Шах и мат - Эли Хейзелвуд

может нам понадобиться: шахматные наборы, ноутбуки с необходимыми программами, ряды книг по дебютам и миттельшпилям.

– Просто невероятно, – Дефне проводит пальцами по стеклянным фигурам. – Серьезно, я завидую.

– Ага. Не удивлена, что они проводили столько чемпионатов. Подготовка впечатляет. Готова поспорить…

Я замечаю фотографию на стене и забываю, что хотела сказать. На ней запечатлены двое мужчин, стоящих в том самом стеклянном доме, который мы только что видели. Один почти лысый, другой с пышной копной темных волос и скромной улыбкой. Они обмениваются рукопожатиями над доской. Игра, должно быть, завершилась, и черные – лысый мужчина – сдался за два хода до того, как ему поставили бы шах и мат. Все его фигуры или загнаны в ловушку, или безжалостно окружены. Взгляд шахматиста из-под нависших век серьезен, а еще абсолютно узнаваем, и на мгновение я чувствую необъяснимую, свинцовую тяжесть в груди.

Затем читаю подпись: «Сойер против Гурина, 1978 год. Чемпионат мира по шахматам».

– Это…

– Ага. – Дефне встает рядом со мной.

– Ты знала его?

– Я с ним тренировалась.

Ну да, точно.

– Каким он был?

– Он прекрасно владел позиционным стилем. Если играл черными, то почти всегда использовал вариант Найдорфа.

– Я имела в виду, каким он был человеком?

– Оу, дай-ка подумать. – Поджав губы, Дефне вглядывается в фотографию. – Тихим. Добрым. С циничным, тонким чувством юмора. Честным, порой чересчур. Упрямым. Иногда беспокойным. – Она делает глубокий вдох. – Благодаря ему у меня есть «Цугцванг».

– Что ты имеешь в виду?

– Он дал мне деньги на покупку клуба. Я думала, что в долг, но когда у меня появилась возможность вернуть эту сумму, то он отказался ее принять.

Похоже на одного моего знакомого: щедрого, саркастичного, неспособного к обману.

С мрачным взглядом.

Готова поспорить, он не принимал отказы. Готова поспорить, он был целеустремленным, деятельным, непостижимым. Готова поспорить, он был харизматичным, но в то же время заносчивым и упрямым. Упертым, сложным для понимания, глупым, раздражительным, неизбежным, бесячим. От него развивалась пугающая зависимость, которую невозможно побороть. Он был таким нежным, по-настоящему веселым, справедливым, безжалостным. Его невозможно забыть.

– Мэл?

Я торопливо отвожу взгляд от снимка:

– Да?

– То, как ты тренировалась… Все, что ты делала до этого дня, – там не к чему придраться. То, что ты концентрируешься на своих слабых местах, – это правильно. Но мы должны анализировать и его…

– Нет, – перебиваю я.

Мы не упоминаем Нолана Сойера, и я не хочу, чтобы его имя произносили вслух.

– Не понимаю, почему ты отказываешься…

– Нет.

Дефне фыркает:

– Так будет честно. Люди ждут, что ты это сделаешь. В конце концов, Мэл, это не какой-нибудь турнир. Это матч на первенство мира, соревнование между двумя сильнейшими игроками планеты. Ты должна оттачивать свои навыки с учетом того, как играет соперник, а не тренироваться на старых партиях и подвергать собственный стиль чрезмерному анализу. Он, скорее всего, изучает твои партии, и я сомневаюсь, что он думает, будто ты не станешь…

– Нет, – заявляю я в последний раз, и Дефне понимает, что спорить со мной бесполезно. – Давай продолжим, как планировали.

Дефне хмурится. Но все равно кивает.

У меня явные проблемы с консолидацией[55].

Я атакую слишком рано. Или слишком поздно.

Я слишком нерешительна, а когда наконец на что-то решаюсь, то теряю с трудом заработанное преимущество.

Не могу нормально перейти к эндшпилю.

Чересчур сильно полагаюсь на свои любимые дебюты – непростительный грех, если учесть, что предсказуемые игроки – слабые игроки.

Я должна сосредоточиться на периферии, чтобы занять центр.

И еще:

– В партии против Чуанга, – говорит Оз, – твой ферзь стоял совершенно беззащитный. Я не советую полностью уйти в защиту, но…

– Ладно. Ладно, я… – Тру глаза. – Ты прав. Давай вернемся к программе. Мне кажется, я…

– Уже за полночь, Мэл, – Дефне качает головой. – Пора спать.

Черт.

– Ладно. Завтра утром…

– Мы заперты здесь уже два дня, Мэл.

И это правда. С короткими перерывами на еду и немногочисленных посетителей. Мама зашла, чтобы поцеловать меня в лоб. Сабрина ворвалась во время анализа важной позиции, чтобы показать мне статью из «Ката», где журналистка молила меня «жать на газ». Дарси заглянула, чтобы спросить, не лежит ли ее синий топик у меня в чемодане (так и оказалось), и похвастаться новым кулончиком.

«Вообще-то это называется муррина!»

«Очень красиво, – я рассматриваю цветные кружки из цветов. – Откуда это у тебя?»

«Н… Мама мне купила!»

– Думаю, пора прерваться, – предлагает Дефне.

– В смысле?

– Завтра утром можешь отдохнуть. Поспи подольше. Сходи куда-нибудь с сестрами. До матча остались сутки, и на общение с журналистами уйдет полдня, не меньше.

Я бросаю гневный взгляд на Оза и Дефне:

– Вы без остановки твердите, что я ставлю фигуры в центре так близко, словно играю в шашки.

– Да, но с этим уже ничего не поделать.

– Ладно. Хорошо. Возможно, вы и правы.

Направляясь к двери, сдерживаюсь и не ною из-за отсиженных ляжек.

– Эй.

Оборачиваюсь. Оз собирает фигуры и выключает компьютеры. Я замечаю фото Маркуса Сойера на заднем плане – его волосы сильно отличаются от коротких волос Дефне.

– Слушаю?

– Я тебе уже говорила, но на случай, если ты забыла, повторю. Думаю, ты способна выиграть чемпионат мира. Думаю, ты можешь добиться всего, чего захочешь.

Со слабой улыбкой покидаю комнату.

Не уверена, что могу с ней согласиться. Почти уверена, что нет.

В отель начинают прибывать люди, и их довольно много. Куда бы я ни пошла, кто-то все время пытается взять у меня импровизированное интервью или автограф. Некоторые ходят в футболках с моим чертовым лицом. Это одна из причин, почему я все реже покидаю тренировочную комнату. Чем ближе чемпионат, тем больше я чувствую себя самозванкой. Мне кажется, я ребенок, которого посадили за один стол со взрослыми, будто я не стою даже чернил, которыми всюду напечатано мое имя. Я недостаточно хороша. Я ничего этого не заслуживаю. Моя ночная атака против защиты Каро – Канн – полный отстой. Однажды я услышала, как кто-то произнес: «Первая женщина на чемпионате мира», и с тех пор пытаюсь не думать об этом. Если я проиграю, то подведу всех женщин на свете? Я – это не просто я, а нечто большее? У меня нет ни ответов, ни желания их искать. Именно поэтому я концентрируюсь на варианте Рафаэля, о котором не знала до сегодняшнего утра.

Ведь именно об этом я сейчас должна думать, да?

Уже поздно, поэтому в отеле царит такая же умиротворяющая тишина, как тогда, когда мы только сюда приехали. Я прохожу мимо ресепшена, и девушка за стойкой машет мне рукой.

– Ваш сосед приехал, – сообщает она. – Из Соединенных Штатов.

Я резко останавливаюсь:

– Прошу прощения?

– Ваш друг приехал, – она указывает на лифт.

Кажется, у нас тут случай языкового барьера.

– Я… Что? Где?

Девушка улыбается:

– В вашей комнате.

Мое сердце бьется как сумасшедшее, пока я мчусь по лестнице. В моей комнате правда кто-то есть? Только один человек мог прилететь сегодня из Америки.

Но это не он.

Он бы не стал.

Мы даже толком не поговорили.

Я сказала то, о чем сильно жалею, и он, возможно…

Глядя на дрожащие ладони, чувствую, как раскручиваются спирали моего ДНК. Чтобы наконец покончить с испепеляющей неизвестностью и не дать какой-нибудь аневризме уничтожить мой мозг, я хватаюсь за ручку и распахиваю дверь.

На моей застеленной кровати действительно распластался человек.

Мое сердце замирает.

А затем вновь начинает биться со смесью облегчения и чего-то еще – неизвестного.

А потом падает в пропасть.

– Мэл, комната просто потрясная! – говорит мне человек на кровати. – Смотрю, ты хорошо устроилась, сучка. И все благодаря тому, что я вовремя рассказала тебе о том, как важно поддерживать людей с непереносимостью глютена.

Закрываю глаза. Делаю глубокий вдох. Открываю.

И скорее хнычу, чем спрашиваю:

– Истон?

Глава 28

С августа ее волосы сильно отросли и теперь уже ниже плеч. Они выглядят более темными и блестящими, чем летом, после того как кончики выгорели