Соблазн быть счастливым - Лоренцо Мароне

ни о чем и не догадалась. А может быть, она так удачно притворялась, что я в это поверил. В любом случае, это был самый интимный момент из всех, что связывали меня с Эммой. После этого вечера она сделалась неуловимой. Избегала меня, а если была вынуждена за чем-нибудь обращаться ко мне, то делала это, не поднимая глаз. Она чувствовала себя виноватой. Это нормально – любого бы на ее месте мучали угрызения совести. Любого, но не меня. В то время мне еще не было знакомо это аномальное чувство, его визиты ко мне начнутся значительно позже. Долгие годы я сваливал муки и сожаления в дальний угол; было ясно, что когда-нибудь вся эта куча на меня рухнет.

Спустя несколько месяцев я решился прояснить ситуацию. Было Рождество, и вся семья собралась за праздничным столом. Эмма сидела далеко от меня, на другом конце стола. Все говорило о том, что время заговорщических взглядов уже прошло, так что я начинал испытывать неловкость в ее присутствии, сомневаясь в действительности ее желания по отношению ко мне. Быть может, я питал иллюзии, я неверно истолковал какое-то ее поведение, быть может, моя непомерно раздутая самооценка заставила меня бежать впереди паровоза и принимать желаемое за действительное. И все же когда она встала с места, чтобы пойти на кухню, я под каким-то предлогом вышел вслед за ней. К счастью, голоса, доносившиеся из столовой, служили мне прикрытием на случай непредвиденных вторжений. Эмма стояла ко мне спиной: я обхватил ее руками за бедра и воскликнул:

– Да, я сошел с ума, но ты же меня знаешь – мне скучно жить как все!

Конечно, в качестве объяснения в любви мое заявление было не ахти, и все же она засмеялась – может быть потому, что уже научилась меня понимать. Однако через пару секунд она вновь стала серьезной, посмотрела мне в глаза и ответила:

– Чезаре, ты просто сумасшедший, ты это знаешь? Это должно прекратиться!

– Так ничего же еще не начиналось…

Она вздохнула и опустила голову. Я помню, что на какое-то мгновение я подумал было поцеловать ее, но уже в следующее мгновение она окатила меня ледяным душем.

– Почему ты решил завести с ней двоих детей, если ее не любишь?

Вопрос на миллион. Мне следовало бы сесть, зажечь сигаретку и несколько часов разглагольствовать о том, что для того, чтобы жить по-настоящему достойной жизнью, нужно было бы принимать важные решения каждое утро. К сожалению, необходимость выбора меня выматывает, и поэтому я никогда его не делал. Именно поэтому я так ни в чем и не состоялся.

Разумеется, я ответил ей совсем по-другому:

– Мы говорим о нас, а не о Катерине.

Тут она взорвалась.

– Катерина – моя сестра, тебя, кажется, это не волнует!

Я закрыл ей рот рукой, чтобы ее возмущенный голос случайно не донесся до столовой. Эмма не отстранилась, и тогда я набрался смелости и погладил ей шею. Должен признаться, что это было чистым безумием с моей стороны: она могла бы залепить мне пощечину и выскочить с кухни. И я не знаю, как бы я потом смог снова вернуться к столу. Однако она не сопротивлялась, пока мои пальцы ласкали ее нежную кожу, а лишь слегка прикрыла глаза. Тогда я подумал: «Что ж, Чезаре, сейчас ты должен поцеловать ее». И я клянусь, что сделал бы это, если бы в этот самый момент мой племянник не грохнулся с трехколесного велосипеда: он разревелся и принялся звать маму как припадочный. Две секунды спустя Эмма была уже возле него, и момент был упущен. Тем же вечером я нашел в кармане куртки сложенную бумажку. Внутри было написано: «Нам нельзя».

Даже и сегодня мне иногда случается размышлять о том злополучном эпизоде. Может быть, тут вмешалась судьба, приложив свою руку. Наверное, мне стоило бы быть благодарным племяннику, что своим падением ему удалось лишить меня воспоминания, которого я мог бы стыдиться. Но вместо этого я думаю лишь о том, что он прибавил еще одно сожаление в мою уже весьма внушительную груду.

В последующие годы у Эммы было еще два серьезных романа. Долгое время я встречал ее только на семейных праздниках. Она больше не удостоила меня ни одним из тех взглядов, от которых у меня по телу бежали мурашки. Несколько лет спустя она поддалась на уговоры сестры, предлагавшей провести вместе летний отпуск. От этого времени у меня остались в памяти дом с окнами, выходившими прямо на пляж, запахи жаренной на гриле еды по вечерам, неумолчный стрекот цикад в полуденной тишине, скрип двери, выходившей в сад, крики чаек ранним утром, мокрые волосы Эммы и стекающие с них по плечам капли воды, когда она возвращалась после купания. К тому времени уже прошло десять лет с тех пор, как я начал смотреть на нее не просто как на сестру жены, и ее красота, если можно так выразиться, распустилась как цветок.

Никогда еще я так не желал ее всем своим существом, как в то лето. Однако она не давала мне возможности за ней ухаживать и если замечала, что я смотрю на нее, под каким-нибудь предлогом сразу отходила и бежала поцеловать своего парня – симпатягу-бухгалтера, пару лет спустя признавшегося ей, что он гомосексуалист. Когда я узнал об этом, мне захотелось помчаться к нему и как следует ему наподдать. Ну как же так: я всю жизнь пускаю по ней слюни, а ты, у которого есть возможность каждый вечер ложиться с ней в постель, вдруг заявляешь, что ты гей. В любом случае, почти в самом конце нашего отпуска Эмма сдалась и ответила на мой пристальный взгляд тем нашим сообщническим взглядом.

И тогда как-то днем, когда в доме все спали после обеда, я отправился на пляж, где она купалась в одиночестве. Я бросился в море и через пару гребков оказался с ней рядом. Она ничего не сказала, но мне показалось, что она побледнела. Я как сейчас вижу ее лицо, на котором читалось желание поцеловать меня. Но вместо этого спустя какое-то время она произнесла следующее:

– Чезаре, может быть, для тебя все это – игра. Но знаешь что? Для меня – нет. Я всю жизнь влюблена в тебя, с того самого момента, как ты впервые посмотрел на меня. Я десять лет пытаюсь тебе сопротивляться и не имею ни малейшего намерения уступать тебя сейчас!

Я был ошеломлен. Одно дело – это надеяться, что женщина, сводящая тебя с ума, разделяет твои чувства, и другое – получить этому подтверждение.

– Для меня все это не шутка, – произнес я серьезно.

– А что это для тебя?

Я оказался