Гольцы - Сергей Сартаков

Солнце стояло едва не в зените, когда они подъехали к месту работ, Кроме Василева с супругой, приехал Лонк де Лоббель, случайно или не случайно оказавшийся снова в городе Шиверске и явившийся в тот день с визитом к Ивану Максимовичу. Маннберг захватил и его. Юркий французик прекрасно дополнил компанию п, кажется, был рад неожиданной поездке.

Маннберг решил показать гостям самое интересное на его участке — взрыв материковых пород. Все изъявили желание сначала посмотреть на взрыв, а пообедать потом. Идти надо было пешком до свежей насыпи не менее полутора-двух верст. Лонк де Лоббель'взял под руку Елену Александровну, Маннберг с Иваном Максимовичем шли позади.

На насыпи кипела работа. Выравнивался окончательно верхний профиль пути, укладывались шпалы. Рельсы еще не успели подвезти, и Маннберг мог только на словах объяснить, как их пришивают к шпалам железными костылями.

Елена Александровна глядела под ноги: она беспокоилась за судьбу своих высоких каблучков, которые очень легко было сломать, зацепившись за шпалу.

Рабочие провожали их равнодушными взглядами. Какое им дело до этих людей? Маннбергу кланялись только лишь некоторые — и то неохотно.

Как работа идет? — спрашивал он, желая блеснуть перед Иваном Максимовичем своей непринужденностью в отношениях с рабочими.

Идет помаленьку… Харчи худые, господин инженер, с пустым брюхом много не наработаешь.

Иван Максимович улыбался с ехидцей, Маннберг морщился.

С артельщиков спрашивайте, — торопливо говорил он, — с артельщиков. Продукты нынче доставлены хорошие.

Насыпь подправляли лопатами, срезали бугры и засыпали ямки. А когда поверхность становилась ровной и плоской, как крышка стола, мужики приносили шпалы. Мастер с железным аршином в руках ходил и показывал, где их сбрасывать. Потом двое рабочих укладывали шпалы на желтый, как золото, песок свежей насыпи, а третий проверял укладку ватерпасом.

Откосы насыпи — она была здесь очень высокой — укреплялись дерном и были похожи на сладкий ягодный пирог, верхняя корка которого — решетка из полосок сдобного теста. На укладке дерна работали старики и мальчишки. Они резали его тут же, в низине, у подошвы насыпи, втаскивали вверх на носилках,

А дальше нарядная насыпь заканчивалась, и трасса дороги упиралась в холмистый бор. Трудно было уловить здесь определенный порядок в работе. Все как-то смешалось в этой тесной выемке. Одни рабочие, скинув рубахи и обнажив сухие, мускулистые спины, лоснящиеся от пота, махали мотыгами, взрыхляли плотный песок и сыпучую гальку; другие тут же, кряхтя от натуги, с лицами, густо налившимися кровью, ломами и вагами выворачивали крупные камни; третьи рубили топорами глубоко в землю проросшие корни деревьев; четвертые въезжали с грабарками на кучи взрыхленного грунта и грузили его в ящики своих повозок широкими, похожими на совки лопатами; пятые, уйдя немного вперед, рубили просеку в лесу. На небольшой площади работало очепь много людей, и представлялось странным, как они не боятся изувечить друг друга в такой тесноте.

Эй, эй! Берегись! — кричал то один, то другой.

Сторонись!

Зашибу!

Не лезь под руку!

Обойдя выемку стороной и остановившись на кромке ее, Иван Максимович понаблюдал, как сверкают, взлетая среди обнаженных тел, острия кирок, мотыг, как толкают в бока друг друга рабочие вагами, и спросил обеспокоен-но Маннберга:

Черт возьми, это, оказывается, опасно! Зачем так густо поставлены люди?

Маннберг пожал плечами.

Мне надо как можно быстрей закончить работы, а людей у меня в избытке.

Но ведь так им легко изувечиться! — воскликнул Иван Максимович.

Он не заметил, что поблизости от него на пеньке сидит пожилой полуобнаженный рабочий и, задрав штанину, перевязывает себе ногу.

Эх, тебя в корень! — недружелюбно он глянул на Василева и даже перестал делать перевязку. — Увечатся, господин, говоришь? Любуйся. — Он показал на промокшую от крови тряпицу. — Сейчас мне ломом саданули. Ладно, еще не в кость. Не то бы пополам, наверно. Так это еще цветочки, а ягодки — когда в голову угодят.

Что же ты грязной тряпкой рану завязываешь? — спросил Иван Максимович, отходя вслед за Маннбергом, который настойчиво тянул его за рукав.

Здесь у нас приемный покой, — сердито отозвался рабочий, — и всяк себе главный доктор. Других нам не положено.

Вы представляете, Иван Максимович, какой это народ? — заговорил Маннберг, когда они отошли на достаточное расстояние. — Сам во всем виноват, сунулся куда не надо, а Послушай его — святой великомученик.

Можете не объяснять, Густав Евгеньевич, — сказал Василев, — все это мне вполне понятно. Но, — оп доверительно тронул его за плечо, — отчего бы вам все же не иметь на участке врача?

Не везти же мне сюда постоянного врача из Иркутска! — возмутился Маннберг. — Изъявлял согласие наезжать Мирвольский, но, представьте себе, на это мне не дает разрешения жандармское управление. Мирвольский ведь того… вы знаете?! А здесь всякий народ. Нежелательное сближение и так далее. С моей точки зрения, конечно, все это чепуха, но у Павла Георгиевича свои соображения. Разговоры у меня с ним идут давно, а воз и ныне там.

Лонк де Лоббель под руку с Еленой Александровной ушли далеко вперед. Они увлеклись разговором, выемку обошли стороной. Как истый француз, Лонк де Лоббель с поразительной легкостью менял темы разговора. Острил, говорил опасные двусмысленности и осыпал комплиментами свою даму.

О мадам, — прижимая руку Елены Александровны к своей груди, нашептывал он, — вы такая чудесная, вы такая прекрасная! Я с вами готов идти рядом целую вечность. Быть всегда вместе… Уедемте к антиподам!

Куда? — недоумевая, спросила Елена Александровна.

К антиподам. На противолежащую нам точку земного шара, — указал Лонк де Лоббель пальцем себе прямо под ноги.

Что вы! Ни за что! — воскликнула Елена Александровна. — Висеть вниз головой?

Простите, мадам, — сказал озадаченный Лонк де Лоббель, — но ведь притяжение к центру земного шара…

Знаю, знаю, — самоуверенно перебила его Елена

Александровна. — И географию и физику учила и про притяжение земли знаю, а все равно, как вы ни говорите, голова будет болеть…

Иван Максимович вдруг остановил Маннберга.

Густав Евгеньевич, — спросил он, указывая на

мелькающие впереди них фигуры жены и Лонк де Лоббеля, — вы хорошо знаете этого американца?

Француза? — с ударением переспросил Маннберг.

Француза, все равно. Не понимаю я путешественников, которые открывают открытые земли. Вот он съездил в Киренск, в Братск, в Канск — и опять в нашем городе. Самые интересные места для путешествий! Сандвичевы острова…

Я разговаривал с ним, Иван Максимович. Сей капитан Кук, как вы изволили его сейчас определить, уже не делает большого секрета из истинных целей своего путешествия.

Так они есть, эти истинные цели?

Да. Мсье Лонк де Лоббель готовит проект железной дороги Канск — Якутск — Аляска с ответвлением на Охотск.

Аляска? — удивленно переспросил Иван Максимович.

С туннелем под Беринговым проливом. Дерзкое по мысли техническое сооружение, но в итоге прямое железнодорожное сообщение Петербург — Вашингтон, Париж — Вашингтон.

Позвольте, позвольте, — изумляясь все более, заговорил Василев, — для кого же он готовит этот проект?

То есть? Для синдиката, в котором он служит. Это естественно.

Позвольте опять, Густав Евгеньевич, я ничего не пойму, — но ведь Канск, Якутск, Чукотка на русской земле. При Чем же здесь американский синдикат?

Вот что вас смущает, дорогой Иван Максимович! — воскликнул Маннберг. — Концессия. Концессия! Один из видов привлечения нам на службу иностранного капитала.

Да? Нам на службу? — удивился опять Иван Максимович. Он даже замедлил шаги, с недоумением всматриваясь в Маннберга. — А как вы на это смотрите, Густав

Весьма положительно, — отозвался Маннберг. — Лонк де Лоббель просил поддержать его проект, когда он в первой фазе своей будет рассматриваться в Иркутске, на совещании у генерал-губернатора, и я дал ему свое согласие.

Я вас прошу: объясните мне подробнее, Густав Евгеньевич. Все это для меня ново и необычно.

Что же можно сказать еще о проекте Лонк де Лоббеля? Осуществление такого проекта — большая удача для России. Условия предполагаются весьма выгодные для нас: сдача в концессию земли и недр по пятьдесят верст по обе стороны от будущей железной дороги квадратами в шахматном порядке. Срок концессии — девяносто девять лет. И только. Ну, там такие еще чисто формальные мелочи, как передача всех государственных прав на эту землю, освобождение от всяких налогов и, кажется, еще право содержать свою вооруженную охрану. Но зато потом, как водится, все — и железная дорога, и все концессионные предприятия — переходит в собственность государства Российского. Прекрасное предложение.