Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

Затем, осудив» подлых захватчиков «, Ренодо приступил к восхвалению спасителей своего трактира, которые, судя по восторженному описанию трактирщика, могли принадлежать только к особому небесному легиону, спешно отправленному из рая монсеньором Святым Антонием, покровителем квартала и самого Ренодо лично.

Жан д'Арлей, который с самым серьезным видом выслушал панегирик трактирщика, позволил себе заметить, что ангелы — это студенты Наваррского коллежа, о чем свидетельствовали двое несчастных, оставшихся лежать на полу и которых отнесли в отель Дье[82].

— Возможно, вы правы, мессир! — согласился Ренодо, который держался своей версии. — Но ими командовал мальчик с огненными волосами, сверкавшими как само солнце. Его доблесть показалась мне, по меньшей мере, достойной архангела. К тому же он бесследно исчез, как вы можете видеть…

Действительно, Готье де Шазей, совсем не любивший мессира д'Арлея, — они совсем недавно не сошлись характерами во время потасовки в кабачке Мула на улице Сен-Жак, где Готье был одним из завсегдатаев, — предпочел покинуть поле боя и скромно удалиться в убежище своего друга Беранже, оказавшего ему гостеприимство.

Начальник охраны выслушал также Катрин, которая подтвердила показания трактирщика и попросила снисхождения для своего недруга, » доведенной, конечно, до безумия смертью человека, который, без сомнения, не заслужил такой скорби, но тем не менее был ее мужем «.

Очарованный подобным благородством, мессир д'Арлей принес молодой женщине извинения от членов парижского Парламента и прево Парижа и удалился со своими пленниками, все еще не пришедшими в сознание, оставив Ренодо заниматься приведением в порядок своего заведения. Он это делал с многочисленными вздохами сожаления, хотя убыток был нанесен небольшой.

Едва шаги лучников затихли в конце улицы Сент-Антуан, Беранже и Готье появились как по волшебству.

Рассмотрев героя с огненными волосами, мэтр Ренодо был вынужден признать, что тот не был предметом особого внимания посланца Неба. Но даже в своем земном обличий Готье де Шазей имел не меньше прав на восторженную признательность, впрочем немедленно выраженную в виде восхитительного копченого окорока, краюхи хлеба и огромного кувшина шамбертена. Благодарный трактирщик пригласил юношей занять место за столиком, и повторять приглашение не пришлось.

Студент был так голоден, что уничтожил ветчину в мгновение ока. Было настоящим удовольствием смотреть, как он пожирает пищу, и Беранже, каким бы ни был он мастером по части аппетита, не мог выдержать соревнования со своим другом.

Захваченные этим спектаклем, мэтр Ренодо, его жена и двое служанок смотрели с разинутыми ртами, как юноши уничтожают съестные припасы с быстротой термитов.

Катрин было одновременно смешно и жалко смотреть на голодного Готье. Она подождала, пока он насытится. Когда от ветчины осталась только веревка, а от хлеба — крошки и ни капли шамбертена, она подошла к приятелям и мило поблагодарила молодого Шазея за спасение от ужасной участи.

Увидев перед собой женщину, которую он несколько мгновений перед этим уже видел, но нагую и испуганную, Готье де Шазей густо покраснел и вскочил с места…

— Вы ничем мне не обязаны… я не хочу слышать никакой благодарности, благородная госпожа, — проговорил он неловко. — Я всего только… отдал вам долг! Вы вытащили меня из тюрьмы.

— Тюрьма за ссору с караульными? Это не слишком серьезно, вы вышли бы и без меня. К тому же вашего освобождения добился Беранже. Меня же вы спасли от чудовищной смерти. Скажите, как я могу вас отблагодарить?

— Но мне не нужна благодарность! — воскликнул юноша почти с возмущением. — Когда старик Лаллье сегодня обратился к толпе у Дома с Колоннами, я подметил, что вдова Легуа зазывала мясников на Гревской площади как заправская уличная девка. Я догадался, что речь идет о какой-то гнусности. А потом было произнесено ваше имя… имя той самой дамы, которой я был обязан освобождением. Тогда я, в свою очередь, собрал своих приятелей… и Богу было угодно, чтобы мы успели вовремя.

— А я-то думал, что тебе до нас нет дела, я называл тебя неблагодарным! — простонал Беранже, готовый расплакаться. — А в это время…

— А в это время, — подхватил Готье с подкупающей откровенностью, — я занимался любовью с Марион. И только после этого, возвращаясь к воротам Бодуайе, я случайно напал на толпу, слушающую речь папаши Лаллье. Я сказал себе, что пришло время платить долги, — теперь или никогда. А тебе нечего плакать, как девчонке. Если хочешь, чтобы мы были друзьями, будь более мужественным. У мужчин больше всего в цене мужественность.

— Но все же вы мне так и не сказали, что я могу сделать для вас? — спросила снова Катрин.

Готье перестал вытирать с помощью салфетки нос Беранже и, став внезапно серьезным, повернул лицо к молодой женщине. Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Вы действительно хотите что-нибудь сделать для меня, мадам?

— Конечно же, я этого хочу!

— Тогда увезите меня! Беранже сказал, что вы завтра уезжаете…

— Чтобы я вас увезла? Вы в самом деле хотите покинуть Париж?.. А… Наваррский коллеж? Как же ваши занятия? Лицо студента сморщилось под веснушками.

— С меня довольно… как занятий, так и самого коллежа. Я ненавижу греческий, латынь и все остальное. Бесконечно корпеть над старыми рукописными фолиантами, пыльными и тяжелыми, как черт знает что, проводить целые дни, сидя на соломе, пить воду и подыхать с голоду десять месяцев из двенадцати, получать удары хлыстом, как какой-нибудь мальчишка, когда учитель не в духе. Вы считаете, это жизнь для мужчины? Мне девятнадцать лет, мадам… и я умираю от скуки в этом коллеже. От скуки… и от бешенства!

Этому гневному крику студента ответил другой, почти негодующий голос пажа:

— Но я-то именно об этой жизни и мечтал! Учиться и стать умным, ученым! Вот уже годы, как я этого жажду!

— Несчастный глупец! — проговорил Готье с презрением. — Сразу видно, что ты не знаешь, о чем говоришь. Хороша жизнь, нечего сказать! У тебя есть свежий воздух, вольное небо, горы, равнины, ручьи, весь мир! Сейчас ты паж, но потом будешь иметь право носить оружие и станешь оруженосцем, потом рыцарем, капитаном, быть может, то есть гордым, уверенным, непобедимым мужчиной.

— Но я ненавижу войну, оружие и все, что с этим связано. Я ненавижу заносчивость капитанов, их жестокость, страдания бедных людей! — вдруг выкрикнул паж, покраснев. — Как можно хотеть провести всю жизнь в сражениях, убивая других?

— А вот после того как проведешь годы, бубня Сократа, Сенеку или Катона Старшего, не будучи с ними согласным! Я так больше не могу, и, раз я не хочу быть ни кюре, ни магистратом, я хочу уйти. Увезите меня, госпожа! — добавил он