Млава Красная - Вера Камша

Пограничный фольварк Аттельбейн встретил русских зияющей пустотой. Окна и двери аккуратно заколочены, колодец – засыпан песком.

– Ничего не пожалели, – хмыкнул Сажнев.

– Песок легко вычерпать можно, – не согласился казачий полковник Менихов, – значит, рассуждают насчёт возвращения.

– А что б им и не вернуться? – пожал плечами Росский. – Мы не с ливонцами воюем и даже не со здешними немцами.

Менихов зло прищурился.

– Погодите, Фёдор Сигизмундович, они нам ещё в спину стрелять станут, эти самые, с которыми «не воюем», да на солдат одиночных по ночам нападать. Красного петуха им пустить бы, чтоб знали!

– Полковник, полковник! – поморщился гвардионец. – Что у вас за речи?

– Вы же бывали на Капказе, Фёдор Сигизмундович?

– Бывал, – спокойно парировал Росский. – И не один раз.

– Тогда о чём спорим? – усмехнулся в чёрные усы казак. – Как горцев за набеги учили?

– Ливонцы с немцами через Млаву скот угонять да хлеба жечь не ходят, – возразил Росский.

– Пойдут! – посулил Менихов. – Всенепременно пойдут!

– Когда пойдут, тогда своё и получат, – закончил спор гвардионец, трогая лошадь. Солдаты шли весело, после Заячьих Ушей подтянули какие ни есть обозы, люди поели горячего.

Широко разбросав казачьи разъезды, держа наготове гусар и улан, буде баварские драгуны дерзнут появиться вблизи наступающих русских колонн, новоявленная Млавская бригада осторожно прощупывала дорогу. Росский помнил об опасностях, немцы с ливонцами могли ударить во фланг, попытаться отрезать от реки – однако фон Пламмет не торопился предлагать бой. «Чёрные волки» с пехотой исчезли, как ранний снег под солнцем.

Унялась и погода. Дни стояли серые, но, по счастью, сухие.

Остались позади и другие, кроме Аттельбейна, пограничные фольварки – пустые, брошенные жителями, вывезшими всё до последней соломинки.

Солдаты шагали мимо аккуратно выложенных каменных изгородей, добротных кирпичных домов под черепичными крышами – здесь жили немцы, рыцарские потомки, и мимо отнюдь не справных ливонских деревушек, где обитали арендаторы. Там русских тоже встретила пустота.

– А эти-то чего сбёгли, – переговаривались сажневские стрелки, – чего спужались-то? Мы ж своим вернославным помогать идём, а не местных зорить, так ведь?

– Небось немчуры своей послушались, – заявлял унтер Петровский. – Германец тут заместо барина, как скажет, так всё и сполняют. А куда им деваться? Землица-то вся под немцем.

– Ишь ты, Петровский! – услыхал унтера Сажнев. – Где ж ты у меня этакой политической экономии набрался?

– Виноват, ваше благородие, Григорий Пантелеевич, капли во рту не было! Нигде не набирался, господин подполковник! Да и как можно, в походе-то!

Унтер отвечал не по Уставу, но тем-то и был силён Югорский батальон, что его командир знал, когда оный Устав надлежит спрашивать до последней буквы, а когда достаточно и просто формальности.

– Да не про то я, – рассмеялся Сажнев. – Откуда ты столько про Ливонию знаешь?

– Читал, ваше благородие!

– Где? – непритворно удивился командир югорцев.

– Так, ваше благородие, когда в Анассеополе стояли да разговоры про Ливонию шли, я и решил, мол, разузнаю побольше. В увольнение когда вы меня отпустили, в библио́теку отправился. Благо она для нижних чинов бесплатная, спасибо государю-батюшке. – Унтер лукаво ухмыльнулся.

– Верно! – вспомнил Сажнев. – Это когда ты, братец, в город отправился краше, чем на государев смотр?

– Так точно!.. Все медали, какие есть, надел да и отправился. Спасибо городовому на Ладожской першпективе, объяснил куда да как. Являюсь, значит… – Увлёкшись, Петровский уже не столько отвечал командиру батальона, сколько рассказывал остальным стрелкам, случившимся поблизости. – Являюсь. Зал высоченный, две избы одну на другую поставить – и то запросто влезут, полки доверху, и все книжками заставлены. В жисть столько не видывал. Я, само собой, мундир одёрнул, думаю, ох ты боже ж мой, ну да ничего, где наша не пропадала! Иду к стойке, а там батюшка молодой, не батюшка даже, а семинарист, господин скубент, в бородке одна волосина другую догоняет. Глаза голубые, ну чисто как у барышни. – Сажнев не прерывал, югорцы слушали со вниманием. – Я, значит, к нему. Шаг печатаю, грудь вперёд. А он мне, здравствуй, мол, служивый, какими судьбами, чего тебе надобно? Не ошибся ль ты, библио́тека тут, не что иное! А я ему, мол, здравия желаю, батюшка, спасибо на добром слове, а токмо я не просто служивый, а его василеосского величества Югорского стрелкового батальона обер-унтер-офицер Петровский, по имени Егор, по отчеству Онофриевич! И потребна мне именно библио́тека, не кабак вовсе иль иное непотребство! Мол, куда шёл, туда и пришёл!

Стыдно, видать, ему стало, покраснел опять же, ровно красна девица, и говорит: «Благослови тебя Господь, Егор Онофриевич, Югорского батальону обер-унтер-офицер, чем же я тебе помочь могу?» А я ему – потребна мне, дескать, книжка про Ливонию, да такая, чтобы там всё понятно сказано было, потому как мне не токмо самому читать, а и всему взводу рассказывать. Поверите ль, нет, просиял батюшка-скубент, обрадовался, к полкам меня повёл, говорит, мол, прости, Егор Онофриевич, найдём сейчас тебе книжку. Ну и дальше, про то, как читать пользительно да что всем нижним чинам грамоту знать обязательно надо…

– Хвалю, Егор, – усмехнулся Сажнев. – Ты у нас на все руки мастер – и с зимовичками говорить, и экономию разъяснять. Прям-таки Холмогоров Михайло, все науки превзошедший! Молодец!

– Премного благодарен, ваше высокоблагородие!

– Расхвастался, Егор, – буркнул другой унтер, пряча ухмылку в густых усах. – Грамоту сам ведаешь – так других учи! А то иные стараются, а ты байки травишь!

– Тебя, Аким, пожалуй, научишь – тебе лишь бы брюхо набить да на боковую!

Солдаты захохотали, Сажнев тоже улыбнулся и проехал дальше.

Оказавшись на ливонской стороне, Росский пользовался сейчас растерянностью, царившей в штабах по обе стороны границы. Ну никак не мог командир пусть и гвардейского, но всего лишь полка вот так лихо и дерзко наступать, лезть поперёк батьки в пекло, «совать голову в петлю». Фёдор Сигизмундович и не сомневался, что уже сейчас в Ягодках, в штабе корпуса, скрипят перья и сочиняется не один рапорт-доклад в Анассеополь, обвиняющий его, гвардии полковника Росского, в самоуправстве, неподчинении приказам и «излишнем подвержении войск опасности».

Конечно, проще всего ничего не делать. Остался б после Ушей стоять, где стоял, потихоньку собирая остатки рассеявшихся полков да сочиняя победную реляцию, – и всё было бы хорошо. Не торопясь явился бы – не запылился штаб корпуса, подтянулись Девятнадцатая пехотная дивизия, все тылы, все обозы – и уж тогда, единым кулаком, пошли бы за Млаву. Был бы ты, Фёдор Сигизмундович, обласкан в Анассеополе, может, и крест бы вручили, и думать ни о чём не пришлось бы.

Однако фон Пламмета мы бы упустили. Ушёл бы, чертяка, метнулся б куда, затаился в лесах севернее или южнее тракта, пришёл в себя и ударил вновь, разрубая едва собранные корпусные колонны. Терять хитрого пруссака было никак нельзя, ему и так досталось слишком много свободы. Надо наступать, не давать «чёрным волкам» передышки, не дать зацепиться за тот же Анксальт, возвести там укрепления – нет, надо гнать их всё дальше и дальше, и не просто гнать – их надо разбить. Весь этот нечестивый сброд, наёмников-кондотьеров, – потому что они посягнули на Россию, а Россия подобного не прощает. Потому что если простит один раз – непременно сыщутся те, кто захочет попробовать вдругорядь, мня себя хитрее, умнее и сильнее того же фон Пламмета.

Опасно идти вперёд? Верно, опасно. Под Заячьими Ушами фон Пламмет имел самое меньшее две дивизии, ещё какие-то его части действовали на северной дороге, против полков русской Шестой пехотной, – и, по всем канонам, теперь эти войска вполне могли ударить Росскому во фланг, отрезая от реки и переправ. Или отступившие в Ливонию «чёрные волки» вместе с той пехотой, что совсем недавно штурмовала русские позиции, могли попытаться устроить охват. Слепо лезть вперёд казалось сейчас безрассудством; по словам немногочисленных пленных из отставших, захваченных казаками, выходило, что и наёмники, и ливонские биргерские роты отходят прямиком к Анксальту, словно приглашая русских следовать за ними.

И лишь одно все пленные отрицали дружно – мол, никаких прусских регулярных войск тут не было и нет.

Росский только хмурился, выслушивая эти известия.

Анксальт – крепкий орешек. Стоит на холмистой гряде, окружён старыми крепостными стенами. По Млавенбургскому тракту удобно перебрасывать подкрепления и припасы.

Млавская бригада наступала теперь по широкой, тщательно замощённой дороге. Немчура строила, вела каменные пути к границам Державы – уж наверняка не просто так. Первый день вокруг тянулись одни лишь брошенные дома, фольварки и хутора; на второй стали попадаться жители, прежде всего – ливонцы. Эти смотрели исподлобья и недобро, на все вопросы тянули «рюсски не понимай», а когда с ними заговаривали по-немецки или по-ливонски (в бригаде отыскалось несколько немцев-остзейцев и даже унтер-ливонец родом с русского берега Млавы), ныли, что ничего не видели, ничего не знают, господа уехали и всё с собой увезли, ничего не оставили, крошки хлеба детям взять неоткуда…