Цербер - Николай Полунин

И все же что-то у него не сходится. Что-то лишнее или не хватает.

Михаил прислушался к голосам из комнаты. Павел травил анекдоты, Елена Евгеньевна вежливо посмеивалась.

Он погладил Мурзика, свернувшегося на останках гарнитура "Сортавала". Кот спал, как в своем кошачьем детстве, когда наедался до состояния барабана с лапками - на спине. Кроме как из безобразной кучи раздавленного съестного, наесться он ниоткуда не мог.

"Что ж ты, брат? Домашний помоечник? Я тебя за порядочного держал. Смешно".

Михаилу не было смешно. Ситуация выходила из-под контроля, уплывала куда-то в сторону. Эти двое устроили милые домашние посиделки. До них никак не дойдет. Послушали страшную сказку, согласились поиграть в новый ужастик. И довольно. Делу время, потехе час. Еще коньячку не угодно-с?..

"Значит, ты плохо убеждал их. Кажется, они послушали. Кажется, согласились. Кажется. Только этого тебе и надо - чтобы казалось правдоподобным... Ревную я, что ли?" - подумал он.

- Паша, ну что вы мне говорите! - доносилось до него. - Соловьи - это весна, черемуха, цветение...

- Дак он у меня ученый! Я его всю зиму в клетке держал, картинки про весну показывал. Вот он от настоящей свободы башней-то своей заклинился маленько и поет... э-э, коньячок-то у нас тю-тю. Хозяин! Где тут ваш всепогодный, вечнооткрытый? Я сам сгоняю, мне без денег дают...

Глава 3

- Вот что, - сказал он, появляясь. - Люди... - Выдержал паузу. - Я ведь вас ни к чему не призываю. Хотите - живите... сколько вам осталось. Пусть это будет подольше. Я, - опять солгал он, - лицо в принципе незаинтересованное. Плевать в конце концов, что я там чувствую. Ты, Лена, вообще человек свободный. И охраняемый, - усмехнулся. - С Батей тоже что-нибудь придумаем, не пропадет в волчьем оскале нашего правосудия...

Его перебил звонок в дверь. Павел, миг назад сидевший в расслабленной позе человека сильно, но не непристойно пьяного, оказался плечом к плечу с Михаилом.

- Ты? - спросил он трезво. - Или лучше мне?

- Погоди, - сказал Михаил. - Лена, быстро отойди вон туда. Батя, погоди, это, может...

В дверь опять позвонили - россыпью коротких и длинных. Та-та-та, ти-ти-ти, та-та-та. Та-та-та, ти-ти-ти...

- До инфаркта он меня доведет, собака! - ругнулся Михаил.

Тезка-Мишка входить не пожелал. Он только поздоровался кивком с порога с Павлом и, заглянув поглубже, вежливо сказал: "А также дамы", - хотя комнату увидеть из прихожей никак не мог.

- Шеф, - сказал тезка-Мишка с дурацкой улыбкой, - вы мне новое задание давали?

- Какое задание? - Он все забыл.

- Ну, как же? "Пятьдесят граммчиков". И-Ка-Че-Пе "Инвалиды России". Когда мы на озеро, вон, ехали?

- Стой, стой, это было...

Михаил вызвал огненные строчки. Вместо строк складывались картинки. Ну да, это же была "визия"... "Эй, кто поспорит с Гошей? По пятьдесят граммчиков, пятьдесят граммчиков, ребята..."

- Да. Помню. Может быть, ты все-таки войдешь?

- Вот, - сказал тезка-Мишка и вынул из-за стены длинного унылого субъекта почему-то в плаще, худого и взъерошенного. Нос в прожилках и запухшие глазки субъекта выдавали до потрохов. Тезка-Мишка любовно огладил на субъекте жеваный серый плащ, не забывая при этом цепко придерживать.

- Егор Кузьмич, - сияя, представил он, - бомж, пьянь ларечная. А это самое "Инвалиды России" - так вообще у вас, шеф, на углу. Лавчонка такая неприметная. В глубине только малость.

- Заходите, Егор Кузьмич, будьте, как дома. Все в порядке, Батя, это третий.

- Гоша, - важно сказал субъект.

Он прошел в квартиру, озираясь с самым непринужденным видом. Раскланялся с Еленой Евгеньевной, вышедшей из своего укрытия за остатком "стенки". Именно раскланялся, а не просто: "Здрассь...", и создалось впечатление, что, если бы ему позволили, Гоша приложился бы и к ручке. Такое он совершил небольшое движение.

- Где ленточка? - спросил Михаил тезку-Мишку. Он не испытывал никакой радости, хотя, черт возьми, должен был.

- Какая ленточка?

- Ты же мне их теперь упакованными будешь доставлять. Положена ленточка с красивым бантом.

- Вот вы все шутите, шеф, а поглядели бы, чего он вытворяет. Я его на этом и взял. Там целая толпа собралась.

Сегодня Гошин день не заладился. С утра тетя Неля обнаружила остатки тары, которую, конечно же, никакой знакомый не захватывал, потому что его попросту не было, а Гоша ликвидировать забыл. На правах хозяйки тетя Неля реквизировала бутылку бренди, в которой еще оставалась добрая половина.

Ладно бы так, Гошу теперь эти вопросы не волновали, но, употребив по назначению свою репарацию там же, на месте, тетя Неля сделалась излишне шумной и разбудила Гошу при помощи рук и даже ног. Ее интересовали источники Гошиного изобилия. Конкретней: что именно из дома Гоша загнал. Пьяная тетя Неля становилась нестерпимой. Гоша, отойдя в туалет, прислал себе утренние граммчики и решил, что пора претворять в жизнь намеченные вчера на трезвую голову планы.

Он прожевал присланный себе же огурчик, а всю банку поставил на стол на кухне, не обращая внимания на возмущение тети Нели, которое все никак не перерастало в благодарность.

"Больше я к тебе не вернусь, - сказал Гоша гордо. - Прощай, тетя Неля, и спасибо за все. Может быть, когда-нибудь тебе будет стыдно, и ты еще пожалеешь".

Он сказал так, не совсем понятно, и ушел.

Он мог бы оставить тете Неле несравнимо более ценную память по себе, чем восемьсотграммовая банка итальянских маринованных корнишонов и свой неизвестно где заныканный паспорт, но Гоша не терпел, когда на него кричали. Он этого просто не переносил.

- Да, не переношу, - сказал Гоша, встав, как нескладная жердь, посреди этой странной квартиры со странными людьми, куда привел его, бесцеремонно ухватив за рукав, не менее странный рыжий человек в каскетке.

Тезка-Мишка вынул субъекта Гошу из кучки обычных вьющихся на его любимом месте таких же субъектов. По дороге от тети Нели Гоша то ли с горя, то ли от обуявшей лихости дважды вызывал себе "граммчики". Поэтому, прибыв, не вспомнил свои разумные намерения, а с ходу предложил какому-то смутно знакомому пари, что запросто доставит вот сюда, прямо на этот пятачок часовую стрелку с Кремлевских курантов.

Мишка угадал в момент, когда к Гоше, оравшему:

"Теперь веришь?!", вылетел парень из ларька, содержимое чьей витрины частью стояло на одноногом столе между Гошей и обомлевшим собеседником, а частью валялось вокруг.

Остальные субъекты еще стояли с разинутыми ртами, когда все испарилось на ту же свалку, - а Мишка, распознав в гомоне "граммчики", засовывал Гошу в свои "Жигули" тринадцатой модели, которые были у него запасные. Гоша удивлялся, но не протестовал. Ему требовалась родственная душа, все равно какая.