Подьячий Разбойного приказа - Константин Константинович Костин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом Урал кончился. Началась Сибирь.
Казалось бы — ну как можно понять, что вот именно здесь пролегла граница? Оказывается — можно. Только здесь я понял, что меня отпускает. Все время, что мы ехали через Урал, меня не отпускало ощущение присутствия чего-то огромного, чего-то живого, не злого и не доброго — безразличного к копошению букашек на его спине, но определенно — живого.
Похоже, дух места есть не только у домов и лесов…
* * *
Если у этого постоялого двора тоже был дух места, то это был очень мрачный дух. Такой, знаете ли, сгорбленный, уродливый, одноглазый, похожий на Игоря — помощника доктора Франкенштейна.
Точно, именно такие ассоциации этот двор и вызывал — стоявший на вершине холма, чуть в отдалении от дороги, высокий, с острыми козырьками крыш, сложенный из потемневших, почти черных бревен, что, после ставших привычными золотых срубов Москвы, как-то настораживало. Этакий готический замок на древнерусский манер.
Хозяин постоялого двора носил заковыристое имечко Полихроний и выглядел под стать своему обиталищу. Бледный, с крючковатым носом, замотанный в какую-то хламиду, он не походил на вампира только потому, что моя фантазия наотрез отказалась представлять вампира с длинной бородой до самого пояса. Тут же предложив альтернативный вариант — злодей, который подсыпает в питье постояльцам сонное зелье, а потом режет их и из мяса делает котлеты с пирожками, а-ля Суинни Тодд.
В этом месте я понял, что моя фантазия уж слишком разыгралась. Я, в конце концов, не в детской сказке, где злодей должен выглядеть как злодей. В реальной жизни хозяин постоялого двора, режущий гостей, выглядел бы как добродушный и веселый толстячок, а не как тощий бледный тип с внешностью носферату.
Так что мы спокойно остановились на ночлег в нашем первом постоялом дворе в Сибири.
Перекусили, чем бог послал, то есть холодным мясом с хлебом и терпким травяным чаем — бог был не очень щедр, после чего принялись готовиться ко сну.
Единственная проблема, которая возникла — нам предложили на пятерых две комнаты. И они обе были слишком малы для четверых. Я как-то уже привык размещаться по схеме «Один — четыре», четыре девчонки — в одной комнате, я один — в другой. А тут кого-то одного придется взять с собой… Кого-то одну. Девчонки, осознав это, столкнулись с дилеммой: с одной стороны, каждая была не против того, чтобы ночевать со мной, с другой — каждая этого боялась.
Гордием выступила тетя Анфия, заявив, что она, как моя ближайшая родственница, будет ночевать со мной. И точка.
Ах, да, я забыл упомянуть — кровать в каждой комнате была одна. И мне предстояло лечь с тетей в одну кровать. В одну кровать с женщиной. Меня это как-то, знаете ли, напрягало… Нет-нет, я, конечно, был в постели с женщинами, помните, я говорил, что у меня были девушки, две девушки — помните же, да? — но тут как-то…
Как оказалось — нервничал я совершенно напрасно. Тетя, хотя и попыталась подразнить меня словесно, но почти тут же широко зевнула и быстро уснула.
Я осторожно скользнул под одеяло, проклиная здешний обычай выделять одно одеяло на всех — насколько было бы проще, будь у нас с тетей РАЗНЫЕ одеяла! — и, чувствуя горячее тело, понял, что ночь мне предстоит тяжелая и бессонная, потому что уснуть в таких условиях я ТОЧНО не смогу.
С этой мыслью я и уснул. Тут же.
Глава 37
— Вставай… Вставай… Вставай…
Ну мааам… ну еще пять минуточек…
— Вставай… Вставай… Вставай…
Нет, на самом деле я помню, что мамы рядом нет. Она умерла, давно и в другом мире. Просто вспомнилась интернет-шутка. Но вставать действительно не хочется. Хочется спать. Так, как спал до этого, без снов, без мыслей, без чувств.
— Вставай… Вставай… Вставай…
Нет, ну какая настырная девчонка. Вот зачем я должен вставать? Здесь так хорошо, тепло и уютно, тетя Анфия прижалась ко мне горячей спиной, сверху — тяжелое одеяло, после долгой дороги по сырости и холоду — самое то.
Не буду вставать.
— Вставай… Вставай… Вставай…
Ну вот, теперь она еще и плачет. Мне, правда, не видно, я так и не открыл глаз, но уши-то я не закрывал. Ненавижу девичьи слезы. Сразу начинаешь чувствовать себя таким… мерзким… Девочки не должны плакать. Нет, когда это — слезы-манипуляция, тогда пусть рыдают хоть в три ручья. Помню, был случай, у нас в группе, одна девчонка подкатила ко мне, мол, ей трудно, ничего не получается, а если она задание не сделает — ей будет атата от преподавателя. А я точно знаю, что ничего для нее сложного в этом задании нет, ей просто лень, вот она и нашла себе ослика, который, по ее мнению, сейчас радостно ее выручит. Может, и выручил бы, но у меня у самого столько заданий было, что на ее хотелки времени ну никак не оставалось. Я и рявкнул, мол, сама делай. У девчонки сразу глаза расширились, а потом как налились слезами — на ее всхлипы даже наш староста обернулся. Отчитал меня за то, что нет у меня чувства взаимовыручки, и сам взялся за ее задание. А «несчастная» девочка слезки вытерла, и ускакала с подружками курить.
— Вставай… Вставай… Вставай…
Но эти слезы — не такие. Я же слышу.
Придется все же вставать.
Так. Не получается. Мало того, что руки-ноги — как ватные, так еще и глаза — будто к каждой реснице по гирьке привязано. Это ж надо — так заснуть. Так крепко, так…
Неестественно.
Мысль о том, что меня чем-то опоили, плюс рыдания незнакомой девчонки — впрочем, голос, кажется, знаком — плюс мысль о том, что я все же мужчина — все это дало мне силы встать.
Ну как — встать…
Я сел, покачиваясь, на кровати и медленно, чувствуя себя Вием, поднял веки.
Ничего не изменилось. Как было черно, так черно и осталось.
Коначье… Коащье… Окшачье… Кошачье Слово!
На Бодрое слово меня уже не хватило, оно посложнее Кошачьего, так что будем работать с тем, что есть.
Комната. Как будто залитая серым рассветным светом. Пятьдесят оттенков серого, как есть. Дверь. У двери — девчонка. В ней — что-то
