Урок анатомии. Пражская оргия - Филип Рот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цукерман изо всех сил, хоть руки у него и ослабли, вцепился старику в шею. Он убьет – и никогда больше не подумает, все же лучше, чем совершенное им преступление; хватит отрицать; по самому строгому счету признан виновным и осужден.
– Ваши священные гены! Что там в вашей голове творится? Что на генах вышито “еврей”? Вы это видите в своем безумии, неопороченную природную добродетель евреев?
– Прекратите! – Мистер Фрейтаг пытался руками в толстых перчатках отцепить его руки. – Прекратите! Цук!
– Чем он занимается ночи напролет? Трахаться учится!
– Цук, Цук, не надо! Тут мертвые!
– Все мы мертвые. Эти кости в гробах – вот они, живые евреи. Вот кто музыку заказывает!
– Помогите! – Он вырвался, метнулся к воротам, споткнулся, и Цукерман поскользнулся, пытаясь его нагнать. – Скорее! – кричал мистер Фрейтаг. – Тут такое!
И, на бегу взывая к помощи, старик, которого он собрался удушить, исчез.
Лишь белые вихри снега, больше ничего не видно: только камни с надписями и его руки, судорожно пытающиеся сжать то горло.
– Наши гены! Священные пакетики еврейского сахара! – Тут ноги его подкосились, и он сел. И сидя стал произносить вслух, в полный голос, слова, что были высечены в камне. – Почитай своего Финкельштейна! Не совершай Кауфмана! Не сотвори кумира из Левина! Не произноси всуе имя Каца!
– Он… он на меня набросился!
– Господи, – воскликнул Цукерман, потихоньку пытаясь встать, опираясь на ладони и колени, – кто же занес с земли желанье брызнуть, что обезьянок делает из нас, да будь ты благословен! – Глаза слепил тающий снег, ледяная вода текла за воротник, мерзлая шуга забилась в носки, а он все полз к последнему из отцов, требующему, чтобы его ублажили. – Фрейтаг! Запретитель! Сейчас я тебя убью!
Но ему мешали сапоги – два высоких кавалерийских сапога, смазанные маслом и скользившие по снегу, зловещие и мощные, великолепные глянцевые сапоги, которые заставили бы поостеречься и его бородатых предков.
– Это, – рассмеялся Цукерман, брызжа кусочками обжигающего льда, – это твоя защита, папаша Фрейтаг? Ты, главный уважатель евреев! – Он напряг все силы, чтобы подняться с кладбищенской земли. – Прочь, прочь, невинная ты сука!
Но против сапог Рики он был бессилен.
Проснулся он в больничной палате. Что-то не то со ртом. И голова невообразимо огромная. Понимал он одно: в его голове образовалась гигантская гулкая дыра. В огромной голове – что-то, оно шевелилось, такое же огромное. Это его язык. Весь рот от уха до уха – одна сплошная боль.
Около его кровати стоял Бобби.
– Все будет хорошо, – сказал он.
Цукерман наконец ощутил губы, они стали чуть ли не шире языка. Но под губами ничего не было.
– Мы ждем пластического хирурга. Он зашьет тебе подбородок. Ты содрал всю кожу под челюстью. Мы не знаем, сломал ты челюсть или нет, но рану под подбородком он зашьет, а тогда мы сделаем рентген рта и поймем, насколько серьезны повреждения. И голову посмотрим. Не знаю, есть ли трещина в черепе, но лучше проверить. Пока что похоже, ты легко отделался – одна рана и несколько выбитых зубов. Это все поправимо.
Цукерман ничего не понял, кроме того, что голова становилась все больше – вот-вот отвалится. Бобби повторно рассказал:
– Ты брел по степи с королем Лиром. Рухнул. Лицом вперед, прямо на надгробье моего дяди Пола. Отец говорит, звук был такой, будто камень стукнулся о мостовую. Он решил, что у тебя сердечный приступ. Сильнее всего ты ушиб подбородок. Кожа прорвалась. Два передних зуба ввалились за десну. Когда тебя подняли, ты на несколько секунд пришел в себя, полностью, и сказал: “Погодите минутку, мне надо избавиться от нескольких зубов”. Выплюнул осколки зубов в руку и снова отключился. На трещину в черепе не похоже, внутричерепного кровоизлияния нет, но прежде чем идти дальше, лучше удостовериться. Немного поболит, но ты быстро оправишься.
Кулак в перчатке – язык Цукермана – полез ощупывать передние зубы. Вместо них язык обнаружил рыхлые колючие дыры. Вдобавок кружилась голова, в ней было черно и гулко.
Терпеливый Бобби выдал третье объяснение.
– Ты был на кладбище. Помнишь? Повез моего отца на могилу моей матери. Приехал на машине около половины десятого утра. Сейчас три часа. Вы приехали на кладбище, шофер поставил машину у железной дороги, и вы с отцом пошли к могиле. Там отец разнервничался. И ты тоже. Ты ничего не помнишь? Ты немного съехал с катушек, Цук. Поначалу мой старик решил, что у тебя припадок. Шофером была женщина. Сильная, как бык. Ты, видимо, пытался сбить ее с ног. И тут упал. Это она дотащила тебя до машины.
Слабым хрипом Цукерман дал понять, что все еще ничего не помнит. Кошмар случился, это да, но как – он не знал. Челюсть не вставала на место, и говорить он не мог. И шея начала деревенеть. Он вообще не мог пошевелить головой. Полное заточение.
– Легкая временная амнезия, и все. Не паникуй. И не из-за удара. И мозг не поврежден, я уверен. Это из-за того, что ты принимал. Бывают выпадения памяти, особенно если выпить много алкоголя. Меня не удивляет, что ты невежливо вел себя с дамой. Проверили твои карманы. Три косяка, штук
