Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

своим троном, над которым возвышался голубой с золотом балдахин, он властно и прямо держал голову, успевая при этом поглаживать пальцами большую белоснежную борзую.

Со сжавшимся сердцем Катрин поняла, что перед ней совершенно другой человек. Но она пришла, чтобы бороться, и намеревалась идти до конца.

— Что же мне тогда делать, сир? — спросила она. — Вы видите мое горе, мое отчаяние… дайте мне хотя бы совет…

Карл VII проявил некоторое замешательство, которое напомнило Катрин принца былых времен. Красивое, отмеченное страданиями лицо, поднятое к нему, казалось, его взволновало… Решив наконец спуститься по трем ступенькам, он приблизился к умоляющей его женщине и помог ей подняться.

— Вам надо вернуться к коннетаблю, моя дорогая, и просить его так мягко, как вы только сможете. В этот час его люди уже схватили беглеца… и, может быть, уже слишком поздно…

— Нет! Я не могу в это поверить. Вы хотите сказать, сир, что мой супруг в этот час мертв? Это невозможно! Коннетабль, я знаю, я уверена, не лишит головы Арно де Монсальви, не спросив вашего мнения на этот счет. Мессир Тристан Эрмит, прево маршалов, меня в этом уверил.

— Я знаю этого Тристана! Это человек серьезный и слов на ветер не бросает. Итак, последуйте моему совету и возвращайтесь в Париж, просите коннетабля, и, быть может…

— Но, сир, подумайте о том, что я всего только женщина, что вот уже много дней я верчусь в заколдованном круге. Если прощение должно исходить от монсеньера де Ришмона, напишите, по крайней мере, несколько строк, где вы советуете ему… Я говорю — советуете, не приказываете… советуете проявить милосердие! Иначе он опять отправит к вам… и тогда, что со мной будет? Я здесь одна, без поддержки. Ее величество королева Иоланда, на которую я возлагала все мои надежды, еще не возвратилась из Прованса, и, говорят, она больна. Самые мои дорогие друзья находятся подле нее или сражаются в Пикардии и в Нормандии. У меня никого нет… кроме вас!

— Это правда, что моя дорогая мать была тяжело больна все последнее время, но начиная со вчерашнего дня известия стали поступать более утешительные, и было сообщено, что она отправится в дорогу, чтобы присутствовать на свадьбе своего внука! Вы скоро ее увидите…

И внезапно воскликнул, почти срываясь на крик, вернувшись к своей прежней нервозности:

— ..Нет! Я прошу вас, не плачьте больше! Не терзайте меня, Катрин! Вы знаете, что я всегда желал вам только благо! Вы знаете силу ваших слез… и пользуетесь ею, чтобы принудить меня, направить мою руку…

Катрин чувствовала, что рука эта дрожит, что, возможно, победа близка, и готова была прижаться к этой руке губами, но вдруг из глубины зала послышался мягкий и свежий голос, восхитительный голос, который, тем не менее, говорил страшные вещи.

— Ничто не может принудить руку короля, сир… это оскорбление Вашего Величества! Или вы забыли, мой нежный друг, советы вашей доброй матери? Надо быть твердым, сир! Надо поддерживать вашу власть любой ценой! В противном случае вы никогда не станете тем великим королем, каким должны стать.

Катрин обернулась и посмотрела широко раскрытыми глазами. По усеянным свежими цветами каменным плитам медленно приближалось создание, словно вышедшее из сна. Высокая, стройная, изящная молодая девушка, которой можно было дать лет семнадцать. Длинные, отливавшие золотом каштановые волосы выбивались из-под венка из палевых роз и струились по плечам молочной белизны, которые платье из лазурной тафты открывало так же щедро, как и белоснежные груди, готовые, казалось, в любую секунду вырваться наружу из голубого шелка.

Большие глаза под тонкими бровями были небесного цвета. Лоб слегка выпуклый, щеки — округлые, рот — маленький и красный, как вишня. Но более всего поражала кожа, самая белая, самая тонкая и самая прозрачная, какая только бывает на свете. Именно она придавала всему ее облику особый отпечаток нереальности, опровергаемый сладострастно расцветшим телом. Сознательно или невольно, но эта девушка была живым зовом любви.

Лицо короля преобразилось. Как влюбленный паж, он побежал к прекрасному созданию, схватил обе ее руки и стал их покрывать неистовыми поцелуями. Она принимала их спокойно, с нежной улыбкой.

— Агнес! Мое дорогое сердце! Вот и вы… Я думал, что вы еще в саду наслаждаетесь этим прекрасным солнцем. Ее смешок был похож на воркование голубки.

— Прекрасное солнце делает кожу темной, а глаза — красными, мой нежный повелитель… и потом, я скучала без вас.

— О! Неужели это сказала она! Ты скучала, мой прекрасный ангел, а что же тогда было делать мне? Я томился, я умирал, ведь одна минута без тебя — это столетие ада. Одна минута без того, чтобы сжать твою руку, целовать твои губы…

Потрясенная Катрин наблюдала эту неожиданную любовную сцену. Кто была эта девушка, от которой король, казалось, был без ума? А как иначе можно было объяснить этот пылающий взгляд, эти дрожащие руки, которыми он пытался обвить ее талию?

Ее же взгляд был светлым и веселым, но в нем таилось превосходство. Катрин почувствовала опасность. Быть может, правила хорошего тона и требовали удалиться, так как Карл заключил Аньес в объятия и страстно ее целовал. Но госпожа де Монсальви знала, что если она уйдет, то не получит больше аудиенции. Поэтому она подождала конца поцелуя и выговорила почтительно, но твердо:

— Сир! Так вы не дадите мне письмо, о котором я вас умоляю?

Карл вздрогнул, как человек, которого внезапно разбудили. Он оставил свою прекрасную подругу и повернул к Катрин недовольное лицо.

— Вы еще здесь, мадам де Монсальви? Я полагал, что вы уже слышали мою волю? Повидайтесь с Ришмоном! Я не могу сделать ничего!

— Сир! Умоляю…

— Нет… Я сказал нет, значит, нет! Вспомните, что в этом самом зале я уже однажды сжег указ, который когда-то приговаривал вашего мужа. Он должен был об этом вспомнить перед тем, как совершать новую глупость. Он из тех, кто думает, что им все дозволено, а я хочу научить его повиноваться. Вы слышали, мадам? Повиноваться!.. Я вас приветствую, мадам…

И, подхватив свою прекрасную подругу за талию, он большими шагами удалился к двери, ведущей в сад.

Едва дверь закрылась, Катрин услышала смех, и это причинило ей боль. Как будто они издевались над ней! Вынув из рукава платок, она вытерла глаза и медленно направилась к большой двери, которая вела во двор.

Этот огромный зал, со стенами высотой в шесть метров, затянутый гигантскими коврами, с массивным камином, окруженным цветущим дроком, показался ей какой-то нелепой декорацией. Зал был такой же