Гольцы - Сергей Сартаков

Гольцы

Сергей Сартаков

Часть первая. Глухой, неведомой тайгою

1

Гольцы.

Сухие, безлесные горы с шапками каменистых осыпей. Нет на гольцах ни жилья человеческого, ни пешеходной тропы, редкий зверь забредет на гольцы — нет там для него ни постели, ни питья, ни корма; даже лесной пташке сесть не на что спеть свою песню. Стоят они черные, неприютные, и секут их в открытую грудь летом холодные дожди, а зимой — снежные вьюги. Безжизненные, пустые…

Но кто знает, какие сокровища таят в себе недра гольцов? Кто пробьется в их глубь сквозь истрескавшийся черный камень? Кто растревожит, заставит дышать эту мертвую землю и скажет: живая! Скажет: всякая земля живая! Скажет: вовсе нет мертвой земли!

Вокруг гольцов бескрайная зеленая тайга. Но глухо, мертво и в тайге, когда над нею ночь и серые туманы расползлись по открытым долинам. И тогда еще суровее становятся вершины гольцов. И кажется, что нет для них иной судьбы, иного удела. Стойте, медленно рушась в бесплодный черный щебень…

Но будет светлое утро и будет солнечный день! И все заблестит, вымытое грозовым ливнем. И защебечут птицы в лесу, и зашумят на свежем ветру колючие иглы сосен. Говором людей, пришедших с лопатами и топорами, наполнятся гольцы. Все оживет!

А пока над горами ползут седые туманы, закрывают тяжелой, сырой пеленой всю тайгу окрест. Тянется длинная ночь. На востоке не алеет заря. И только еще близятся первые признаки рассвета…

Стаи голубей носились над церковной оградой: то, сухо шелестя широкими крыльями, оии стремительно взвивались ввысь, то, словно снежная метелица, кружились над самой землей. Отдельные, отбившиеся от стаи голуби садились на золоченые кресты, на крышу притвора и, дробно стуча по железу коготками, бегали по самой кромке. С любопытством поглядывая вниз, на затопившую всю улицу толпу людей, они ворковали призывно и нежно. Но иногда в их беззаботную суетню вносил смятение большой взъерошенный ворон. Он камнем падал на крышу с вершины ближнего тополя и, разогнав голубей, делал несколько медленных шагов с чванно поднятым вверх блестящим черным клювом, а потом, как бы нехотя, взлетал на прежнее место.

Вдруг толпа людей сгрудилась у церкви, зашумела. Все взгляды сразу устремились в распахнутые двери притвора. На паперти появились новобрачные.

Иван Максимович Василев уже к сорока годам мужчина. Он весьма представителен: строен, высок, сухощав; черная короткая бородка плотными колечками обрамляет его узкий энергичный подбородок. Волнистые волосы зачесаны назад, и оттого лоб Ивана Максимовича кажется очень крутым и высоким. Из-под полуопущенных мясистых век хитрецой поблескивают темно-карие глаза.

Одет Иван Максимович в сюртук строгого покроя. Галстук бабочкой на белоснежном стоячем с чуть отогнутыми уголками воротничке подчеркивает торжественность костюма.

Супруга Василева, Елена Александровна, под стать мужу, тоже высокого роста. Ей что-нибудь около двадцати двух лет, но осанистость располневшей от безделья зрелой женщины уже сквозит в каждом ее движении. Она белолица, с серо-зелеными холодными глазами и круглыми кукольными бровями. Когда к ней обращается муж, она, почти не поворачивая головы, улыбается только уголками губ и отвечает коротко, словно нехотя.

Во время венчания Елена Александровна, к великому негодованию старушек, не проронила ни единой слезы. Праздничный шум, приветствия, пожелания проходили как-то мимо нее, не трогая, не волнуя.

Василеву не нравится, что шафера замешкались, улаживая с причтом последние формальности, но ему приятно сознавать, что всюду шепчутся о нем. Приблизив к себе правой рукой Елену Александровну, а левой оправляя складки фаты у нее на плечах, оп ждет терпеливо. Через головы новобрачных в открытую дверь притвора падают косые желтые лучи вечернего солнца. В голубом тумане ладанного дыма они похожи на нити густой основы из тончайшего шелка.

У церковной ограды стоят, бьют копытами землю, фыркают и гремят бубенцами кони, украшенные разноцветными лентами, вьющимися на легком ветру. Сбруя пышет жаром начищенных медных блях и подвесок. Коляска молодоженов — сплошь сияющий лак и бронза — выстлана мягким, пушистым ковром, на сиденье темно-синие бархатные подушки. Остальные экипажи убраны попроще, но везде и во всем блеск и сверкание ярких красок. Кучера, затянутые в новенькие черные армяки с широкими лакированными поясами и уже слегка навеселе, с высоты своих козел важно и пренебрежительно поглядывают на народ.

Толпа колышется, гудит; разбившись на группы, судачит о молодоженах.

Вот ближе всех к паперти, прикрывая лица платочками, шепчутся две веселые, разбитные девицы:

А женишок завидный!

Теперь не женишок, обвенчался — мужем стал.

Эх, за такого бы выйти!

Губа у тебя не дура!

А ты не пошла бы?

Нет. Мне лучше Степа-лодочник. Будет любить. А такой…

Зато оденет.

Нужно-то очень! Без любви в нарядах ходить…

Ой! Ой! Глаза-то, глаза какие! Так и ест!

Да он на тебя и не смотрит даже.

Все равно… Ой! Глянул, глянул! Умереть! — И девица в восторге теснее прижимается к подруге.

Пробивается вперед сухонькая, закутанная в пеструю шаль старушонка.

Пусти-ко, пусти-ко, милый: мне на невестушку взглянуть. О-ох! Ладная! Ядреная девка, ядреная… Сытенькая… На пуховичках спала… заботушки не знала. А сколь много за нее запросу отдал он?

Что тебе, бабка, по-нашему, что ли, по-крестьянскому? Без запросу взял. Еще ему приданое принесла.

А како тако приданое?

Слыхала, поди, про Венцова из Тайшета? Так это ж дочка его. Ну, прииск на Монкресе отдал и, сказывают, двести тысяч деньгами.

Ай-яй-яй! Что ж она, с пороком, что ли, девка-то?

— Не понимаешь ты, бабка! Обычай у них такой. Блестя стеклами пенсне в золотой оправе, мужчина

средних лет, одетый в наглухо застегнутую дорожную куртку, склонился к своему соседу — краснолицему, попахивающему вином толстяку:

Э-э… простите. Я в вашем городе проездом. Остановился на денек, отдохнуть. Шел мимо, заинтересовался. Что это: брак по любви?

По расчету, — коротко рубит толстяк, даже не поворачивая головы.

А что, жених — местный общественный деятель?

Купец и карагасник.

Не понимаю: что такое карагасник?

Карагасы — инородцы, в верховьях Уды живут. Он торгует с ними. А вернее — за хлам, за бесценок от них белку да соболей мешками возит. Теперь и на Чуну, к тунгусам, проник. Понятно?

А скажите, — не унимается человек в пенсне, — невеста образованная? Из хорошей семьи? С воспитанием? Имеет достоинства?

Имеет. Всякие. Хоть отбавляй.

А-а… Благодарю вас.

На дороге мальчишки затеяли спор. Азартно шмыгая носом и сдерживая левой рукой сползающие штаны, белобрысый паренек наступает на своего противника:

Врешь ты все, Петька! Сорок гостей…

Нет, сорок! Тятя говорил, тятя знает.

«Тятя знает…» А вот посчитай: садиться на лошадей станут — более ста наберется. Свадьба-то какая — из богатых богатая! Я лучше всех знаю…

Не смолкают в толпе разговоры, к церкви все гуще стекаются праздные люди.

Свадьба у Василева! — Весь город живет этой новостью.

Не диво: Василев — крупнейший купец в городе и во всей ближней округе. Мало того, что крупнейший, но и самый предприимчивый. Это он сумел зажать всех мелких торгашей, это он надумал построить паровую мельницу, это он первый проложил путь по Чуне на Енисей, к тунгусам, не довольствуясь прибылью от торговли с бурятами и карагасами. Василев — личность известная. Его знают не только здесь, в Шиверске, или в Тулуне и Кан-ске, — знают в Иркутске, Чите и Хабаровске. В праздники пасхи и рождества высокопреосвященный Василий, архиепископ Иркутский и Верхоленский, шлет ему открытки с ангелами. Дважды, проезжая через Шиверск, архиепископ останавливался на отдых не у благочинного, а именно у него, у Василева. Осматривал его мельницу, хвалил за хороший размол, приглашал к себе в дом. Осчастливил Василева своим посещением даже наследник престола, когда из Японии и после закладки железной дороги во Владивостоке он возвращался в столицу сухопутьем, по старому Сибирскому тракту. Как не говорить о таком человеке? Знаменит! И толпа у церкви становится все гуще, споры — шумнее и оживленнее.

Но наконец все формальности окончены. Бережно поддерживая под руку супругу, Василев спускается с паперти. За ним следом идут к своим коляскам посаженые родители, шафера и гости. Кучера покрикивают на застоявшихся лошадей и, когда дружка, оглядев свадебный поезд, дает знак трогаться, хлопают вожжами по лоснящимся крупам, чмокают губами и, выбираясь на середину улицы, пускают рысаков вскачь. Гремят колокольцы, бубенчики, визжат девчата. В конце поезда пиликает гармошка. Вдоль дороги плотным облаком крутится пыль.