Йеллоуфейс - Ребекка Ф. Куанг

среднюю должность. Больше никаких судорожных скроллингов; никаких соревнований, чей хер длиннее; никаких на тысячу раз просмотров имэйлов с целью выяснить, не закусился ли на тебя твой директор по маркетингу.

Однако я не могу бросить то единственное, что придает моей жизни смысл.

Писательство — это то, что максимально сближает нас с настоящим волшебством. Писать — значит создавать что-то из ничего, открывать врата в другие страны. Писательство дает нам силу созидать свой собственный мир, когда мир реальный причиняет слишком уж сильные страдания. Если я перестану писать, я перестану жить. Я б никогда не смогла пройти по книжному магазину, не проведя с тайной тоской пальцем по корешкам и не задавшись мыслью о длительном процессе редактирования, по итогам которого эти названия появились на полках, и не вспомнив о своих собственных. А остаток жизни я бы провела, содрогаясь от ревности всякий раз, когда кто-нибудь вроде Эмми Чо заключает контракт на книгу, или узнавая, что такой-то писатель из начинающих живет жизнью, которой, по идее, должна жить я.

Писательство составляло основу моего бытия еще с той поры, как я была ребенком. Со смертью папы и после того как ушла в себя мать, а Рори решила построить жизнь без меня, писательство фактически удержало меня в живых. Так что какие бы несчастья ни выпадали на мою долю, я буду цепляться за эту магию до конца своих дней.

Проблема в том, что у меня совсем ничего нет для Даниэлы. Ни одна из моих старых наработок не подойдет. Из своего условного сундука я вытащила несколько прежних проектов, но все они теперь кажутся мне скучными, второразрядными или просто глупыми.

Романтический комедийный «янг эдалт» о девушке, влюбленной в парня, которого уже сто лет как нет на свете (здесь голимые эмоции и никакого сюжета, а повестушка основана на моей еще студенческой втюренности в статую Натана Хейла[62] посреди кампуса).

Влюбленная пара, которая столетие за столетием перевоплощается в одну и ту же версию своей трагической истории, пока не изыскивает способ разорвать порочный круг. (Предпосылка классная, но исследовать такое множество разных исторических накладок довольно сложно. Если вдуматься, то что уж такого притягательного в XVIII веке?)

Девушка, убитая своим бывшим парнем, которая возвращается в виде призрака и пытается спасти его следующую жертву, но безуспешно, и в конце концов убитые образуют целый отряд призраков, которому наконец удается упрятать злодея за решетку. (Ладно, это более-менее, но у Netflix на экраны только что вышел ретеллинг «Синей бороды» — не хватало еще, чтобы меня опять обвинили в плагиате.)

Я просматриваю интернет и Британскую энциклопедию в поисках каких-нибудь колоритных фрагментов истории, где можно разгуляться. Может, написать о пропавших китайцах, что выжили на «Титанике»? Или о старателях Золотых гор?[63] Или, например, о бандитском Восточном подразделении полиции Нью-Йорка (его именовали «Нефритовый отряд» — чертовски крутое название для повести, разве нет?). Ну или о китайской мафии — Патрик Рэдден Киф не так давно выдал замечательный нон-фикшен об одном китайском «змееголове»[64], что много лет действовал в окрестностях Нью-Йорка. Что, если создать его вымышленную версию жизни?

Но откуда, впрочем, такая зацикленность на Китае? Зачем себя ограничивать? Почему мне с таким же успехом не написать о русских эмигрантах или африканских беженцах? Как писательница, я никогда не стремилась увязывать свое творческое амплуа с Китаем; это вышло совершенно случайно. Кажется, один из моих прародителей или прародительниц имел еврейские корни; можно даже связаться с одной из моих тетушек и расспросить, проложив таким образом мостик к еврейской истории и мифологии. А еще я со слов матери знаю, что у нее среди предков значатся индейцы чероки. Может, стоит тоже разузнать — а вдруг обнаружится история связей, о которых я даже не подозревала?

Но, по правде говоря, предстоящая новизна меня малость пугает. Со всей этой исследовательской работой для «Последнего фронта» истории в китайском стиле кажутся несколько проще. Я уже так много знаю и об истории, и о нынешних политических точках соприкосновения. Критический вокабуляр тоже уже освоен; все, что мне нужно, — это зацепка.

Однажды мне встретилась поэтесса, которая всюду таскала с собой блокнотик и записывала туда по крайней мере одну куцую ремарку о каждой встрече, происходившей с ней по ходу дня. «Волосы баристы были отчаянно фиолетового цвета. Женщина за соседним столиком растягивала слово „да“, словно в попытке оттянуть время. Ругательства сыпались с языка швейцара ржавыми медяками».

«Я не столько создаю, сколько собираю, — объясняла поэтесса. — Мир сам по себе чрезвычайно богат. А я лишь превращаю разбросанность человеческой жизни в концентрат читательского переживания».

То же самое пробую и я в ходе своих ежедневных мелких дел в городе. Например, делаю какие-нибудь отрывочные заметки в химчистке: «Душная суетность, владелец либо грек, либо русский — это же не расизм, что я не могу разобрать, кто именно?» или в супермаркете на Кей-стрит: «При каждом ее приходе полки зазывно кичились посулами своей экологичности, но выходила она все с теми же чипсами и лапшой для скороварки». Строча что-нибудь на столике возле кассы, я чувствую себя воплощением меткой наблюдательности, но по возвращении домой не могу найти ни искорки в том, что создала. Все кажется пресным, как меню в диетической столовой.

Нужно двигаться дальше. Писать о вещах, которые белые люди не различают в своей повседневности.

Назавтра в середине дня я еду по зеленой ветке до Чайнатауна, в котором, несмотря на то что в Вашингтоне я живу уже почти пять лет, мне еще ни разу не доводилось быть. В груди слегка щемит (на Reddit пишут, что в Китайском квартале здесь самый высокий уровень преступности в городе), и когда я выхожу из станции метро, от всего этого места действительно веет угрожающей запущенностью. Я иду, засунув руки в карманы, где крепко сжимаю телефон и бумажник. Надо было, наверное, захватить с собой перцовый баллончик.

«А ну перестань быть взвинченной белой фифой, — командую я себе. — Это квартал с обычными людьми, а не зона боевых действий». Я не смогу узнать их историй, если буду вести себя как взбалмошная туристка.

Я прохожу мимо баптистской церкви Голгофы и фотографирую Арку Дружбы, что приветствует меня посреди квартала чудными оттенками бирюзы и золота. Значение символов на средней табличке мне неизвестно; надо будет потом посмотреть.

Хотя в культурном плане Чайнатаун ничего особенного не представляет. Я миную вначале Starbucks, затем Ruby Tuesday, Rita’s и Bed Bath & Beyond. Все эти магазины гордо красуются золотой или красной иероглификой названий, но внутри там такие же