Урок анатомии. Пражская оргия - Филип Рот

оказываются под колесами автобуса. Тут прошлой ночью поступил один, такой же укурыш, совсем обдолбанный, так он – бах-тарарах – летел кубарем четыре пролета. Если что и не разбил, так только зубы. Вы легко отделались. Так рухнуть – можно было вообще костей не собрать. Головой шандарахнулись, но не слишком. Могли бы себе язык откусить.

я совсем улетел?

– Вы были прилично под кайфом, приятель. Дышали не то чтобы полной грудью, облевали себя всего, и вся физия была разворочена. Мы взяли кровь, посмотреть, что там у вас, сунули вам трубку – промыть желудок, – всадили антагонист наркотика, дали продышаться и поставили капельницу. Ждем, когда спустится хирург. Рану мы обработали, а он ее зашьет – если все еще хотите кружить головы девицам.

каково это – быть врачом в приемном отделении? никогда не знаешь, кто поступит. и решения нужно принимать быстро. много навыков требуется.

Врач засмеялся.

– Вы что, книжку пишете? – У него был забавный хрюкающий смех, и еще он все время нервно жестикулировал. Сомневающийся врач. Должен же быть и такой. Его можно было принять за санитара или за пациента психиатрического отделения. Во взгляде его читался смертельный испуг. – Сам я ничего не читал, но медсестра знает, кто вы. И пока вас не перевели, возьмет у вас автограф. Говорит, у нас тут знаменитость.

серьезный вопрос. Он пытался думать о чем-то, кроме боли от уха до уха. собираюсь поступать в медицинскую школу. работать в приемном отделении интересно?

– Если и правда хотите знать, скажу: это чертовски трудный способ зарабатывать деньги. Обычно дольше семи лет никто не держится. Но я не понял, зачем вам это, поступать в медицинскую школу. Вы же знаменитый писатель. Автор той самой грязной книжки.

наверное, спасли много жизней. ради такого стоит и потрудиться.

– Наверное. За день два-три заковыристых случая. Доставляют людей на носилках, и ты пытаешься как-нибудь им помочь. Не могу сказать, что все уходят с улыбкой до ушей, это не так работает. Вот вы, например. Поступили сюда с передозом, а часа через три-четыре потихоньку начали оклемываться. Бывает, вообще не просыпаются. Слушайте, вы меня разыгрываете? Вы пишете уморительные – так мне сказали – бестселлеры, вы что, решили меня в один из них вставить?

как вы стали врачом приемного отделения?

Он снова нервно фыркнул.

– Да сам этим баловался, – сказал он и закашлялся, да так сокрушительно, что казалось, кашель вынес его из палаты. И чуть не сразу Цукерман услышал, как он орет в коридоре:

– Куда, вашу мать, засунули того диабетика?

Цукерман понятия не имел, сколько прошло времени, прежде чем Уолш снова появился у его кровати. Ему нужно было срочно сказать что-то, что-то прояснить насчет себя, прежде чем он (или писатель) вернется к своим обязанностям. Если уж ему суждено появиться в уморительном бестселлере, пусть уж Цукерман поймет все правильно.

Они во мне видят машину по написанию книг. И, как это ни ужасно, они правы. Машина, пишущая книги и поглощающая жизни – в том числе, доктор Уолш, и мою собственную.

– У большинства известных мне врачей приемного отделения были какие-нибудь проблемы, – сказал он. – Алкоголизм. Психическое расстройство. Английски плохо говорить. Так вот, у меня был демерол. От перкодана я вырубаюсь, от морфина вырубаюсь, даже алкоголь меня не берет. А вот демерол – вам повезло, что вы не знали про демерол. Он в большом фаворе у всех, кого без конца мучают боли. Поднимает настроение. Расслабляет. И проблем больше нет.

какие проблемы были у вас?

– Ладно, – сказал он со злостью, теперь уже неприкрытой. – Я вам скажу, Цукерман, раз уж вы так интересуетесь. Была у меня практика в Элджине. Жена, ребенок и практика. Я не справлялся. Вы поймете. Вы бы здесь не оказались, если бы не понимали. Поэтому я тянул на демероле. Десять лет назад это было. С пациентами для меня самое тяжелое – когда приходится долго кого-то вытаскивать из трудного положения. Здесь, в приемном, мы запускаем процесс и бежим дальше. Затыкаем пальцем дыру в плотине, больше ничего. Но когда работаешь с каким-то трудным случаем, изо дня в день, нужно постоянно жать на правильные кнопки. Смотреть, как они умирают, и при этом держаться. Я так не могу. С такой предысторией, да к шестидесяти годам, мне еще повезло, что я хоть тут что-то могу. Работаю по сорок часов в неделю, мне платят, и я иду домой. На большее Гордон Уолш не тянет. Ну вот, теперь вы все знаете.

Но Цукерман воспринял его рассказ так: это самое большое, чего он может хотеть, конец поисков и избавление от самого себя. Когда Уолш ушел во второй раз, Цукерман попытался, чтобы забыть о том, что у него во рту, представить, как проходят эти сорокачасовые рабочие недели. Автокатастрофы. Мотокатастрофы. Падения. Ожоги. Инсульты. Инфаркты. Передозировки. Ножевые ранения. Пулевые ранения. Собачьи укусы. Людские укусы. Роды. Психозы. Нервные срывы. Да, это работа. Их приносят на носилках, а ты поддерживаешь в них жизнь, пока хирург не начнет собирать их по кусочкам. Передаешь их с рук на руки и исчезаешь. Самозабвение. Что может быть двусмысленнее? Если декан медицинской школы скажет ему: “Для вас, с вашей репутацией, в вашем возрасте и после фортеля, который вы здесь выкинули, мест нет”, он ответит, что хотел только стать еще одним врачом приемного отделения с проблемами по горло и образцовой историей сомнений за плечами. Вот что ему нужно для счастья.

Когда появился пластический хирург, в Чикаго уже стемнело. Он извинился, что так задержался – пришлось ехать в метель из Хоумвуда. Он зашил ему рану прямо в палате, швы накладывал изнутри, чтобы шрам остался потоньше.

– Если хотите, – пошутил он, чтобы приободрить пациента, – можем сделать здесь еще одну складочку, убрать в нее второй подбородок. Чтобы для дам молодиться.

Цукерман так и не понял, сделали ли ему местную анестезию. Все до того болело, что он и не почувствовал, как его зашивали.

Рентген показал, что челюсть треснула в двух местах, поэтому вызвали челюстно-лицевого хирурга, и примерно к ужину Цукермана ввезли на каталке в операционную. Пожилой хирург объяснил все Цукерману заранее – спокойно-спокойно, как телевизионный диктор во время теннисного матча, описал, в какой последовательности что будет делать. Трещин две, объяснил он, косая впереди – тонкая вертикальная линия от выбитых зубов к кончику подбородка, а вторая трещина на стыке верхней и нижней челюстей. Поскольку расположение трещин не очень удачное – они тянутся до подбородка, ему придется сделать под подбородком небольшой надрез, чтобы их соединить, а затем он просверлит несколько дырок и самой тонкой проволокой стянет кости. Выше стыка челюстей никакой операции не