Млава Красная - Вера Камша

– Как же-с, – вскинулся господин с родинкой, – читывал! Не могу поверить, что Васюричев с Солодиловым пали столь низко, что подпевают министру просвещения. Ежли так пойдёт и дальше, «Изгнанника любви» Гаврилы Дмитриевича постигнет участь книг, сожжённых испанскими иезуитами, а нас, кроме тех, кто успеет отречься, – тут владелец родинки строго взглянул на лысого литератора, – участь вашего героя. Вы, кстати говоря, не желаете его во втором томе привесть к раскаянию и вступлению в государственную службу?

– Передёргиваете, Кондратий Фаддеевич, да и что б вам не передёрнуть, если вы с Гаврилою, как две известные птицы, друг друга хвалите, где только можно. Что вам до того, что язвы общества нашего бичующие идут за Камень или на Капказ, как Шигорин? Вы их не видите, ибо мыслить и страдать, по-вашему, могут лишь пленные французы с мятежными лехами, а мы «рылом не вышли»! Прошу простить, Зинаида Авксентьевна, что при вас я…

Зюке очень хотелось последовать примеру Крузе и исчезнуть. Отчаянно осматриваясь в поисках пути к спасению, княжна натолкнулась на взгляд высокого и сутуловатого человека с коротко стриженными на военный манер волосами. Он в разговорах не участвовал и, казалось, тоже дорого дал бы за то, чтобы оказаться где-то совсем в ином месте.

– Прошу простить, – перебила Зинаида готовых схватиться не на живот, а на смерть литераторов, – но кто сей господин у окна?

– Сей господин? – Кнуров и тут оказался первым. – Чистейшее сердце ваше заметило нашего собрата по перу столь же чистого, по-прежнему бродящего по дорогам прекрасного детства…

– Орест Аполлинарьевич Макарьин, – отрубил лысый борец с засильем иностранщины, – редкий гость здесь и знатный сочинитель. Да и вы, Зинаида Авксентьевна, смею уверить, книги его читали – в вашем собственном детстве, столь недавнем.

– Макарьин? – вырвалось у Зюки. – Постойте, постойте… «Приключения корабельного пса Алого»?

– Именно, – слегка поклонился лысый. И, невзирая на приличия, возопил, широко размахиваясь рукою: – Орест Аполлинарьевич! Пожалуйте сюда! Зинаида Авксентьевна желают…

– Да-да, желаю, – торопливо подхватила княжна.

«Приключения корабельного пса» она и в самом деле любила. Повесть о том, как русские моряки, отправляясь в кругосветное плавание на корвете «Находчивый», подобрали в порту молодого весёлого пса, как Алый постигал вместе с таким же молодым матросом Сеней сперва азы, а потом и высшие премудрости корабельной науки, как потом раз за разом выручал Сеню. Писал Макарьин просто и без прикрас, веял с его страниц ветер дальних странствий, вздувались паруса, и русский красавец-корвет резал волны, унося к родным берегам полюбившихся героев.

Однако даже в детские годы коробило, что все матросы «Находчивого» были один другого лучше, а вот господа офицеры так и норовили их унизить, оскорбить, несправедливо наказать, да и Алого всё время обижали, грозя «за борт выкинуть».

Макарьин подошёл, близоруко щурясь, поклонился Зюке.

– Ваше высочество, я счастлив…

– Да уж, Орест, будь счастлив, Зинаида Авксентьевна твоего «Пса» хвалила, – повёл первую скрипку лысый. За спиной Зюка слышала раздражённое сопение дуэтом – там готовились к контрудару Чудинов с Кнуровым, разом позабыв о соперничестве.

– Я читала… «Приключения». До сих пор помню, как книгу не могла закрыть, когда Сеня к пиратам карфагенским угодил, а Алый его спасал… Вы ведь сами плавали, Орест Аполлинарьевич?

– О да, ваше высочество. Плавал. Ходил вокруг света, – говорил Макарьин голосом тихим, совсем не походя на отставного моряка. – Мой покойный батюшка, увы, не видел для меня иного поприща. Знали бы вы, Зинаида Авксентьевна, каких трудов стоило мне выйти в отставку!

– Служба морская не по вкусу Оресту Аполлинарьевичу пришлась, – пропыхтел за спиною Кнуров.

– Хотя ничего, кроме как рассказов из оной, Орест Аполлинарьевич и не написали-с, – подхватил Чудинов.

– Почитал сие долгом своим, – поморщился Макарьин. – Матросики наши, вот подлинные герои, истинные ангелы, хотя с парижскими парфюмериями не знакомы, да и грамоты по большей части не разумеют. Но душою чисты! Куда чище, чем мы с вами, увы… Но простите, Зинаида Авксентьевна, сии материи, наверное, вам совсем не близки…

– Матросы наши, конечно, хороши и чудеса храбрости являют, – оспорил Макарьина лысый литератор. – Однако я и сам на эскадре плавал; когда Наполитанское землетрясение случилось и команды наши пожары тушили да завалы разбирали, невесть сколько людей спасли – офицеры наши ничуть матросикам не уступали. Да и управляли ими разумно. А что порой за нерадивость пропишут линьков, по морской традиции, – так то исключительно на пользу. Вы же свершаете ошибку, равняя слуг отечества с синими мундирами.

– Телесные наказания омерзительны! – содрогнулся Орест Аполлинарьевич. – А вы, Модест Ливиевич, на флоте, как я, не служили, всей подноготной не знаете и оттого…

Зюка отвернулась. Нет, нет, не хотела она больше говорить с господином Макарьиным. Пусть пёс Алый так и останется прекрасной памятью детства!

– Ваше высочество! – не преминул воспользоваться моментом Кнуров. – Книги Ореста Аполлинарьевича хороши бесспорно, однако просты, и читать их следует в юные годы. Человеку же зрелому, идущему путём истинного искусства, достойно…

– Достойно видеть и оборотную сторону жизни, – ловко подхватил Чудинов. – Вот ваш покорный слуга…

– Всё спорите? – Варвара Виссарионовна, придерживая папеньку за локоть, придвинулась к окружившим Зюку чудищам. – Зюшенька, ты хоть понимаешь, о чём речь?

– Гаврила Дмитриевич роман новый пишет, – не стала вдаваться в подробности Зюка. – Про Капказ…

– Я, как и всегда, взял за основу подлинную историю. – Если Кнуров напоминал Милорда, то Чудинов – раздувшегося перед голубкой сизаря. – Пленного, но так и не покорившегося ребёнка прихвативший его для забавы генерал насильно крестит и бросает в монастыре. Юноша вырастает, томим мечтой о свободе, но ничем не выдавая своих стремлений. Его готовят к постригу, но он бежит из ставшей ему тюрьмой обители и оказывается у Буонапарте…

– Знаю я ту историю. – Папенька, воспользовавшись случаем, высвободил руку у Варвары и взглядом указал истомлённой дочери на дверь. – Тесть мой покойный, Дарьи Кирилловны родитель, того мальчишку и привёз. Волчонок волчонком был, кусался даже.

– Ваше высочество, по понятным причинам я генерала Котенина не называю, но история сия…

– А что в ней такого? – не понял папенька. – Ну, оставил Кирила Петрович, покойник, находку свою в монастыре, пока персиян гонял, так ведь забрал потом и в Анассеополь привёз, василиссе в презент… Только с Буонапарте вы, любезный, загнули, Автандил сей как стал Арсению сапоги ваксить, так доселе и ваксит.

Зюке давно так не хотелось расцеловать отца, как в эту минуту, средь онемевших литераторов; правда, Авксентий Маркович о дочернем порыве не подозревал. Как и о том, что только что поверг противного Гаврилу в прах.

Глава 11

Анассеополь, Бережной дворец

6 ноября 1849 года

Рапорт лежал на столе – несколько листов, исписанных каллиграфическим, несмотря ни на что, почерком генерал-лейтенанта Ломинадзева. У стола, в кабинете василевса, сидели трое – вернее, сидели двое, потому что третий, хозяин, не переставая мерил просторную комнату шагами от стены и до стены.

Царило иссушающее молчание, и Николай Леопольдович, не в силах выносить более и тишину, и неподвижность, потянулся к рапорту, зашелестел бумагами.

Донесение штаба Второго армейского корпуса гласило:

«Всемилостивейший Государь!

Прибыв 1-го числа сего месяца с корпусом, Высочайше, Вашим Василеосским Величеством, мне вверенным, в поселение Кёхтельберг, горькую обязанность имею донести следующее.

После того как Ваше Василеосское Величество соблаговолили назначить меня на должность, которую я занимаю по настоящее время, я опасался, что клевета и интриги пребывающих в столице недругов моих обрушатся на меня. Скажу более, я ожидал сего, потому что подобный результат совершенно естественно вытекает из порядка вещей, но мне трудно было представить, что я доживу до дня, когда донесу моему Государю о поражении, нанесённом моему корпусу, о гибели достойнейших и о нерадении, неподчинении приказам и трусости тех, кого по недопустимому мягкосердечию своему и нежеланию прибегать к ненавистному мне доносительству я оставил в занимаемых должностях.

Прибыв к вверенному мне корпусу, я принял твёрдое решение не беспокоить со своей стороны Ваше Василеосское Величество ни единой строкой, за исключением рапортов о воинских успехах наших. Однако в настоящую минуту, когда нежелание моё тревожить моего Государя и терпимость к пользующимся покровительством высоких особ офицерам привели к несчастию, я без прикрас и оправданий расскажу о нанесённом корпусу поражении, уповая лишь на Высочайшую справедливость. Самое горячее усердие ко благу службы, полная преданность интересам моего Государя, осмелюсь сказать, глубочайшее чувство привязанности к Его Священной особе – все эти чувства, испытываемые одновременно, вынуждают меня пренебречь советами главного корпусного хирурга, надворного советника Бетьева, и, невзирая на рану и контузию, оставаться во главе корпуса, сдерживая напор неприятеля и дожидаясь решения своей участи, коя находится в руках Вашего Василеосского Величества.