С высоты птичьего полета - Станислав Хабаров

Работа в космосе выполняется у всего мира на виду. Дефектов её не скроешь, они отовсюду видны, в ней нет незначительных мелочей. Случись что-нибудь, и все великое обилие документации будет существовать как бы само по себе, а всеобщее внимание обратится на этот пункт. Словно он один, и ты занимался только им, и заранее известно, что этот пункт был самым тонким и узким местом, хотя в действительности он был одним из обычных шагов, из сотен тысяч шагов на этом пути. И потому всё нужно сделать без сучка и задоринки, и оттого постоянно думаешь об этом и часто без аппетита ешь и плохо спишь.

А в это время рядом, часто искусственно, раздувается какой-то момент, и ты должен отчитываться, оправдываться, тратить на него время, хотя это обычный этап, и отрывать время от других. А если это к тому же связано с переговорами сторон, с перевозками аппаратуры из страны в страну, то такое вмешательство подобно стихийному бедствию: все останавливается, появляется масса забот и тратится время, а его-то совсем и нет у тебя.

Космодром нас встретил щадящей погодой, а не обычной для этого времени жарой. В последние полчаса полёта мы пролетели Аральское море. Когда-то в семидесятых годах на подлете к космодрому ты пролетал над яркой синью пустынного моря. Теперь под нами больше песчаная поверхность с необъяснимыми следами, словно ползла огромная гусеница, старицы. Море, ушедшее от берегов, сократившее площадь зеркала, но все-таки синее, как в сказке: «Жил старик со своею старухой у самого синего моря…» В допетровские времена Арал действительно называли Синем морем, было такое море наряду с Белым и Черным. И вот теперь оно на грани исчезновения, и это дело наших рук. Погоня за ежеминутным, пренебрежение мудрой осторожностью, пренебрежение правилами – брать не всё, а оставляя многое про запас, – и психология временщиков довели даже море до ручки. И эти «лунные ландшафты» на месте прежней воды и повсеместные свалки, горы перерытой и брошенной земли – тоже визитная карточка нашего времени.

Жоэль Тулуз в промежутке последней встречи, в воскресенье, съездила в Ленинград, и потом говорила, что не нашла там ничего достойного внимания. Я давно не был в Ленинграде. Помню, как в первый приезд (это было лет тридцать тому назад), я попал в него ранним утром и прямо с вокзала и, не в силах остановиться, пытался его обежать, смотрел, наполняя душу восторгом, и не мог насмотреться.

Затем белые ночи, когда воедино слились вода и воздух и всё заполнил тревожный жемчужно-ровный свет… Я давно не был в Ленинграде. Говорят, город разрушается, представляю запущенность исторических зданий, но не верю, что смотреть нечего в нашей Северной Пальмире. А может, на её впечатления наложились неустройство и неналаженность жизни туриста в России.

В номерах Интуриста, за которые берут с иностранца столь немало в сутки, тараканы, неустройство и неувязки способны окрасить туристскую поездку в мрачные тона. Представления о нас на Западе, как о дьяволе, представляющём всем явную угрозу. Контакты туристов способны развеять этот взгляд, и еще к тому же известно, что это самый выгодный экспорт, когда люди за впечатлениями приезжают к вам в страну. Надо сказать, что Главкосмос ничего не делал, чтобы организовать французам досуг: ни поездок, ни развлечений по воскресениям. Мы пытались кормить их скидываясь, но только что это была за кухня. Ой, как стыдно за наши обеды в Институте космических исследований, за вечно неубранный двор, с постоянной стройкой и мусором. А ведь не только туристам, но и специалистам было бы неплохо показать наши привычки, традиции, особенности, словом, наш образ жизни.

Мы прилетели на космодром, когда жара временно спала и были места в гостиницах, и нам удалось устроиться в гостинице для руководства. Она пустовала, и скучающая в холле дежурная обсуждала с нами телевизионные передачи – результаты первого московского конкурса красоты.

– Ну какая это красота? – удивленно спрашивала дежурная. – У неё же, у этой красотки, и женского ничего нет, ровным счётом ничего. Разве это женщина? Подросток, и только.

В плавательном бассейне, куда собиралась публика к концу дня – купаться и загорать в косых, но жарких лучах заходящего солнца – обсуждалось все: и подготовка транспортного и грузового кораблей, и футбол, и политика, и даже шаги нового правительства во Франции. Здесь мы считали себя знатоками и рассуждали о равновесии местных сил, о поражении правых в Марселе, где прогнозировалась их победа, об эйфории центрального правительства после майской победы, о примирительной поездке Рокара в Новую Каледонию, о всем, о многом, однако мысленно постоянно (и когда мы гуляли по степи, безжизненной, в чахлой траве, замусоренной, где даль перечеркивалась вертикалями стартовых площадок) мы находились в здании МИКа, тихом и сумрачном, с его бесконечными коридорами и залом, в котором красиво подсвеченные испытывались и готовились к старту космические корабли.

Особых хлопот, впрочем, не было. Мы провели проверку аппаратуры, привлекая всех красивым видом эмблем предстоящего полета. И с небольшими проблемами загрузили её в корабль. Сама раскрывающаяся конструкция была самым крупным грузом, и её грузили на «дно» вертикально стоящего корабля, а потом шла остальная загрузка. Но вот вечером (загрузка шла круглосуточно) оказалось, что наша конструкция качается. Закрепленная множеством винтов, она качается на опорной раме, и, если так ее отправить в полет, она сорвется и будет крушить окружающие её прочие грузы. На первый взгляд этого не может быть. Крепление прошло испытание во Франции во всем диапазоне нагрузок. Однако здравый смысл вносит коррекцию. По нашим понятиям, французская конструкция слишком хрупка и деликатна. Она рассчитана на особое обращение – белые перчатки входят в комплект. Мы переносим её бережно на руках. В ней около сотни килограммов, но она требует изящных движений и манер. Все время думаешь, как не задеть, не зацепить, не нажать. Мы переносим её по длинным коридорам, возносим на третий этаж монтажных лесов. Но это мы, а неуклюжие космонавты в надутых скафандрах сумеют ли обеспечить необходимый сервис, ведь тонкость обращения потребует от них особых усилий и забот.

Итак, конструкция качается, а виноваты в том тонкие, прямо-таки птичьи, лапки транспортировочной плиты – цена французского изящества. В полёте на участке виброперегрузок, по мнению специалистов, они сломаются. А потому «шум и крик» – мы держим всех. И хотя есть оправдание, что испытания проведены, спокойствия и житейской уверенности нет. Причём при формальном подходе нас просто снимут с грузовика, а дальше – исключительно «наши проблемы». Все счастье в том, что люди здесь умные и не формалисты, а выход – сделать растяжки, подручными средствами растянуть и закрепить их.