Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В то же время – это испытание судьбы с отголосками печоринского фатализма. Так автор-герой летел в Киргизию, на революцию с твердым знанием: «Нужен – не убьют» (такое же знание сопровождало в самые сложные моменты жизни и Катаева). Уверенность была, возможно, в силу единородности стихий, ведь там победила революция, а она – тоже ветер.
Судьбу Шаргунов не только испытывает, но и доверяется ей, говорит о приступах фатализма, особенно когда был исторгнут из политики, когда увидел свой фотоснимок на листе дворницкой лопаты. Там он мог бы и остаться навсегда, если бы не побежал дальше.
Отдав жизнь в «распоряжение невидимым силам», он поехал в Чечню, где тоже был шанс «пасть под автоматной очередью за стеной Кавказа». Здесь у него отобрали флешку с фотографиями, а могли и убить.
«Мне казалось, что я один-одинешенек и что могу сейчас читать будущее» – это ощущение возникло ночью в революционной Киргизии, в окружении темноты, гор и звезд. Раскрылась та самая книга, по которой он «читал будущее без сожалений и интереса, как будто всё, что могло, уже состоялось». Фотоальбом уже наполнен, и ты его только листаешь, всматриваясь в свои новые отражения.
Схожее ощущение есть в прилепинской книге «Семь жизней». В ней он пишет, что у человека есть незримый дом между землей и небом, в котором «живет твоя судьба – не то, чтоб являющая себя тебя нынешнего, а весь ты сразу: прошлый и будущий, задуманный и свершившийся» («Первое кладбище»). По крайней мере так иногда кажется.
«Каков ты с первого своего взгляда, таким и будешь, пока не закроешь глаза в последний раз», – вспоминает в повести «Вась-Вась» Сергей Шаргунов мысль, возникшую при первом взгляде на сына во время выписки из роддома.
Собственно, весь бег нацелен на чтение будущего, но когда такая возможность предоставляется, интерес пропадает, оно перестает быть заманчивым и притягательным: «Через час, например, я буду на волосок от смерти и всё же спасусь, а однажды не спасусь». С другой стороны, бег – почерк, написание этого будущего, которое на самом деле многовариативно. Тот же лист лопаты дворника – чем не судьба?
Фотографии выстраивают план, карту жизни, вот почему по ним и можно прочесть судьбу, увидеть ее отсветы, знамения.
«Я хочу разгадать план, задание своей жизни», – пишет Сергей в главе «Воскресенки». С этим разгадыванием связан и поход в политику из литературы. И шепот ветра, призывающего идти в литературу. И поиск правды, и поездки по стране. Пристальное внимание ко всему, откровение о тебе может раскрыться и в случайном, в мимолетной встрече, взгляде, детали, ведь всё это не случайно, всё – карта: «Всё мне кажется, что простой и случайный человек может что-то очень важное открыть. Всё время кажется: вот-вот подует ветер, перелистнет страницу – и откроется новый разворот – ошеломит яркостью кадров». Эта перспектива – покров тайны, который может приоткрыть, или знание, о котором может нашептать ветер. Ведь когда ты бежишь, он только усиливается, он чувствует тебя своим. Ты становишься с ним одним.
Чтобы найти ответ на вопрос «как дальше жить», анализируешь прошлое: были ошибки или всё было правильно и честно, и «невидимые фотографии» в перспективе сложатся в цельную картинку. Фотография состоит из многочисленных точек. Жизнь – из кадров, из вспышек. Чем она активнее, чем ближе к формуле «Утро – пробежка», тем их больше.
Оглянулся назад и бежишь дальше. Всё делал правильно: «Давний детский контраст – попович среди пионеров – был правильным. И моя внезапная тоска по советскому среди налетевшего пьяного времени – правильной была. И поход был верным в литературу…». И женитьба, и уход в политику, и проигрыш, и путешествия, в том числе на войну, и одиночество… Ведь «этот мой альбом с невидимыми фотографиями важен кому-то невидимому».
Книга завершается посещением деревенского кладбища, где «последний крестьянин» Володька становится его проводником. Его встречал Сергей, когда гостил у Прилепина на Керженце. Володька вел, будто «листал передо мной альбом мертвецов». У каждого из них был свой последний кадр: кого-то придавило дерево, кто-то стал утопленником, кто-то, как дед-«клоун» в трусах из красного флага, плясал да так и умер. Люди так и остались в этих кадрах, запечатленных в памяти.
Глава «Над трупами ровесников» – предпоследняя в повести «Ура!». Перечисляя смерти своих знакомых, Сергей пишет: «Сводят меня с ума темные могильные тайны. Кости в земле – как они там? – мучат меня не меньше, чем астронома звезды в небе». Могила связана с тайной, загадкой. Темнота. Она пугает и привлекает. Это всегда вопрос: «Где я? Что со мной?» («Как меня зовут?»).
Рецепт «последнего крестьянина» на вопрос «как жить-то?» был в стиле повести «Ура!»: «Мышцу качай! Отжимайся. Бегай…» Всё это «дня начала». Нужно быть готовым к бегу, как только он прекратится, будет снят твой последний снимок, который зафиксирует тебя неподвижно.
Обретай собственную волю, «напрягай мышцы, сам себя завоевывай» – постулировал герой повести «Ура!». Иначе сам будешь завоеван и порабощен, будешь жить не своей, а чужой жизнью.
Угадывание плана жизни – это хорошо. Но он ничто без твоей натренированной мышцы. Поэтому беги, Серёга, беги!
Клубок смерти, расплетенный в жизнь
«А если я возьму и напишу книгу о смерти, о сути суеты… что?» – оставил запись в своем дневнике Андрей Худяков, герой повести «Как меня зовут?» Ведь кости в земле, что звезды на небе. Такая книга о смерти появилась – повесть «Вась-Вась», на мой взгляд, одно из лучших произведений Сергея.
Герой повести – 38-летний русский богатырь Василий, который три года жил с семьей в Штатах, где работал в компьютерной фирме. Жил припеваючи, пока ему не приснился «русский иконописный Бог», и после вера не стала утягивать его в «молитвенную бездонную глушь». Вернулся и стал работать алтарником и шофером при храме, где служил отец автора повести. Потом на него нахлынула болезнь, он заболел раком кожи и скоропостижно скончался. К слову, Василий в чем-то схож с другим шаргуновским богатырем – Виктором Брянцевым из романа «1993», только того утянуло не в молитвенную, а в политическую глушь расколотого общества. Да и действие романа о грозных октябрьских событиях проходит, в том числе в том же подмосковном поселке, что и повесть.
«И вот пришла пора помирать» – с этой фразы в повести Шаргунов рассказывает историю постепенного погружения в стихию смерти, приближения к ней. Описывает
