Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре

Действительно, аристотелевское рассуждение предполагает теорию или, если угодно, определенное понимание движения – как процесса, претерпеваемого предметом. Оно, кроме того, предполагает, что чувственное восприятие позволяет нам непосредственно постигать физическую реальность535, что это единственное средство ее постичь и что, как следствие, физическая теория ни в коем случае не должна ставить под сомнение непосредственно воспринимаемую данность.

Однако Галилей явным образом это отрицает. Сам он отталкивается от прямо противоположных допущений: а) физическая реальность не дана нашим чувствам, но, напротив, постигается разумом; б) движение не претерпевается предметом, остающимся безразличным перед лицом всякого движения, которое его оживляет, движение воздействует лишь на отношения между движущимся предметом и объектом, который остается неподвижным.

Будучи паралогизмом, с точки зрения Галилея, аристотелевское рассуждение само по себе не является уязвимым.

Тем не менее диалектически – по крайней мере, внутри «Диалога» – Галилей, конечно же, имеет право называть умозаключение Аристотеля паралогизмом. Еще не представив физические и механические доказательства неподвижности Земли, он устанавливает двойной принцип как оптической, так и механической относительности движения536.

Идея оптической относительности движения, разумеется, была известна всегда; и уже Коперник сделал из этого вывод о невозможности чисто оптического критерия различия между этими двумя астрономическими системами – геоцентрической и гелиоцентрической; действительно, всякое движение, наблюдаемое на небесном своде, можно интерпретировать с точки зрения физики одним или другим образом537. Именно этим и объясняется важность физических доказательств, которые приводили Аристотель и Птолемей.

Оптическая относительность движения несомненна. Потому, говорит там Галилей, ее следует принять в качестве «принципа» с самого начала обсуждения538.

Итак, начнем наше рассуждение с того, что, какое бы движение ни приписывалось Земле, для нас как ее обитателей и, следовательно, участников этого движения оно неизбежно должно оставаться совершенно незаметным, как если бы его вообще не было, поскольку мы смотрим только на земные вещи. Но, с другой стороны, совершенно необходимо, чтобы то же самое движение представлялось нам общим движением всех других тел и видимых предметов, которые, будучи отделены от Земли, лишены этого движения. Таким образом, правильный метод исследования вопроса, может ли быть приписано Земле движение, и если может, то каково оно, заключается в рассмотрении и наблюдении того, замечается ли у тел, отдаленных от Земли, какое-либо движение, равным образом свойственное всем им.

Это движение, общее для тел, отделенных от Земли, – это, собственно, дневное движение. Таким образом, optice или astronomice loquendo, его можно приписать либо Земле, либо небесам; или, как в шутку говорит Сагредо539, можно приписать роль primum mobile либо Земле, либо небесам.

На самом деле «принцип», установленный Галилеем, более общий, чем принцип оптической относительности; полагая, что невозможно воспринять движение, в котором мы сами участвуем, он тем самым предполагает физическую относительность движения. И, кроме того, он полагает ее эквивалентной и эквиполентной физической относительности движения. Действительно, если движение абсолютно не воспринимаемо для того, кто в нем участвует, из этого следует, что движение Земли никак не будет влиять на происходящие на ней явления. И это, говоря современным языком, подразумевает, что мы приписываем характеристики инерциального движения всякому движению вообще, в частности круговому движению.

У нас еще будет повод вернуться к этому вопросу. Пока же последуем за Галилеем.

Поэтому заметьте следующее. Движение является движением и воздействует как таковое, поскольку оно имеет отношение к вещам, лишенным его; но на вещи, которые равным образом участвуют в этом движении, оно не воздействует, совсем как если бы его не было540. Так, товары, погруженные на корабль, движутся постольку, поскольку они, отплыв из Венеции, проходят Корфу, Кандию, Кипр и приходят в Алеппо; Венеция, Корфу, Кандия и т. д. остаются и не двигаются вместе с кораблем. Но движение от Венеции до Сирии как бы отсутствует для тюков, ящиков и других грузов, помещенных на корабле, если рассматривать их по отношению к самому кораблю, и совершенно не меняет их отношения друг к другу, и это потому, что это движение общее для всех них и все они равным образом в нем участвуют. Если бы один тюк из корабельного груза отодвинулся от какого-либо ящика всего на дюйм, то это было бы для него бóльшим движением по отношению к ящику, чем путь в две тысячи миль, проделанный совместно с ним в неизменном положении541.

На первый взгляд, Галилей не говорит ничего нового и его учение, кажется, вполне может быть принято сторонниками аристотелизма – но только лишь на первый взгляд. Ведь не стоит путать, как это часто делают, аристотелевскую относительность движения с галилеевой относительностью (которую, впрочем, точнее было бы называть картезианской или ньютонианской). Действительно, по Аристотелю, движение как таковое непременно подразумевает систему отсчета, точку соотнесения. В частности, перемещение предполагает некоторую неподвижную точку в качестве основания для сравнения. Но для движения, изображаемого вовсе не как чистое и простое отношение между двумя пунктами, а опять же как процесс, действительно воздействующий на предмет, основанием для сравнения или соотнесения должна быть точка, которая действительно является неподвижной, – мир и главным образом неподвижный центр мира. В галилеевской концепции мы ничего подобного не находим: движение, понимаемое как состояние-отношение, не воздействующее на тело, отнюдь не предполагает существования точки, которая бы находилась в действительном и абсолютном покое; оно предполагает только существование точки или, точнее, тела, которое «лишено» рассматриваемого движения: тюки и ящики по отношению друг к другу, корабль по отношению к ящикам, Корфа и Кандия по отношению к кораблю и т. д. И Галилей делает из этого вывод, что движение, будучи общим для нескольких предметов, незаметно и как бы не существует, коль скоро