Млава Красная - Вера Камша

– Надо ждать реляции Шаховского, государь.

– Сам знаю, что надо!

– А пока ждём, отправить вперёд по Ливонскому тракту хорошую команду со свежими конями и дохтуром. На случай, если с фельдъегерем по такой погоде чего приключилось.

– Хорошо решил, – одобрил государь. – Отправляй, да не мешкай.

– А что же с фон Шуленбергом? Если и он с теми же известиями?

– Х-ха! – рассмеялся василевс. – Что на Даунинг-стрит себе под нос насвистывают, то на Кайзерштрассе хором поют, да ещё и спрашивают, достаточно ли громко? В лучшем случае ту же брехню повторит. Явно ж одну и ту же телеграмму им сюда переслали. Пусть канцлер его примет… И ливонца туда же, если ему пруссаки с англичанами, вестимо, доложатся.

Глава 10

Анассеополь

5 ноября 1849 года

1. Особняк графини Левенвольде

Мокрые львиные морды сочувственно морщились, и Зюка украдкой погладила серый камень. Катающих шары гривастых котов она любила с детства. Тогда поездки к «бабушке Варваре» казались праздником, ведь у неё жили настоящий арапчонок, говорящий попугай и обезьянка в алых шароварах, которая гоняла обруч да качалась на качелях. Жако и Петрушу бездетная графиня держала для многочисленных внучатых и правнучатых племянников и племянниц, себе же грозная дама оставила литераторов, и это было намного хуже.

– Зюша, душенька моя драгоценная, – пророкотала Варвара, протягивая затянутые в чёрный шёлк руки. – И ты, Авксентий… Давно тебя не видела, всё петушишься?

– Кукарекаю помаленьку, – папенька, как всегда при виде Варвары, потупился. Государевой тётки он боялся, хоть и не так, как самого государя. – А вы, вижу, всё цветёте, как розан…

– Все розаны отцвели ещё при твоём батюшке. – Старуха сурово свела по-прежнему ещё соболиные брови, но ей было приятно. – А где Геннадий? Напаскудил, да в кусты? Сказано ж было прийти и извиниться перед Гаврилой Дмитриевичем…

– На дежурстве Геннадий, – быстро сказал папенька, косясь на дверь, за которой пили кофий Варварины гости, – во дворце…

– Ой ли… – начала графиня, и Зюка не выдержала.

– Варвара Виссарионовна, – голос противно задрожал, пришлось заговорить быстрее и громче, – Геда просил не гневаться, но велел передать, что не станет к вам ездить, опасаясь за безопасность господина Чудинова.

– Ишь, каков зверь! – В тёмных глазах мелькнула смешинка. – И ты под стать… зверушка. Ладно, сама такая была, да укатали сивку. Авксентий, дай руку, пошли к гостям.

2. Особая его василеосского величества. Собственная Канцелярия по благонадзорным делам

– Куда прикажете, ваше высокопревосходительство?

Николай Леопольдович только сейчас сообразил, что, второй раз на дню выйдя от государя, так и не сказал Трофиму, куда ехать. Надо бы домой, устал, сердце щемит не по-хорошему, но и дел несделанных не отменишь. Сейчас, ближе к вечеру, как раз и начнут поступать присланные конной эстафетой донесения, Феоктистов примется их разбирать, и он, Тауберт, конечно же, не удержавшись, присоединится. И не заметит, как засидится до ночи.

– В канцелярию, голубчик, – вздохнул шеф жандармов, откидываясь на подушки.

Анассеополь и Ладожская першпектива мокли под ледяным дождём, разогнавшим и любителей вечерних променадов, и вездесущих уличных мальчишек. Даже погони́ Шаховской курьеров с донесениями не только в столицу к государю, но и до «первой вышки», донесение так бы там и осталось: дождь, туман и снег делают оптический телеграф бесполезным… Знал бы фон Пламмет, что своей наглостью достиг того, чего несколько лет не могли добиться виднейшие сановники государя российского: электрическому телеграфу в Анассеополе быть! Только цена уж больно велика.

Подрессоренная коляска катила ровно, и Николай Леопольдович закрыл глаза.

Устал. Очень устал. А тут ведь не только Ливония с прячущейся за «наёмниками» Пруссией, не только карбонарии доморощенные с дураками неизбывными. Тут и нечистые на руку поставщики, и всем довольные казённые приёмщики, и прочее, и прочее, и прочее… Даже не спи ты вовсе, даже раздвоись, на всё не хватит.

Люди нужны. Проверенные, такие, как Феоктистов. Да только давно не бывал ты под пулями, друг Никола, а где ещё по-настоящему человека проверить можно? Эх, эх, прогуляться б, как встарь, под тёплые звёзды, в звонкую степь, чтоб всё просто и понятно, без экивоков, намёков да последствий политических…

Коляска катила, всесильный Тауберт сидел, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. Мысли не могли отрешиться от разговора государя с лордом Грили, и всё яснее становилось, что игра затеяна отнюдь не берлинская и даже не только лондонская. Пахло тут Буонапартовой «единой Эуропой», воняло даже, и запах сей Николаю Леопольдовичу не нравился совершенно. Пришла мысль, что, пока денег из бюджета дождёшься, пока у графа Юмина их выбьешь, проще будет, как с Гусиковским, в собственный карман залезть, ну, или у Васьки одолжиться. Поздно, эх, поздно принялись сеть заграничную плести, едва ли не позже всех остальных держав. Василевс Кронид, двунадесяти языков победитель, благороден был, чтобы иначе о покойном не сказать, а каков поп, таков и приход. Не хватало у старика Карачаева пороху – шантажировать, прижимать к стенке запутавшихся и растерявшихся, безжалостно выдаивая у них сведения.

Готовые хоть друга продать, хоть королеву, хоть душу, вроде гентельмена и эстета Сэммиума Уорфилда – не забыть бы стребовать отчёт, что же именно отпишет на Даунинг-стрит лысый Грили, – попадались нередко, но вот нужный товар бывал у них не всегда. С продажной английскою шкурой повезло, и то, что вышло сие именно везением, а не итогом кропотливой и умной работы, Тауберта беспокоило. На везении далеко не уедешь, оно вроде солнышка осеннего: может, пригреет, а может, и нет; жить же надо и под дождём, и под снегом. Дом надо строить – прочный, надёжный дом с печью, забором, цепным псом, чтоб за версту разбойников чуял… Чтоб не объявился у границ державы якобы воюющий в Испании чужеземный генерал, не застал врасплох, и уж всяко чтоб не от аглицких секретарей задним числом о том узнавалось.

С Испанией вышло скверно. Толковых людей и денег не хватало даже на Лондон, Париж и Вену с Берлином, вот и держали в Толедо чёрт-те кого. Дескать, что нам здесь с тамошних оливок – ну и просвистели…

За этими мыслями не заметил, как и добрались.

Под колоннадой канцелярии, кроме положенных по штату часовых, невесть зачем маялся Митя Кишин, адъютант. Миг спустя Тауберт заметил стоящую чуть поодаль карету с гербом князей Орловых на дверце. Карету, в которой Сергий не ездил никогда. Только этого и не хватало…

– Ваше высокопревосходительство, – поспешил объяснить адъютант. – Тут такое дело… Княгиня Орлова приехала, супруга князя Сергия Григорьевича…

Ох, ох, Орлуша, неужто вскрылись-таки твои новые шалости, старый ты греховодник? А ведь говорил я тебе, говорил: не в наши годы по молоденьким свистеть, в наши годы – супруги держаться, кто с тобой и в горе, и в радости всю жизнь оставался…

– Я объяснял, объяснял, ваше высокопревосходительство, – частил Кишин, – мол, вы второй раз на дню к государю поехали, вернётесь ли, нет, никто не знает… А её сиятельство: мол, я знаю, мол, вернётся граф, я его хоть до ночи дожидаться стану. Ну, я, конечно, провёл, усадил…

– Молодец, всё верно сделал, – кивнул Тауберт. – Ступай ко княгине, проси ко мне в кабинет.

– Николай Леопольдович, любезный друг мой, сколь признательна я вам, что, несмотря на занятость вашу, меня принимаете. – Адъютант тенью скользнул за дверь, уступая место элегантной даме, худощавой и черноволосой, в нарочито скромном платье, серое пополам с жемчужным.

Нынешняя Орлова при всей своей моложавости мало напоминала порывистую двадцатитрёхлетнюю княгиню, изо всех сил пытавшуюся добиться права разделить заточение мужа.

Потерпев неудачу с тремя василиссами, анассеопольским митрополитом, обер-прокурором и даже мужниной роднёй, Лукия Ипполитовна – за огромные чёрные глаза в свете её звали Лючией – бросилась к вернувшемуся с Балкан Янгалычеву. Не как к новому министру Двора, как к старому другу Сергия.

Васенька не переносил женских слёз и не видел крови на ладожском граните, вот и взялся помочь, первым делом ухватив за грудки друга Николу. Друг Никола отказал наотрез, и тогда Лючия пришла в казармы конногвардейцев сама. До того Тауберт недоумевал, что заставило Сергия связать себя таким браком. Тогда он, кажется, понял и потом семнадцать лет не мог понять другого – почему Орлов изменяет жертвовавшей ради него всем женщине, а изменять Сергий начал, едва выйдя из крепости. В том, что он вообще вышел, была заслуга Лючии, правда, она об этом не подозревала.

Новый василевс раз и навсегда запретил жёнам и невестам государственных преступников разделять судьбу мужей, и Никола с Васенькой, предварительно чуть не подравшись, решили зайти с другого конца. Вернуть Орлова, на которого Арсений Кронидович был невероятно зол. Другое дело, что, готовясь к приступу, дотошный Тауберт добыл старые доклады Сергия и понял, что вытаскивать Орлушу из крепости нужно не только и не столько ради жены.