Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре

опытом: круговое движение занимает в физической реальности совершенно особое, привилегированное положение. И в то же время напрашивается заключение, что геометрические концепции как таковые неприложимы к физической реальности. Пожалуй, мы могли бы сказать, выражаясь негалилеевскими терминами, что действительное пространство не является архимедовым или евклидовым; оно отличается от них так же, как сферическая поверхность отличается от геометрической плоскости.

Так обстоят дела у Галилея. Практически ничего не изменилось за время, что он провел в Пизе, в Падуе и во Флоренции. Существует несомненный и в то же время необъяснимый факт, без которого, ко всему прочему, галилеевская динамика не смогла бы обойтись495: тот факт, что существуют тяжелые тела и что они падают. Существует иной факт, непосредственно связанный с первым: реальная прямая есть окружность, реальная плоскость – это сферическая плоскость. Круг, а не прямая – привилегированная фигура в физике496.

И это Галилей утверждает expressis verbis:

Прямолинейное движение есть нечто, чего на самом деле в мире не существует. Естественного прямолинейного движения не может существовать. Действительно, прямолинейное движение бесконечно по своей природе, и поскольку прямая линия бесконечна и не ограничена, невозможно, чтобы какое-либо тело по своей природе было склонно двигаться по прямой линии, т. е. стремясь туда, куда невозможно попасть, так как у бесконечности нет предела. И природа, как сам Аристотель говорит, не предпринимает ничего, что не может быть выполнено, и не предпринимает движения к цели, которую достичь невозможно497.

В этом любопытном фрагменте, к которому мы еще вернемся и который подкреплен многими другими фрагментами498, мы находим большинство тех понятий, от которых физике Галилея было суждено нас освободить.

Как же в таком случае Галилей смог стать родоначальником (или одним из родоначальников) современной физики, основанной, как было сказано ранее, на превалировании прямой над окружностью, геометризации пространства, законе инерции? Или здесь скрыт подвох? Может быть, это очередной случай, когда неправильная интерпретация сыграла плодотворную роль? Может быть, последователи и ученики Галилея – Гассенди, Торричелли, Кавальери – просто-напросто превратно его истолковали? Может, они упустили из виду различие и, пренебрегая многократно повторенными утверждениями мэтра, отождествили реальную плоскость с геометрической, тем самым выведя из учения Галилея то, чего оно в себя не включало вовсе? Такой точки зрения, как известно, придерживается Вольвиль499, с ней ожесточенно спорят, помимо прочих, Э. Мах500и в особенности Э. Кассирер501, которые, напротив, полагают, что физика Галилея настолько пронизана идеей инерции, что просто невозможно помыслить, чтобы сам Галилей этого не осознавал.

Итак, сформулировал Галилей (или по крайней мере предположил) принцип инерции или же нет? Эта дилемма слишком проста, на наш взгляд, ведь историческая действительность несколько сложнее, богаче, она полна нюансов. Такая дилемма, кроме того, позволяет ускользнуть от единственного поистине поучительного и интересного вопроса: почему в борьбе за математизацию математики, которую вел Галилей, он не удосужился хотя бы предположить непосредственным образом (этого не мог бы отрицать даже Кассирер) принцип инерции, который, как нас уверяют, так легко был принят его учениками и последователями? Ведь речь идет не только лишь о констатировании факта – нужно в нем разобраться. И для того чтобы сделать это, необходимо обратиться непосредственно к идеям великого флорентийца.

Именно за это мы и предлагаем приняться502. Мы увидим, что если Галилей и вправду потерпел неудачу в этом деле (утверждение Вольвиля справедливо, grosso modo503), так это потому, что, в отличие от Декарта, он не сумел ни преодолеть, ни принять неизбежные следствия из допущения математизации реальности: полная геометризация пространства подразумевает бесконечность Вселенной и разрушение Космоса504.

Мы уже говорили о том, что физика Нового времени рождалась как на небесах, так и на Земле505 и что она предстает в единстве с астрономическим или, вернее, космологическим предприятием. Труды Галилея – «Диалог…», в равной мере как и «Пробирных дел мастер», – посвящены прежде всего коперниканским идеям, и физика Галилея – это коперниканская физика, которая должна отстаивать открытие великого астронома – движение Земли – против старых аргументов и новых нападок. Однако эта новая физика (для Галилея это было ясно как ни для кого другого) должна быть toto coelo отлична от старой; кроме того, чтобы возвести первую, необходимо сперва разрушить вторую, т. е. разрушить сам фундамент, философские основания, на которых она держится; что касается новой физики – математической, архимедовой, – то Галилей прекрасно понимает, что для того, чтобы ее основать, необходимо радикальным образом перестроить все ее понятия, а также подкрепить ее – как можно более твердо – некой философской системой. Этим обусловлена тонкая путаница, которую мы обнаруживаем в трудах Галилея, между «наукой» и «философией», а также и то, что для историка оказывается невозможным (по крайней мере, невозможно не осознавать этот факт) отделить друг от друга эти два взаимодополняющих элемента его мысли.

«Диалог о двух главнейших системах мира» пытается описать две соперничающие астрономические системы506. Но, по существу, это не учебник по астрономии507и даже не учебник по физике. Прежде всего эта книга о критике; это пособие, обучающее искусству полемики и словесных баталий, в то же время ей присуще педагогическое и философское содержание; наконец, это учебник по истории – истории идей г-на Галилея.

Пособие, обучающее искусству полемики и словесных баталий, – отчасти именно этим объясняется литературная форма «Диалога»508: машина войны Галилея восстала против традиционной науки и философии. Но если «Диалог» направлен против аристотелевской традиции, он не адресован (практически) ее последователям, философам из Падуи и Пизы, авторам трактатов «De Motu»509и комментариев к «De Coelo»510 – он адресован читателю из «почтенных людей» [Honnête homme]511, потому написан он не на латыни, языке ученых школ и университетов, а на простонародном, на итальянском – языке придворных и горожан. Все реформаторы, впрочем, начинали так: вспомним Бэкона или Декарта.