Миленький ты мой - Мария Метлицкая

В эту минуту в дверь снова позвонили.

Я растерянно посмотрела на Германа, словно ждала указаний.

– Что застыли, Лидия Андреевна? Открывайте! – криво усмехнулся он.

И я снова бросилась к двери.

На пороге стояли двое полицейских Блондин и Кудрявый, как обозначила их я. Совсем молодые. Они молча кивнули и коротко спросили:

– Где?

Я показала рукой. Они прошли в комнату и увидели Германа.

– Подстанция номер…, дежурная бригада, – бойко отрапортовал Герман. – Поступил вызов – констатировать смерть.

Герман объяснялся четко, словно рапортовал перед начальством. Я стояла в стороне и старалась не смотреть на нее.

Мне показалось, что в комнате чем-то пахнет – там и вправду пахло. Сладко-ванильным, приторным и тягучим. Я вспомнила, что так пах одеколон Германа, и меня стало тошнить.

Полицейский осведомился:

– Ну, чего тянем? Время, коллега!

Эти слова были обращены к Герману.

Тот вздохнул и покачал головой:

– Нет, братцы! Здесь не получится быстро!

Полицейские переглянулись.

– Здесь, похоже… – он помолчал, – здесь, похоже… насильственные действия, господа! И не очень все чисто!.. И справку о смерти я вам не дам! Здесь будет судебка!

Я увидела, как полицейские с удивлением глянули на него, потом на меня и еще раз переглянулись.

– Слышите, девушка? – спросил Блондин.

Я кивнула:

– Да, слышу.

– Ну и что делать-то будем? – Он громко и тяжело вздохнул.

– Покойница жила с вами? – Это спросил Кудрявый.

Я удивленно пожала плечами:

– Ну да! Со мной! А что делать… так вам, наверное, это виднее!..

Блондин хмыкнул:

– Вот как? А вам?

И все трое, включая Германа, переглянулись, покачали одновременно головой и усмехнулись.

Потом Герман, словно сильно удивляясь и осуждая кого-то, покачал головой, громко вздохнул и спокойно сказал:

– Лидия Николаевна Краснопевцева. Известная актриса. Жена академика Краснопевцева. Одинокая пенсионерка. Совсем одинокая! – повторил с вызовом Айболит. – А эта… – он кивнул на меня, – за ней, – почему-то хмыкнул он, – следила. В смысле, ухаживала.

Полицейские снова уставились на меня, как будто впервые увидели.

– А вам откуда это известно? – спросил блондин. – Такие подробности?

Герман довольно хмыкнул:

– Вот именно, подробности! И они мне очень известны! А все потому, что я был у нее участковым. А вот теперь служу здесь, на «Скорой». – Он вздохнул и развел руками. – Платят побольше, ну, вы понимаете… Вот я и… тружусь, так сказать. Правда, и нервов побольше – ну, вы сами знаете!

– Так? – резко перебил его Кудрявый и хмуро посмотрел на меня: – Все обстоит подобным образом?

– Так, – кивнула я. – Он не соврал.

– Понятно, – вздохнул блондин, – обычное дело. Достала старушка… Паспорт давай!

И они снова дружно вздохнули.

Я переводила взгляд с одного на другого и ничего не понимала: что им понятно? Что понятно им и совсем непонятно мне?

Герман по-свойски ушел в столовую, сел на стол и открыл какую-то папку. Полицейские шушукались в коридоре.

Я села на стул и уставилась в стену. Я ровным счетом ничего не понимала!

Наконец Герман отписался и протянул бумагу Кудрявому. Тот кивнул и со вздохом взял ее.

Герман, не глядя на меня, пожал полицейским руки и торопливо направился к двери.

Я растерянно смотрела на них – уходить они не собирались.

– А что дальше? – снова спросила я.

Кудрявый помотал головой, осуждая меня за вопрос.

– Дальше? – переспросил он. – Дальше мы ждем перевозку! В судебный морг, поняла? Застряли мы тут… с тобой! – с сожалением бросил он.

Блондин тоже вздохнул:

– Чай-то у тебя есть? Жрать охота!..

Я побежала на кухню, поставила чайник и достала из холодильника колбасу, масло и сыр.

– Может, кофе? – крикнула я.

Они сидели в столовой и спокойно курили. Я удивилась: не спросив у меня?

Блондин обернулся:

– Да мы уж без кофя как-нибудь перебьемся! Мы люди простые, к кофиям не привыкшие!..

Они рассмеялись.

Я принесла полицейским бутерброды и чай. Сама вышла на кухню. Они о чем-то говорили, посмеивались, что-то обсуждали – так, словно меня и не было вовсе. И словно не было ее, мертвой хозяйки квартиры.

Мне было все это странно и непонятно, хотелось зайти в комнату и хотя бы накрыть Лидию Николаевну одеялом.

Я пошла по коридору, но Кудрявый окликнул меня:

– Эээ! Ты куда собралась?

Я остановилась и с недоумением глянула на него.

– Ничего не трогать! – сразу посуровел он. – Не поняла?

Я кивнула и вернулась на кухню.

Перевозка приехала часа через три. Кудрявый спал в кресле, откинув голову и раскрыв рот. Во рту блестели золотые зубы. Блондин сидел за столом и решал кроссворд.

Я не выходила из кухни. Они переговаривались о чем-то с приехавшими, потом началась какая-то возня, а про меня словно забыли. Дальше хлопнула входная дверь, и я вздрогнула. В кухню зашел Кудрявый:

– Не прописана здесь, как я понимаю?

Я кивнула.

– Ну, – крякнул он, – тогда на выход! Квартиру мы должны опечатать.

– А мне куда? – удивилась я. – Здесь мои вещи!

– Вещи с собой заберешь! И с нами поедешь. До тебя что, еще не дошло? – удивился он.

Я мотнула головой:

– Что… не дошло?

Минуты две он смотрел на меня и качал головой, продолжая удивляться.

– Бабулька твоя… со следами насильственной смерти. Ты что, глухая? Ее увезли в судебный морг для заключения. А ты… ты задержана! Ну теперь поняла? До выяснения, так сказать, всех обстоятельств.

Я глупо моргала глазами, уставившись на него.

Моя голова начала просветляться. До меня начало доходить. Герман Иванович!.. Он мне отомстил! И вот теперь… Я – подозреваемая! Я подозреваемая в убийстве! Господи, какая чушь! Какой бред, Господи!

Какое еще испытание мне нужно пройти?

За что, Господи? За что ты меня так невзлюбил?..

Подобный ужас я не могла представить себе даже в самом страшном и диком сне. Все, что случалось со мной раньше, стало казаться мне длинным путешествием в волшебный и сказочный рай. Я снова одна. Одна в этом огромном и холодном городе. На двадцать миллионов человек – плохих и хороших – здесь, в этом городе, у меня есть только один близкий знакомый – Герман, тот, кто решил меня утопить. Гнусная мразь и слизняк решил отомстить. И как же ему повезло!..

Я боялась полиции, как боятся ее все мои соотечественники. Сначала, в те еще времена, нас убеждали, что мы находимся под вечной защитой и недремлющим оком родной милиции. А потом, когда все изменилось и постепенно открылось, нас всячески убеждали, что самые страшные враги человечества именно там – в «доблестной и справедливой» полиции. Убеждали нас в этом сериалы, статьи и телепередачи. В них менты и «легавые», «мусора» и оборотни в погонах (!!!) были продажны, алчны, и действия их были по-садистски бессмысленно жестоки.

Встречались, конечно, и «добрые дяденьки» – те, кто не берет взяток, ловит воров и преступников и от всего сердца желает помочь невинно «осу́жденным». Это словечко, их профессиональный сленг, меня всегда убивало.

Цель была быстро достигнута: добрые «дяди Степы» навсегда исчезли из нашего сознания. А вот все остальное осталось.

Я, будучи человеком законопослушным, их просто не замечала.

Правда, я стала остерегаться их в Москве – у меня не было регистрации. Но было гражданство. И Бог как-то миловал. Девчонки – продавцы в магазине – научили меня смотреть им прямо в глаза – тогда не пристанут. Впрочем, по Москве я, прямо сказать, не разгуливала – некогда было.

А сейчас меня записали в преступники. Нет, хуже – в убийцы! Правда, пока я подозреваемая. Но мне от этого как-то не легче. Господи, какой бред! Я избила ее и сама позвонила в полицию! Хотя… А куда мне было деваться? Спрятать труп и исчезнуть? А что, вариант! Я избила или толкнула ее, она упала, ударилась и скончалась. А я, испугавшись, бросилась прочь. Но! У ее подруги Евки есть мои данные. Въедливая Евка заставила Лидию Николаевну записать их и передать ей. У Германа Ивановича – наверняка! Наверняка именно он уговорил ее сделать копию моего паспорта. Я, разумеется, сделала. На ее медицинской карте есть мой телефон – если что, звоните моей сиделке, пожалуйста!

И еще. Я абсолютно безграмотна в этом вопросе. У меня нет здесь друзей и хороших знакомых, кому я могу позвонить. У меня нет денег на адвоката. Все…

Я всегда чувствовала себя одинокой… Но такого одиночества, как сейчас…

Что должен делать человек, которому просто некому позвонить?

Значит… в этом я виновата? Я сама, добровольно бежала от людей, от любых «дружб» и душевных привязанностей.

От страха и ужаса я окаменела. Я чувствовала, что совершенно отупела и мало что понимаю.

– Что замерла? – презрительно хмыкнул Кудрявый. – Давай собирайся!