Шах и мат - Эли Хейзелвуд

– Подожди. Вы с Дефне что…

Оз пропускает мой вопрос мимо ушей:

– Ты же не думаешь, что шахматные клубы – это какой-то доходный бизнес? Что Дефне зарабатывает миллионы? Посмотри на это с другой стороны. Она купила «Цугцванг», потому что хотела создать такое место, где каждый мог бы играть в шахматы. Чтобы другие не прошли через то, через что пришлось пройти ей. Так что Дефне приходится полагаться на меценатов. Сойер годами жертвовал клубу деньги, и вот что произошло на самом деле: да, он попросил ее найти тебя и предложить работу. Но когда ты отказалась от стипендии, Дефне начала искать других шахматистов, которых можно было проспонсировать. Потому что пожертвование Сойера не накладывало на нее никаких обязательств.

Я сглатываю:

– Он сделал все, чтобы я потеряла работу. Я в этом уверена. – Ну, почти.

– Может быть, – Оз пожимает плечами. – Вполне на него похоже. Но Дефне? Она никогда ничего не требовала от тебя – только хотела, чтобы ты стала успешной шахматисткой. Именно поэтому она не называет тебя капризной сучкой и не подает в суд за нарушение условий контракта. Но я не настолько малодушен, Мэл. Мне плевать, если ты продолжишь читать «Любовь во время чумы», когда должна изучать «Современные шахматные дебюты». Ты обещала Дефне провести с ней год. И ты должна поговорить с ней о чемпионате мира, должна помочь ей сохранить лицо перед ФИДЕ.

Оз наконец делает шаг назад. Его воинствующая аура постепенно рассеивается, и впервые за все наше с ним знакомство он кажется мне скорее уязвленным, чем раздраженным.

– Послушай. Я обычно не сую нос в чужие дела, но слышал о твоем отце. Знаю, ты заботишься о своей семье. Знаю, тебе приходится иметь дело с разным дерьмом, – он кивает в сторону двора, – типа этого старого батута. Но если ты расстегнешь молнию у себя на заднице и вытащишь оттуда голову, то поймешь, что жизнь – нечто большее, чем оплакивание своей непростой судьбы, – Оз завершает свою тираду кивком, разворачивается и грациозно спрыгивает со скользких ступенек.

Я наблюдаю за его удаляющейся фигурой со странной смесью гнева и вины. Я не просила Дефне быть моим тренером. Я не просила Нолана платить мне. Все, чего я хотела, – чтобы отец не изменил маме у меня на глазах, чтобы он не погиб, чтобы мама не заболела, чтобы мы все жили обычной жизнью. Да как смеет Оз, восседая на горе привилегий высотой с Альпы, так пренебрежительно говорить со мной, будто я избалованная маленькая девчонка?

– Ты ничего обо мне не знаешь! – кричу я ему вслед. Да я просто ходячее клише.

– И не хочу ничего знать. – Он открывает водительскую дверь своего «Мини-Хэтча». – Особенно если ты на самом деле вот такая.

Когда я хлопаю дверью, мне кажется, что дома чересчур жарко. Я делаю глубокий вдох и приказываю себе успокоиться.

Неважно, что Оз обо мне думает, потому что он исчез из моей жизни вместе с шахматами. Возможно, я как-нибудь позвоню Дефне. Скажу, что ушла от нее ради общего блага. Два дня назад мне снилось, что все, кого я встретила за последние полгода, показывали на меня пальцами и смеялись: я передвинула ладью по диагонали, думая, что это слон. Никто меня не поправил, даже Дефне. Она сидела в первом ряду рядом с Ноланом, и оба смеялись.

Так что да. Пока я не готова выходить на связь.

На мгновение прижимаю ладони к глазам и возвращаюсь в кухню, чтобы закончить с ужином. Остановившись в дверях, понимаю, что никто не обращает на меня внимания.

– Мерзко, – говорит Дарси, приоткрыв крышку мультиварки. – Типа… фу?

– Еще и неполезно, столько масла, – замечает Сабрина. – Мам, ей бы подарить сертификат на кулинарный мастер-класс на день рождения.

– Прекрасная идея, Сабрина. Мэл непременно понравится.

– Я не собираюсь ей ничего дарить, – ворчит Дарси.

– Догадываюсь, что она хотела приготовить. Но я бы не использовала бедрышки, – говорит мама. – Возможно, грудку. Или свинину.

– Не хочу это есть, – бормочет Сабрина, и именно в этот момент у меня в голове начинают лопаться маленькие кровавые пузырьки.

– Так не ешь, – говорю я. Все трое поворачиваются в мою сторону с широко открытыми глазами. – И если уж на то пошло, почему бы тебе самой не заняться ужином?

Сабрина сначала колеблется, затем закатывает глаза.

– Господи. Расслабься, Мэл.

– Ага, – киваю я. – Обязательно расслаблюсь. Перестану мыть посуду, ходить в магазин, зарабатывать деньги на еду. Посмотрим, как тебе это понравится.

– Ну и пожалуйста, – она упирает руки в бока. – Тебя не было не одну неделю, и мы прекрасно справлялись.

– О, правда? – Это похоже на невидимый нож, который кто-то прокручивает в моих ребрах. – Ты прекрасно справлялась?

– Мы были свободны от твоей диктатуры, при которой нельзя даже выразить мнение об ужине, – говорит Сабрина, и я вижу, как мама открывает рот, чтобы попросить ее замолчать. Но я опережаю ее.

– Ну ты и сука, – слышу свой голос.

В тишине кухни эти слова звучат настоящим раскатом грома. Мама в таком шоке, что потеряла дар речи, а Дарси делает несколько шагов назад. Но Сабрина прищуривается и остается на месте. Так что я продолжаю:

– Неблагодарная сука. Я только и делаю, что везде тебя подвожу и оплачиваю твои увлечения.

– Я ни о чем из этого не просила!

– Тогда, черт тебя подери, не делай вид, что тебе это нужно, Сабрина. Иди и сделай то, что сделала я. Не ходи в школу, брось свое драгоценное роллер-дерби – давай посмотрим, как твоя маленькая подружка Маккензи будет к тебе относиться, когда она уедет в колледж, а ты нет! Забудь обо всем, что тебе нравится, чтобы обеспечить свою своенравную, неблагодарную младшую сестру, – я показываю на Дарси, – которая, кстати, тоже та еще сука.

– Мэллори, – резким тоном вмешивается мама, – достаточно.

– Правда? – я смотрю на нее. Передо мной туман, а глаза жжет так же сильно, как и боль внутри. – Не скажу, что ты чем-то лучше них, потому что сейчас тоже ведешь себя как настоящая сука.

– Хватит.

За очередным требованием следует мертвая тишина.

На меня она действует донельзя отрезвляюще: внезапно я возвращаюсь в свое тело. И теперь, словно на повторе, слышу каждое отвратительное слово, которое вырывалось из моего рта. Это невыносимо. Я слишком испугана, зла, ранена, чтобы оставаться здесь хотя бы еще секунду.

– Боже. Я… я…

Трясу головой и поворачиваюсь. Мчусь к себе в комнату, едва видя дорогу перед собой.

Я только что назвала свою маму и сестер-подростков, жизни которых разрушила, суками. Буквально в лицо швырнула все, что сделала для них, несмотря на то что без меня им все это было бы не нужно.

Закрыв за собой дверь, бросаюсь на кровать и от стыда прячу лицо в ладонях.

Я никогда не плачу. Не плакала, когда рассказывала маме о том, что сделал отец. Не плакала, когда он собрал вещи и ушел. Не плакала, когда нам позвонила дорожная служба в половине шестого утра. Не плакала, когда отказывалась от стипендий, когда Боб уволил меня, в машине Дефне по дороге от дома Нолана. Я никогда не плакала, даже когда очень хотела, потому что спрашивала себя, имею ли право на эти слезы. И ответ всегда был «нет», так что остановить себя было легко.

Но сейчас я не могу сдержаться. Закрыв лицо руками, я буквально вою – громко, уродливо, чувствуя, как по щекам стекают крупные слезы, оставаясь на ладонях. Внезапно на меня обрушивается реальность последних лет. Все мои неудачи, ошибки, упущения. Всё, что я потеряла; минуты и часы, которые провела, идя совсем не в том направлении, в котором хотела бы; осознание, что папы больше нет рядом… Все это застряло у меня в горле и душит, душит, скручивает изнутри. Вдруг я понимаю, что не могу выносить человека, которым стала.

Матрас рядом со мной проминается.

Теплая, худая рука касается моего плеча.

– Мэллори, – зовет меня мама спокойным, но твердым голосом. – Я пыталась не вмешиваться, но настала пора поговорить о чемпионате