться в сторону, мои охранники схватили меня и потащили через комнату. Несмотря на мое тяжелое положение и уготованную мне судьбу, я громко и от души рассмеялся, увидев священника с руками, прижатыми к животу, дико вращающимися глазами и болезненной зеленоватой бледностью на лице. Удар плюс табак сделали свое дело. Во всяком случае, я немного выровнял счет.

В следующий момент меня протащили через низкий дверной проем, скрытый драпировками, и, проволоча как мешок с мукой по грубым камням, бросили в чернильно-черную камеру. Весь в синяках, царапинах и крови, я лежал, не в силах ни пошевелиться, ни что-либо увидеть, в то время как случайные звуки шаркающих шагов подсказали мне, что охранник близко. Час за часом я лежал неподвижно, каждую минуту ожидая, что меня вытащат на пытку или смерть, и тупо гадая, какую форму это примет, пока, наконец, онемевший, измученный и измотанный, я не потерял сознание.

Я пришел в себя, когда меня схватили и рывком усадили. Я увидел, что камера освещена трепещущим факелом, в то время как двое мужчин поддерживали меня за плечи, а третий подносил к моим губам тыкву с водой. В горле у меня пересохло, и жидкость была как нельзя кстати, а мгновение спустя появился четвертый мужчина с едой. Было очевидно, что священник не собирался позволить мне умереть от жажды или голода, и я задавался вопросом, почему он так заботится о моем комфорте, если я был обречен на верную смерть.

Как только я поел, охранники удалились, забрав факел, и я снова остался в стигийской тьме наедине со своими мыслями. Я задавался вопросом, день это или ночь, но у меня не было возможности судить. Была середина дня, когда я забыл надеть куртку, и, рассудив, что поданная еда, вероятно, была вечерней трапезой, я решил, что сейчас близится закат. В таком случае меня, вероятно, меня уберут с дороги на следующее утро. До появления Хейзена оставалось целых двадцать четыре часа, и я задавался вопросом, что он подумает, когда не увидит никаких признаков моего присутствия в долине — догадается ли он, что я не добрался до города и был убит кунами, и что он сообщит моим друзьям в Колоне.

Но Колон, друзья и Хейзен казались очень далекими, когда я думал о них там, в этой черной дыре, ожидающих смерти от рук странных черных карликов, и, что касалось любой помощи, которую они могли мне оказать, я мог бы с таким же успехом быть на Марсе.

Мои размышления были прерваны появлением моих охранников с факелом. Подняв меня на ноги, они ослабили путы на моих ногах и провели меня через небольшой дверной проем, где мне пришлось низко наклониться, чтобы пройти, и по извилистому, узкому каменному туннелю с низким потолком. Я был уверен, что направляюсь на казнь, и смутные мысли о том, чтобы дорого продать свою жизнь и одолеть своих жалких охранников, приходили мне в голову. Но я отверг такие идеи как бесполезные, потому что даже если бы я преуспел, мне было бы не лучше. В городе были тысячи крошечных человечков, из долины невозможно было выбраться незамеченным, и я не имел ни малейшего представления, куда ведет подземный ход. Попытка к бегству означала верную смерть, и все еще оставался слабый шанс, смутная надежда, что меня все же пощадят и просто депортируют. Итак, пригнув голову и ссутулив плечи, я прокладывал свой путь по туннелю в мерцающем свете пылающего факела.

Путь, который, казалось, тянулся много миль, заставил меня думать, что вход находится за пределами долины и что меня ведут к свободе, когда впереди показался проблеск света, пол пошел вверх, и мгновение спустя я оказался на открытом воздухе.

На мгновение мои глаза были ослеплены светом после темноты прохода, и я не мог понять, где я нахожусь. Я думал, что сейчас вечер, но мой первый взгляд сказал мне, что было раннее утро, и я знал, что ночь прошла и наступил другой день. Затем, когда я огляделся по сторонам и до меня дошло, где я нахожусь, меня охватила дрожь ужаса, холод смертельного страха. Я был на вершине пирамиды. Жертвенный алтарь находился в трех шагах. Рядом с ним стоял дьявольский священник и его помощники, а на зеленой равнине собрались орды людей с обращенными ко мне лицами. Меня собирались принести в жертву, крепко привязать к окровавленному ужасному камню, вырвать бьющееся сердце из моего живого тела!

Все что угодно было предпочтительнее этого, и внезапным прыжком я попытался добраться до края алтаря и броситься на верную смерть. Но безрезультатно. Двое гномов крепко держали меня за веревку, которая связывала мои запястья, и меня дернуло назад так, что я тяжело упал на камни. Прежде чем я смог подняться, четверо помощников священника бросились вперед и, схватив меня за ноги и плечи, подняли и бросили на вонючий жертвенный камень. Я был беспомощен, и мгновенно мои лодыжки были крепко привязаны к металлическим скобам, путы на запястьях были разорваны, мои руки были разведены в стороны и надежно привязаны к другим скобам, каменный ошейник был надет на мою шею, заставляя мою голову далеко запрокинуться, и я был готов к тому, что злобный священник нанесет свой удар. Подойдя вплотную к алтарю, он вытащил сверкающий обсидиановый нож — и даже в моем ужасном положении я заметил это и понял, что он строго придерживался обычаев ацтеков — и, подняв руки, он начал завывающую, леденящую кровь песнь. Из тысяч глоток